Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| Простор и приволье Есть идеи, которые высказываются так часто, что воспринимаются уже как нечто само собой разумеющееся. Банальность этих суждений мешает вдумываться в их смысл. К числу таких идей относится утверждение, что русский характер сформировался под влиянием бескрайних российских просторов. «Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От русской души необъятные российские просторы требовали смирения и жертвы, но они же охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности. Со всех сторон чувствовал себя русский человек окруженным огромными пространствами, и не страшно ему было в этих недрах России. Огромная русская земля, широкая и глубокая, всегда вывозит русского человека, спасает его. Всегда слишком возлагается он на русскую землю, на матушку Россию».[1] Довольно часто авторы высказываний о русской специфике иллюстрируют свои мысли ссылкой на непереводимость тех или иных русских слов. Так, можно согласиться, что слово простор лингвоспецифично, однако само по себе это утверждение не объясняет, что оно значит и в чем состоит его специфичность. Самое главное в просторе — это то, что он исполнен любования и радости. Простор — это когда легко дышится, ничто не давит, не стесняет, когда можно пойти куда угодно, когда есть где разгуляться, как у Лермонтова: «…нашли большое поле — / Есть разгуляться где на воле». На простор человек стремится, рвется: Нам надо было куда-то поехать, вырваться в этот морозный простор, вылететь из сидений, почувствовать себя безумными путниками на большой дороге (В. Аксенов). Пространство может быть замкнутым, для простора (и просторов) самое важное — отсутствие границ. Не говорят замкнутый простор, замкнутые просторы, зато чрезвычайно естественны сочетания типа бескрайние, безбрежные просторы. Надо сказать, что в русском языке есть еще целый ряд слов, в которых выражается идея любования или наслаждения большими расстояниями. При этом каждое из слов имеет свои особые оттенки смысла. Даль скорее одномерна, ширь, как и простор, — во все стороны. Даль — слово скорее созерцательно-мечтательное, ширь — энергично-эпическое; ср.: Были дали голубы, Какой во всем простор гигантский! Приволье раздолье тоже различаются. Приволье в большей степени ориентировано на пассивное восприятие роскоши мира, тогда как раздолье — на активное осуществление любых желаний. Это восхищенный или завистливый взгляд со стороны на человека, которого ничто не ограничивает. Своеволие не всегда одобряется, поэтому раздолье может произноситься даже с оттенком осуждения: Ну уж пустили козла в огород! Ему там раздолье. Приволье ассоциируется с теплой погодой, когда человек нежится на солнышке. Для раздолья время года не существенно. Идея отсутствия ограничения во всех этих словах настолько важна, что они могут употребляться и тогда, когда речь не идет о больших расстояниях: «Обломов всегда ходил дома без галстука и без жилета, потому что любил простор и приволье» (И. А. Гончаров). Очевидно, что «комплекс Обломова» тесно связан с картиной привольной жизни русского барина. Гончаров так и пишет: «Все это происходило, конечно, оттого, что он получил воспитание и приобретал манеры не в тесноте и полумраке роскошных, прихотливо убранных кабинетов и будуаров, где черт знает чего ни наставлено, а в деревне, на покое, просторе и вольном воздухе». Итак, простор — это одна из главных ценностей. Общая идея не только слова простор, но и многих других слов — клаустрофобия, а точнее боязнь тесноты и ограничений, представление о том, что человеку нужно много места, чтобы его ничто не стесняло. Без простора человеку душно и тесно. Только на просторе человек может быть самим собой. Простор как источник опасностей и дискомфорта С другой стороны, отношение к простору двойственно: холодный ветер простора и манит, и пугает. Об этом писал в свое время русский историк Иван Забелин: «Путник, переезжая вдоль и поперек эту равнину, в безлесной степи или в бесконечном лесу, повсюду неизменно чувствует, что этот великий простор, в сущности, есть великая пустыня. Вот почему рядом с чувством простора и широты русскому человеку так знакомо и чувство пустынности, которое яснее всего изображается в заунывных звуках наших родных песен».[2] С простором связываются две возможных эмоциональных тональности: либо мажорная, гедонистическая, когда простор видится как приволье, либо минорная, когда простор горестных нив (М. Цветаева) навевает тоску. От избытка места человек тоскует мается, не находя себе места. Избыток места оборачивается отсутствием места — неприкаянностью. Неприкаянный — загадочное слово, с не вполне ясной историей. Оно попало в литературный язык поздно, во второй половине XIX века, вероятно из псковских говоров. Первоначально, как полагают, оно имело значение ▒покаявшийся, но не получивший отпущения грехов’. «Неприкаянность, “перекати поле”, странничество, — вот выражения еще одних свойств “русской души”, которые так часто повторяются во многих хрестоматийных свидетельствах. <…> Вокруг простор, слишком много места, но нет моего твоего места, обжитого места», — пишет Валерий Подорога.[3] Неприкаянность — это такое состояние человека, когда он испытывает внутренний дискомфорт (например, потому что он несчастен или ему нечем заняться) и растерянность; это состояние концептуализуется как безуспешные поиски такого места, где бы человеку было спокойно и хорошо. Ср. типичное бродит как неприкаянный; «Ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный» (А. П. Чехов). Эта же идея лежит и в основе выражения не находить себе места. Показательно, что оно переводится на английский язык выражениями, не включающими идею места. Однако если не находить себе места можно от тревоги, реже — просто от душевного волнения, то причины неприкаянности могут быть более глубокими. Часто о неприкаянности говорят не просто как о временном состоянии человека, а как о его свойстве — неспособности жить в мире с самим собой. Это может быть связано с душевной раной, которая не дает человеку покоя всю жизнь. Так, Лидия Чуковская приводит строки из дневника отца: «Страшна была моя неприкаянность ни к чему, безместность — у меня даже имени не было <…> как незаконнорожденный, <…> я был самым не цельным, непростым человеком на земле».[4] Близкая идея содержится в слове маяться. На первый взгляд непонятно, чем маяться отличается от мучиться, но ощущается, что это нечто другое. Дело в том, что мучение в случае маяться также концептуализуется как безостановочное и бессмысленное движение, подобное движению маятника (ср. отличие маеты от суеты, которая предполагает лихорадочные и хаотичные перемещения). Ср.«Маялся я [Рудин] много, скитался не одним телом — душой скитался» (И.С.Тургенев). Простор или уют? Поскольку простор сопряжен с чем-то пугающим и навевающим тоску, он может противопоставляться уютному маленькому домашнему миру, где человек в безопасности и покое. Когда простор ассоциируется с холодом, ветром и неожиданностями, он оказывается противоположен не тесноте, а уюту. Любовь к уюту, к небольшим закрытым пространствам тоже присутствует в русской языковой картине мира, хотя и гораздо менее развита. Не случайно герой стихотворения Льва Лосева говорит в ответ на указание, что в русском языке нет слова sophistication: Есть слово «истина». Есть слово «воля». В понятие уюта входят: тепло (и даже представление о домашнем очаге) и маленькие размеры, а также защищенность от ветра, который гуляет на просторе. УА. Блока красивые уюты противопоставляются стуже лютой, у Н. Олейникова отсутствие уюта связывается с воем ветра: Страшно жить на этом свете, Большая или прохладная комната вполне может быть удобной и комфортабельной, но странно было бы сказать большая уютная комната, прохладная уютная комната. Не случайно прилагательное уютный особенно охотно сочетается с уменьшительными существительными: уютный мирок, уютный уголок. И наоборот, использование уменьшительных существительных само может создать ощущение уюта, как в следующем примере: «Приятный блондин хлопотал, уставляя столик кой-какою закускою, говорил ласково, огурцы называл “огурчики”, икру— “икоркой”… и так от него стало тепло и уютно, что я забыл, что на улице беспросветная мгла» (М.Булгаков). Уют предполагает также обычно неяркий свет, негромкую музыку.
Русское слово уют, в отличие от слова простор, имеет аналоги в некоторых европейских языках. Если на французский язык слова уют уютный едва ли переводимы, то в английском языке есть чрезвычайно близкое по смыслу к русскому уютный прилагательное cozy, а в немецком не только есть слова Gem Я tlichkeit gem Я tlich, но они еще и выражают одно из ключевых понятий немецкой культуры; то же верно для датского слова hygge. Характерно рассуждение, которое Лев Лосев приписывает толстовскому Карлу Иванычу, клеящему картонный домик на именины воспитаннику: Мы внутрь картона вставим свечку Особенно показательно сравнение русского уюта с голландским gezelligheid (обычно переводимым в словарях именно как уют), которое выражает сходное ощущение покоя и защищенности, но связывается, напротив, с незамкнутыми пространствами. Для голландцев ощущение, описываемое словом gezelligheid, возникает, когда они сидят при свечах у большого чистого окна без занавесок, пьют кофе и смотрят на улицу. Большие чистые окна без занавесок, с одной стороны, символизируют душевное единение с соседями, а с другой — заявляют, что хозяева не делают ничего такого, чего следовало бы стыдиться. Для русских, наоборот, ощущение уюта возникает при отгороженности от опасного внешнего мира. Не случайно в текстах на русском языке упоминание об уюте нередко соседствует с указанием на то, что за окнами дождь, холод, война, революция. Герои «Белой гвардии» отгораживаются от крушения мира кремовыми шторами. Иными словами, для уюта требуется отдельное обжитое пространство, хотя и маленькое, но свое, отгороженное. Итак, покой возможен либо при отгороженности, либо при удаленности от источников раздражения, поэтому типичны и сочетание покой и простор, и сочетание покой и уют; ср.: Около леса, как в мягкой постели, Его охватило ощущение покоя и уюта (В. Аксенов). Очень естественно и совмещение этих идей. Формула Пушкина покой и воля подразумевает, что человек убегает от людей на простор, но там создает свой закрытый маленький мир. Подальше от чужих и потеснее со своими. <…> [1] Бердяев Н. А. О власти пространств над русской душой // Бердяев Н. А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918. С. 64.
[2] Забелин И. Е. История русской жизни с древнейших времен до наших дней. 2-е изд. М., 1876.
[3] Подорога В. А. Простирание, или География русской души: Послесловие // Хрестоматия по географии России. Образ страны: Пространства России / Авт.-сост. Д. Н. Замятин; под общ. ред. Д. Н. Замятина. М.: МИРОС, 1994. С. 133.
[4] Чуковская Л. Избранное. М.; Минск, 1997. С. 304. <…>
|
