Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| Российское пространство — предмет беспокойства русской культуры Пространство — всегда реальный и потенциальный ресурс жизнедеятельности людей, который используется для разрешения проблемных ситуаций, для восполнения дефицита, для преодоления кризисов, возможно угрожающих катастрофой соответствующим сообществам, группам, личностям. Освоение пространства может носить как экстенсивный, так и интенсивный характер. В первом случае речь идет о стремлении использовать новые для данного субъекта, общества территории теми же способами, методами, что и старые, ранее сложившиеся, тогда как во втором случае освоение сопряжено с качественным возвышением самой деятельности субъекта. Страна также постоянно выбирала между расширением своей территории и отказом от него, выдвижением на первый план интенсивного пере-освоения уже ранее освоенных территорий. Разумеется, перед такого рода альтернативами стояли все страны. Этот выбор в России распространялся на громаднейшие территории. В период апогея своего расширения страна была почти в пятьдесят раз обширнее по сравнению со своим минимальным размером. С конца ХVI века за столетие с небольшим территория Сибири, присоединенная к России, в 11 раз превышала Европу. Российское пространство складывалось как колонизируемое. Масштабы и продолжительность колонизации можно рассматривать как важнейшую специфику истории страны. Ее значение для общества были столь велики, что можно говорить о гигантском историческом эксперименте мировой значимости, нацеленном на выявление в жизни общества возможности расширить пространство жизнедеятельности. Расползание России на окружающие территории происходило как стихийный процесс, если не было непреодолимых природных или иных препятствий. Колонизация прекратилась лишь во времена упадка советской системы, когда был исчерпан ее внутренний ресурс. Это исключительное значение пространства в истории страны стало мощным фактором, возбуждающим мысль в России, потребность в выявлении его роли и места в истории, его значение для общества, для культуры. Все бесконечное многообразие факторов, определяющих пространственную динамику общества, становилось значимым лишь опосредуясь исторически сложившейся культурой, превращаясь в содержание культуры, в программы деятельности людей. Колонизация как симптом господства Население Московского государства сложилось в результате упадка Киевской Руси, что вызвало передвижение людей от среднего Днепра на юго-запад и северо-восток, т. е. от центра Киевской Руси к ее окраинам. Движение на северо-восток шло также с запада. Государство шло как за склонными к колонизации переселенцами, так и впереди их, пытаясь заселить захваченные территории. Значение этих двух составляющих колонизации в истории менялось. Массовое стихийное переселение вдохнуло жизнь в имперскую политику государства. Она, как и миграционная политика на новых территориях, отличалась двойственностью, расколотостью, противоречивостью, что свидетельствовало о скрытых и неясных для государства последствиях колонизации. Власть то поддерживала миграцию на новые земли, то ей препятствовала, рассматривала переселившихся, включая казачество, как своих врагов, часто смотрела сквозь пальцы на серьезные нарушения своих собственных запретов на переселение. Очевидно, она не всегда было уверена, что больше — эффект от колонизации или ущерб от нее. Общество получило возможность решать свои проблемы, встав, по выражению В. С. Ключевского, на путь «бродячести», стремясь периодически покидать обжитое место. Исторически сложившийся образ жизни населения, связанный с особой формой хлебопашества, носил подвижной, неусидчивый, кочевой характер. Земледелие носило «переносный» характер.[1] Московское княжество возникло на территории со «сравнительно скудными природными ресурсами. Здесь сравнительно мало было хлебородной земли»[2], не было также и других богатых ресурсов. Колонизация-миграция Сибири протекала почти в пустыне, в дикой суровой стране. Это была главным образом неплодородная земля, с редкими и малолюдными поселками, что накладывало новое бремя на страну и не свидетельствовало, что в основе колонизации лежали экономические причины. В переселении участвовали не самые бедные и не самые малоземельные крестьяне. Следовательно, бедность и малоземелье не могли объяснить этот процесс. Он может быть объяснен стремлением архаичного населения сохранить в изменяющейся ситуации уровень экстенсивного воспроизводства. Низкая плотность населения, казалось бы, должна снижать значение малоземелья. Для раннего средневековья она в России была примерно в три-шесть раз меньше, чем на Западе. В ХVI веке европейская Россия в десять раз уступала по плотности жителей Германии и в двадцать раз — Франции.[3] В этих условиях колонизация могла быть объяснена не только недостаточным количеством земли, неблагоприятными условиями для земледелия, громадными территориями, непригодными для этого, но и сложившимся стремлением отвечать на все проблемы экстенсивными решениями, экстенсивным воспроизводством. Хотя среди колонизуемых земель были и плодородные, прежде всего на юге, что позитивно повлияло на урожайность в стране. Однако в основном колонизируемые территории были пустынными, малоплодородными, неблагоприятными для земледелия. Это не создавало благоприятных предпосылок для развития интенсивной культуры, но закрепляло способность адаптироваться к сложившимся, пусть неблагоприятным, условиям. Обращает на себя внимание, что потенциал этого освоения громадных территорий, который сам по себе был бременем для общества, не был велик. Например, русское население в Сибири в ХVII веке составляло всего около полутора процентов.[4] Повышение экономической эффективности деятельности не рассматривалось как задача колонизации. Хотя она и могла привлекать некоторым дефицитным ресурсом, например возможностью охоты на белку. Важной социокультурной причиной ухода на новые территории было стремление человека уйти от власти, от государства, воплотить идеал воли, переселиться на дальние «вольные земли», где начнется совершенно новая идеальная жизнь, представления о которой культивировались в народных утопиях. Это стремление обеспечивало сохранение догосударственной культуры, ее перерастание в антигосударственную, формирование групп инверсионно колеблющихся между службой государству до бунта против него, слабость ответственности за повседневную деятельность государства, раскол между властью и народом. На свое недовольство властью люди отвечали не стремлением ее изменить, усовершенствовать, взять на себя ответственность за нее, но реализацией возможности массового перемещения как способа сохранения, активизации догосударственных, архаичных ценностей во всех сферах человеческой деятельности. Именно это отношение к власти на определенных этапах истории, возможно, следует рассматривать как главный фактор колонизации территорий. Налицо «жидкий элемент русской истории» (выражение историка С. Соловьева). Власть, от которой народ ускользал в разных формах, отвечала на это с ХVI века закрепощением крестьян, всего населения страны, а также массовым террором.
Богатая многоплановая история колонизации позволяет взглянуть на этот процесс, фигурально выражаясь, как на «каплю воды, в которой отражается весь мир», взглянуть на российское пространство как на путь выявления специфики общества. При этом следует фиксировать внимание не столько на результатах освоения пространства, как на его механизмах. Наибольший интерес должны вызвать следующие аспекты. 1. Люди основывали свои решения на вовлечении в производство все большей массы, казалось бы, бесконечного изобилия на потенциально бесконечной территории экстенсивно поглощаемых ресурсов, которые можно освоить знакомыми давно сложившимися методами. Иначе говоря, освоение территории характеризует этих людей, общество не только как носителей экстенсивных форм деятельности, решений, но и как стремящихся их сохранить, для чего колонизация открывала гигантские возможности. Это представляло собой механизм, парализующий развитие. 2. Анализ колонизации в России показывает, что она мотивировалась в массовом масштабе стремлением к неосвоенной, малоосвоенной территории в ущерб дальнейшему освоению уже ранее освоенных территорий, стремлением к природе в ущерб стремлению жить в государстве, в большом обществе. Люди стремились, прежде всего, ответить на возникающие проблемы таким образом, чтобы сохранить исторически сложившееся традиционное пассивное, ориентированное на статику отношение к государственным институтам. Отсюда отталкивание, противостояние развитию способности подчинять эти отношения конечному эффекту, подчинять структуру функциям, что противостоит формированию новых более сложных решений, интенсивных форм труда. Колонизация как уход из, казалось бы, обжитой территории опиралась на представления о возможности дома и производства везде, что открывало весьма специфическое отношение к пространству, связывающие его с реализацией ценности воли, т. е. с возможностью безответственного существования, постоянной возможности ухода от проблем в мифологическое до проблемное состояние. 3. Безграничные возможности для освоения нового пространства открыли перспективы для массового расселения в форме малочисленных поселений, редко превышающих два-три двора, находящихся друг от друга на значительном расстоянии. Культурные предпосылки такого расселения могли заключаться в признании возможности, ценности локализма, распада общностей на маленькие группы. Их существование в свою очередь не создавало условий для тренажа форм общения, совершенствования их новых форм, приводящих к формированию, культивированию, совершенствованию форм, выходящих по своим масштабам за рамки исходных групп. «Жизнь удаленными друг от друга, уединенными деревнями при недостатке общения, естественно, не могла приучить великоросса действовать большими союзами, дружными массами… он боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. То была молчаливая черная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям. Поэтому великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен».[5] Такое общество открывает возможность освоения пространства как способа разрыва между колонизуемым пространством и государством, обществом, закрепляет стремление к массовому локализму, противостоящему в конечном итоге большому обществу. 4. Все это свидетельствует о глубокой внутренней неосновательности, т. е. неустойчивости, дезорганизованности массовых стремлений обеспечивать выживаемость, жизнеспособность решений, направленных на освоение новых территорий, неосновательности критериев выбора места жительства и работы, для создания устойчивой семьи, своего дома, стремления к устойчивому диалогу со своим окружением, неосновательности организации общих форм деятельности для достижения общих целей. Эта массовая неосновательность при освоении новых земель была доведена до крайних форм в советское время при попытках использовать значительное количество людей для масштабных строек в отдаленных от центра регионах, в стремлении осваивать гигантские территории силами неквалифицированного, малоквалифицированного труда, который не соответствовал поставленной задаче: сформировать продвинутое общество на основе преодоления традиционализма, дезорганизации общества, включая его пространственный аспект, ухода от расточительного использования человеческих ресурсов. 5. Освоение гигантских пространств с архаичным населением ослабляло возможность формирования механизмов интеграции, как культурных, так и хозяйственно-экономических, но усиливало значение административных механизмов. С.Соловьев писал о препятствиях в торговле в ХVI веке: громадность расстояний, в некоторых местах возможность летнего пути лишь водой, отсутствие гаваней на море, болота, разбойники в пустынных местах, ограничения на ассортимент, накладываемые властью, внутренние таможни, монополии монастырей на беспошлинную торговлю и т. д.6 Торговля не только не превратилась в основу хозяйственной деятельности, образа жизни, дальнейшего развития экономики, но,наоборот, ее развитие вызывало ненависть к ней производителей, так как начиная с дани князьям и до советской власти крестьяне вынуждены были торговать, чтобы платить государству. Чем больше был пресс, тем сильнее ненависть к торговле и торговцам. Есть точка зрения (П. Милюков), что без этого пресса в России не было бы товарно-денежных отношений. Историческая слабость торговли означала слабость тренажа, превращающего архаичного человека, погруженного в неизменные отношения, неизменные ритмы образа жизни в локальных сообществах в субъекта интенсивной культуры. Торговля задает импульсы гибкости и разнообразия форм общения, превращает «чужих» в «своих», в нужных полезных людей, стимулирует консенсус. [6]. Ресурсы, включая и культурные, необходимые для интеграции государства на расползающейся территории, оказывались недостаточными. Экстенсивное освоение гигантских территорий оказалось в конечном итоге неэффективным для общества, так как уводило людей в сторону от стремления развивать способности к интенсификации всей деятельности, обеспечению выживаемости во все более сложной ситуации. В связи с этим при общей оценке роли колонизации для России не могут игнорироваться ее позитивные результаты, включая приобретение ресурсов, геополитические выигрыши и т. д. Но одновременно невозможно игнорировать тот факт, что это происходило за счет будущего, так как оставляло потомкам все более сложные проблемы, требовало возрастающих затрат при одновременно унаследованной ограниченной способности общества получать за счет колонизации компенсирующий выигрыш. Специфика развития городов, урбанизации Опыт мировой истории с полной отчетливостью показывает, что сущность территорий для человека в конечном итоге определяется реальной и потенциальной способностью человека осваивать ее, превращать из внекультурного природного явления в пространство человеческих условий, средств и целей, в сферу реализации человеческих способностей, в сферу гуманизации, очеловечивания. Человек интегрирует, синтезирует пространство, т. е. стремится его освоить в масштабах заданной им самим сферы освоения, в масштабах стремлений ее расширить.
При анализе специфики территории первостепенный интерес вызывает механизм формирования пространственных качественных различий, разнообразия, усложнения на этой основе освоения пространства. В основе этого процесса лежит развитие урбанизации, городов, городской урбанизированной культуры. Мировой опыт свидетельствует, что именно в этом процессе концентрируются, развиваются динамичные силы, определяющие в конечном итоге развитие общества, переход от традиционного общества к либерально-модернистскому. Урбанизация есть проекция всемирно-исторического процесса воспроизводства всей жизни общества, его закономерностей на территорию, на пространство. Урбанизация есть особый фокус общества, взятого в ракурсе его социокультурно-территориальных закономерностей. Исторически урбанизация сложилась как двойственный, противоречивый процесс. С одной стороны, она проявление, результат нацеленности общества на воспроизводство прогрессивных инноваций, урбанизированной культуры. Фокусами этой деятельности исторически выступали большие города как центры саморазвития творческих способностей людей, центры относительно более эффективного воспроизводства и массового творческого напряжения. С другой стороны, развитие городов усиливает их способность подтягивать всю окружающую территорию, все типы поселений до собственного уровня эффективности деятельности. Если первый аспект урбанизации усиливает различия между центром и периферией, возможно доводя их до раскола, до взаимного разрушения, то второй аспект нацелен на преодоление различия, противоречия, раскола между полюсами урбанизации. Урбанизация выступает как механизм качественных сдвигов в обществе, его пространстве через накопление в фокусах развития творческого потенциала и распространения его результатов на все общество. Отношение между этими сторонами урбанизации в разных обществах на разных этапах их развития могут быть существенно различными, даже противоположными. Как это видно из мирового опыта, урбанизация приводит на определенном этапе ее зрелости к распространению по всей стране центров творческой деятельности, к снижению различий между городом и деревней на основе высокого уровня урбанизированной культуры. Однако эти возможности в России не были в должной степени реализованными. Города Московского государства носили характер административных центров, предназначенных прежде всего для защиты территории, для обороны, для продолжения колонизации. Они не были центрами спонтанного расширенного воспроизводства, центрами накопления творческого потенциала. В городах преобладали люди, занятые сельским хозяйством. С1868-го по 1897 год количество лиц, проживающих в городах, но принадлежащих к крестьянскому сословию, увеличилось в 4,6 раза.[7] Исследования ментальности горожан показывают, что городское население имеет в значительной степени аграрный менталитет. В городах преобладал сельскохозяйственный труд. Поэтому они не противодействовали установлению в советский период полного господства в обществе натурального хозяйства. В городах преобладало негативное отношение к торговле, стремление к продовольственному самообеспечению. Крен к административно-военным факторам развития городов делал их односторонними, существенно отличающимися от городов Запада. Непосредственно эти города не играли роли притягательного фактора значительной миграции, как, например, могли бы быть города — центры торговли, производства, распространяющие влияние на значительные территории. Эти города прежде всего формировались как проводники государственной политики полного подчинения пространства задачам воспроизводства управления. Они не были центрами интеллектуализации общества, наследием культуры осевого времени, не были центрами борьбы за самоуправление, за демократию, за диалогизацию общества, за освобождение торговли, ремесла, производства от пресса государства. Выявилась слабость городов как центров рыночной хозяйственно-экономической деятельности, как основы расширенного воспроизводства. Формировалось стремление государства использовать урбанизацию и миграцию для реализации государственной политики, что нашло свое высшее воплощение в советский период. Урбанизация держалась прежде всего на ресурсах, накопленных государством, а не на массовой активности людей, склонных к предпринимательству, к развитию своих творческих сил, к самоуправлению, формированию экономики, рынка, к развитию свой жизненной среды, поселений, городов. Это существенно отличало российские города от европейских, превращавшихся постепенно в очаги новой либерально-модернистской суперцивилизации. Это привело к недостаточному для общества развитию городов, недостаточной возможности центров распространять достижения культуры на все общество. Раскол выражался в хронической неспособности наладить механизм «смычки города и деревни», неспособности общества сформировать органическое взаимопроникновение города и деревни, как культурного, так и хозяйственно-экономического. Политика российского государства нуждалась в городах, что делало миграцию в них предметом озабоченности власти. Государство несло расходы по созданию предпосылок для жизненной среды мигрантов. Для этого стимулировалось переселение крестьян, посадских людей по указу, посылались и переводились дворцовые крестьяне, пленные украинцы, недовольные присоединением к Московскому государству, раскольники.[8] «В ХVII в. вольные казаки попадали в Сибирь, как правило уже не по своей воле: туда ссылали пленных “болотниковцев”, разинцев и других бунтарей “ослушников”, “опальных людей” из казаков».[9] Крепостническое государство решало свои проблемы, манипулируя подневольными людьми. Вспомним Чичикова из «Мертвых душ» Н. В. Гоголя. Окружающие рассматривали его как херсонского помещика, который купил крестьян без земли «на вывоз». Все это бросает свет на специфику колонизации, урбанизации. Советское государство пыталось направлять потоки мигрантов в своих интересах, для реализации амбициозных, часто утопических планов. Создавалась громадная система ГУЛАГа, где концентрировалась значимая часть населения, которая одновременно погибала и «трудилась» в неблагоприятных для жизни районах, выполняла работу, не требующую квалификации. Тем самым не столько создавались материальные ценности, сколько уничтожались люди. Двойственность урбанизации, развития городов проявлялась в двойственности миграции. Она проявлялась не только как результат государственного насилия, но и независимо от него. Миграционные потоки в течение нескольких столетий шли на юг и запад страны, где были относительно более комфортные условия жизни. Власть пыталась повернуть эти потоки на север и восток, где условия жизни были значительно менее благоприятны. Этот внутренний раскол миграции, явное стремление потоков, питающих колонизацию, все более следовать своим собственным ценностям в конечном итоге вело к ослаблению, прекращению колонизации, что выявило раскол между народом и властью в сфере освоения территории страны. Это выявило существование разрушающих друг друга форм освоения территорий. Чем слабее становилась власть, тем больше она пыталась заменить прямое насилие при освоении территории обращением к населению, к молодежи с идеалистическими призывами, дополняемыми, впрочем, различными утилитарными посулами, хотя бы частичное выполнения которых требовало возрастающих ресурсов. Власть призывала продолжать колонизацию, отправляться на различные стройки, на подъем целины, где обычно в тяжелых условиях при крайне низкой организации труда, штурмовщиной должны были решаться сложные проблемы. Эти призывы сами по себе свидетельствовали о потере способности перемещать значительные массы людей по территории против их воли, т. е. об ослаблении потенциала государственной версии освоения территории. Само содержание этих призывов имело разрушительные последствия, приводило к потери материальных и человеческих ресурсов. Например, хрущевский подъем целины дал образцы массовой масштабной дезорганизации. Государство при этом опиралось на неосновательность ценностей мигрантов, решающих свои проблемы на экстенсивной основе. В России механизм двуединого развития урбанизации не достиг относительно завершающей стадии, не сложилось двуединого развития пространства, включающего как развитие центров творческой деятельности, так и распространение достижений этих центров на все общество. Урбанизация не достигла уровня и масштабов, необходимых для освоения всей заселенной территории, в частности, в результате недостаточного количества больших городов, слабости их сети как опорного каркаса освоения территории. Гигантские колонизируемые территории значительно превышали исторически достигнутый уровень способности общества их эффективно осваивать. Этот разрыв в конечном итоге привел к тому, что постепенно колонизация сменилась обратным процессом, начавшимся в советский период со второй половины 70-х годов. Изменилось направление миграции на прямо противоположное, охватившее затем большинство республик. Вытеснение русских из южных регионов было «громом среди ясного неба»[10]. Оно означало поворот в масштабах всей истории страны к деколонизации. Невозможность в любом обществе культурного вакуума означало в условиях слабости урбанизированной культуры развитие «слободизации страны», соответствующей культуры. Это приводило к тому, что люди соглашались на «временное, в любой момент готовое к изгнанию, сносу жилье и перемещению, обустраивающееся кое-как, чтобы день прожить, принципиально чуждое и даже враждебное всякому оттенку стабильности, наследуемости, вкорененности… Это мир “отрицания цивилизации”»[11]. Все это свидетельствовало о расколе урбанизации, о сочетании урбанизационных процессов с дезурбанизациоными, ссоответствующим дезорганизованным освоением территории, с расколом массового образа жизни. Ответом общества на этот раскол, на неспособность сложившейся советской системы, унаследованной современным периодом, обеспечить воспроизводство общества без опоры на сочетание разрушающих друг друга либерально-модернистских и одновременно архаично-традиционалистских форм воспроизводства освоения территории, стало массовое стремление людей прокормиться экономически непроизводительным трудом на своих земельных участках. Дезорганизация времени и пространства переходили друг в друга. Интересно, что высшая власть, наращивая количество праздников, т. е. расширяя возможности людей кормиться за счет физическоготруда, шла и идет навстречу архаизации освоения территории. Социокультурная расколотость пространства Истоки раскола коренятся в противоположности программ освоения на основе архаичной до государственной культуры и одновременно программ культуры осевого типа, т. е. преодолевшей ограниченность эмоционально-инверсионной логики логикой абстракций. Рост большого общества требовал расширения, углубления способности освоения пространства на основе перехода к высоким масштабным абстракциям как основы для осознания общего интереса. Раскол проявляется в недостаточной способности общества развивать диалог. Культурное основание освоения территории не может быть в России редуцировано как до архаичной культуры, так и до культуры, владеющей абстракциями. Его фокус в расколе между ними. Архаичная вечевая локалистская культура выступала как противоположность авторитарной культуре. Они несли принципиально различные, противоположные программы освоения территории. Народ исторически отождествлял себя с вечевым миром, земством, с божеством, связанным именно с этой землей: «На какой земле живу, тому Богу и молюсь». Недаром Иван IV, учредив опричнину, противопоставил ее земщине, что было по сути противопоставлением террористической власти ее жертве, что понималось как противостояние поставленной Богом власти греховному народу, неба — земле. Народ, в свою очередь, верил в свою органическую связь с землей, в идею, что «глас народа — глас Божий», что и воплощалось в архаичных вечевых институтах, прошедших через века. Эта с христианской точки зрения чисто еретическая мысль активизировалась как ответ на христианство. Каждая из этих культур несла в себе свои цели и ценности, свою программу освоения территории, что заставляло высшую власть постоянно искать выход из этого противоречия, избегать опасных разрушительных для общества конфликтов между ними или, наоборот, использовать раскол для обострения конфликтов, если это сулило успех. Распространение культуры осевого типа в России, в результате слабости ее социальной базы, было нацелено на вовлечение архаичной культуры в систему государственных отношений. Но успех, эффективность подобных попыток зависел от массовых способностей выходить за рамки до государственной культуры, переходить на позиции государственности. Успех зависел от способности людей мыслить абстрактно, обобщающе переходить на позиции государственности, например, идти по пути расширения, углубления, возвышения абстракций от локального мира до княжеств, обобщений до масштабов российского общества в целом и, наконец, в рамках человечества. Это конкретно-историческое движение от одного уровня обобщения к следующему включало одновременно потенциал преодоления языческого до осевого страха перед безграничностью пространства, включало «возникновение исторического сознания и ощущение своей связи с окружающим Русь миром, с мировой историей»[12]. Без этого невозможно устойчивое освоение все более обширных территорий. Проблема освоения пространства в истории человечества есть пространственный аспект организации человеческих (со)обществ, общин, государств, производственных и прочих коллективов и т. д., в конечном итоге организации власти. Освоение пространства, следовательно, может быть понято как реализация пространственных претензий на власть соответствующих (со)обществ на основе анализа их (суб)культур. Здесь географический анализ пространства органически переходит в социокультурный. Если осевая, проникшая в страну через христианство культура, хотя и в ограниченной степени, открывала возможность освоения больших пространств, соответствующих большому обществу, империям, то локалистско-тотемная до государственная культура, наоборот — была основой освоения пространства на эмоциональной основе, пригодной для локальных миров, ограниченных возможностью людей знать друг друга в лицо. Власть в княжествах опиралась на сакральность языческого типа. Князь был тотемом, что было связано с ограниченным влиянием христианства, охватывающим до прихода восточных кочевников, главным образом население Киева и княжескую дружину. Впрочем, и в этой ограниченной группе не было единогласия. Тотемическая культура продолжала быть основанием для массового освоения пространства. Из летописи видно, что «в основе соответствующих обычаев — правовых представлений — лежат представления религиозно-языческого культа Рода. Этот культ был «повсеместным, исконным, общенародным»[13]. Архаичный культ Рода синкретически связан с культом Земли. В принципе культ Земли и культ Рода неотделимы друг от друга. Здесь у истоков истории страны с полной очевидностью выявилось единство освоения (со)общества, его специфики и его пространственного аспекта. В этом ключ к пониманию механизма социокультурного освоения. Тотемизму было присуще стремление к ограниченному освоению пространства в рамках непосредственно эмоциональных возможностей.
История освоения пространства после возникновения государственности в России была историей взаимоотталкивания — взаимопроникновения этих двух типов культур. Это отношение выявлялось в разных формах. Князь Владимир пробовал решить проблему формирования адекватного большому обществу культурного основания, пытаясь создать пантеон языческих региональных богов, т. е. вместо высокой абстракции единобожия собрать вече представителей локальных пространств. Однако этот подход оказался нефункциональным, что требовало перехода к монотеизму. Массовый вечевой идеал, со своим локальным эмоциональным потенциалом, был, разумеется, не в состоянии дать адекватное большому обществу культурное основание государственности. Но он мог подсказать формы государственности, навязывая ей свой массовый тысячелетний опыт, но с существенной поправкой: идеал локального мира интерпретировался через его раздувание до масштабов большого общества. Этот идеал нес потенциал патриархальной отцовской семьи во главе с авторитарным главой — тотемом, что подсказывало возможность освоения реальности через монотеизм. Возможна, также аналогичная интерпретация братской семьи, где власть структурировалась прежде всего как собрание братьев, «сдумавши» воплощавших высшее руководство. По этим двум древним моделям формировалась российская государственность[14]. Однако этот архаичный локалистско-эмоциональный опыт освоения в условиях большого общества нес в себе возрастающий в процессе усложнения общества потенциал дезорганизации. Причина этого проста. Перенос локальной модели на большое общество приводил к социокультурной патологии, неэффективной функциональности, так как заимствованные из древнего опыта функции, масштабы должны были быть основой для принципиально чуждой этому наследию задачи, что могло приводить к разрушительным последствиям.[15] Результат проникновения архаичных ценностей в культуру большого общества, в субкультуру государства приводил к возрастающему противоречию между, с одной стороны, стремлением объединить все общество под административной властью государственной бюрократии в единую державу, которая расчленяла, организовывала всю территорию страны на основе ее подчинения воспроизводству бюрократической системы управления, и, с другой стороны, стремлением к разрушительному локализму. Управление регионами, идущее сверху, формировалось как орудие подавления территориальных различий. Эта тенденция достигла высшей точки в советский период. Одновременно выделялись «главные элементы ландшафта за счет забрасывания всех остальных». «Неравенство мест в ландшафте похоже на неравенство людей в старом, до просвещенческом смысле». Всякое место в пространстве было прежде всего местом в государстве.[16] Давление государственности не могло отменить, полностью подавить потребность локальных миров, тяготеющих к автаркии, формировать свои бесчисленные пространства, организованные по иным принципам, склонных к замкнутости, к рассмотрению своего мира как центра мироздания, окруженного враждебными локальными мирами, стремящимися жить за их счет. Более того, стремление осваивать пространство на основе эмоционально-локалистских ценностей усиливалось, активизировалось. Предметы осваиваемого мира при этом рассматриваются как природные и одновременно утилитарно-полезные, которые изначально предназначены быть бесконечным набором средств локального мира, использование которых правомерно даже ценой разрушения всего остального общества. Локальные миры, включая ведомства, административные регионы, стремились к самодостаточности, к самообеспечению, например, советские ведомства организовывали закрытую систему снабжения и обслуживания для своего персонала не на рыночной, а на натуральной основе, т. е. в форме привилегий получения дефицита. Локальный мир пытается не столько адаптироваться к большому обществу, сколько обособиться от него, даже если это несет разрушительные последствия. Это ослабляет большое общество, государственность, их интеграционный потенциал. Борьба между двумя типами освоения территорий сегодня проявляется в борьбе вокруг продажи земли. Включение земли в рыночные отношения означает расширение возможности освоения пространства через превращение механизма обеспечения экономической эффективности в культурную основу развития территории как формирование условий, средств и целей человеческой жизнедеятельности на гуманистической основе. Отказ от этого варианта, стимулируемый верой в незыблемость архаичной культуры, в непосредственном стремлении подчинить пространство получению набора известных натуральных вещей ведет в усложняющемся мире, в большом обществе к росту дезорганизации. Попытка именно на этой основе формировать хозяйство и была в советский период важнейшей причиной его разрушения. Это противостояние двух культурных стремлений в расколотом обществе порождало в российском обществе особую форму циклизма, которая приводила к их смене, т. е. к локально-эмоциональному и абстрактно-авторитарному. Он сменял господство локализма, модель семьи, что потом вновь приводило к локализму, и т. д. Эти инверсионные перевороты раскрывали путь бесконечным конфликтам при освоении пространства. Четыре раза такого рода инверсионные смены приводили в истории страны к национальным катастрофам. Временной аспект раскола двух культур дополнялся пространственным. Попытка сформировать единую гармоничную систему из двух расколотых типов освоения пространства сталкивалась со слабостью взаимопонимания, взаимопроникновения этих культур в стране. Это и порождало мощные потоки дезорганизации пространства, формы организаций, разрушающие друг друга. *** Анализ освоения исторического опыта российского пространства с достаточной ясностью показывает, что его дезорганизованный характер неотделим от дезорганизованного характера общества, от его расколотости, недостаточной способностью общества его преодолеть. Освоение пространства в развитии общества играет относительно самостоятельную роль. Стремление к колонизации — результат недостаточной способности интенсифицировать деятельность на ранее освоенных территориях. В России безграничные возможности колонизации способствовали закреплению экстенсивных форм труда, архаики в целом, создавали условия, препятствующие культурной интеграции общества, эффективной государственности. Дезорганизованность пространства оказывала мощное негативное влияние на состояние общества, на его культуру и формы отношений. О необходимости интенсификации производства, а следовательно, об интенсификации отношения к территории вспоминали редко. Об этом заговорил Л. Брежнев в 1981 году, т. е. на закате советской системы. Однако сам смысл этой задачи как сдвига в массовых ценностях не осознавался в должной степени. Качественные сдвиги в освоении пространства сегодня могли бы сыграть важную позитивную роль в интенсификации форм деятельности, в эффективности массовых решений, стать мощным фактором стабилизации общества. [1] Ключевский В. С. Сочинения. М., 1956. Т. 2. С. 309, 310.
[2] Любавский М. К. Образование основной государственной территории великорусской народности. Л., 1929. С. 38.
[3] Трейвиш А. Российская геополитика от Гостомысла до наших дней // Знание — сила. 1995. №8. С. 9.
[4] Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до ХХ века. М.,1996. С. 457, 461.
[5] Ключевский В. С. Указ. соч. С. 314.
[6] Соловьев С. Сочинения. М., 1998. Кн. ХХII. С. 128–130.
[7] Вишневский А. Серп и рубль. М., 1998. С. 83.
[8] Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до ХХ века. C.458–459
[9] Никитин Н. И. Начала казачества Сибири. М.,1996. С. 6.
[10] Зайончковская Ж. А. Демографическая ситуация как фактор эмиграции из СССР // Миграция населения. М.,1992. С. 10, 21, 23.
[11] Глазычев В. Слободизация страны Гардарики // Иное. Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995. Т. 1. C. 64, 85, 87.
[12] Лихачев Д. С. Литература эпохи «Слова о полку Игореве» // Памятники литература Древней Руси. ХII век. М., 1980. С. 19.
[13] Гальковский Н. М. Борьба христианства с остатками язычества в древней Руси. Харьков, 1916. Т. 1.
[14] Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. 2-е изд. Новосибирск, 1997–1998.
[15] Ахиезер А. С. Социокультурная патология в России и Европе // Ильин В. В., Ахиезер А. С. Российская цивилизация. Содержание, границы, возможности. М., 2000.
[16] Каганский В. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М., 2001 |
 | ||
|
| |
| ||