Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| Новый гимн России мучительно что-то напоминает. И дело не в том, что на старый мотив почти автоматически всплывают когда-то прочно осевшие в голове слова. Чем отличаются строфы, написанные с разрывом в полвека: «От южных морей до полярного круга / Раскинулись наши леса и поля!» «От Москвы до самых до окраин, / С южных гор до северных морей»? «Южные горы» и «северные моря», точно так же, как и «южные моря» или «полярный круг» — это не констатация географического факта, но важное геополитическое заявление, маркирование своего пространства. Границы являются принципиальным фактором в формировании сообществ; организация и оформление границы, правила ее пересечения, представления о ней отражают внутренние характеристики обществ, которые эта граница «обрамляет». Китайская стена или «железный занавес» как материализованные и метафорические преграды есть порождение своих эпох и своих культур. Государственная граница в СССР играла чрезвычайно важную роль в конституировании советского общества. Она не только определяла «свою» территорию, отгораживая «чужих» и обозначая конфронтацию политических систем на глобальном уровне, но и выполняла «универсальную функцию, обладала всей полнотой смыслов — от политических до метафизических». Она стала некой мерой, ориентирующей всю организацию жизни. Например, анализируя архитектурное строительство в Москве 20–30-х годов, Владимир Паперный отмечает: «Удивительно, как точно фиксируют архитекторы на своем пространственном языке вдруг выросшие повсюду барьеры и границы».[1] Можно говорить даже о тотальности метафоры границы в Советском Союзе. (Ср. популярную в 30-е годы песню: «Эй, вратарь, готовься к бою! / Часовым ты поставлен у ворот. / Ты представь, что за тобою / Полоса пограничная идет».) Как отмечает Александр Генис, в Советском Союзе «истинной признавалась только реальность, описанная в планах и отчетах или романах и стихах»[2]. Особенно этот тезис справедлив для текстов о границе, так как большинство советских людей в жизни никогда с нею не сталкивались. Вся информация о государственной границе была строго засекречена. За границу удавалось попасть лишь малому числу счастливчиков, относящихся к советской элите. Даже местное население приграничных территорий плохо представляло, что происходит за запретной зоной. Представления о границе в основном формировались через художественные произведения (поэтому, кстати, для анализа мы привлекаем в основном художественные тексты — стихи и прозу советских писателей, песни, фильмы, а также народное творчество — «байки» и анекдоты). Дереализованный имидж советской границы — это симулякр Бодрийара, не просто симулирующий реальность, но заменяющий ее. Священные рубежи Чаще всего в советских художественных текстах граница описывается через тишину. «На границе тучи ходят хмуро. / Край суровый тишиной объят. / У высоких берегов Амура / Часовые Родины стоят».[3] Или: «Говорил Жуков вполголоса — на границе не принято громко разговаривать… Они помолчали некоторое время, прислушиваясь к плотной пограничной тишине».[4] Тишина может быть зловещей в ожидании нарушителя. Тишина может быть доброй, когда на границе все спокойно. Тишина конституирует границу, без нее границы не существует. При этом тишина не имеет ничего общего с состоянием покоя, она требует защиты, за нее надо бороться. Сохранение тишины — это сохранение существующего положения вещей, порядка. С «тишиной» связаны и другие важнейшие категории граничного дискурса — тайна секрет. «Близость границы выработала в детях замечательное качество – они не болтливы. Никто из них не скажет лишнего».[5] Тайна, связанная с границей, сродни «военной тайне» Аркадия Гайдара: все знают, что тайна существует, но самого секрета практически никто не знает. При этом осознание общей тайны объединяет и вдохновляет на борьбу с «врагом» — с тем, кто не разделяет «знание о тайне». Все, связанное с границей, окружено тайной. Более того, граница сакральна, она вызывает уважение и священный трепет.[6] Зачастую в художественных текстах слово «граница» пишется с прописной буквы, она одушевляется и наделяется статусом активно действующего субъекта: «Граница не знала покоя и сна… Граница чествовала героев и провожала в последний путь»[7]. Угрозу представляет враг, проникающий извне: «На советской территории враг — хищный и опасный вор, крадущийся в чужой дом»[8]. Но граница смертельно опасна и «изнутри». Уже в конце 20-х годов в СССР активно идет укрепление рубежей, и к началу 30-х «железный занавес» оказывается окончательно закрытым: «Бегство или перелет за границу караются высшей мерой уголовного наказания— расстрелом с конфискацией всего имущества»[9]. Табуированность всякой информации о границе связана с особенностями организации советского общества, основанного на жестких принципах допуска к тайнам и секретам. Иерархическая лестница выстраивалась по степени доверия системы — например, практически всем государственным служащим в Советском Союзе присваивалась та или иная формальная степень допуска к секретным документам, а соответственно, и статус в советском обществе. В повести М. Левина «По запутанному следу в метель на Кыз-Байтале» все действующие лица делятся на тех, кто имел право «заглядывать за занавесочку, где висела карта укреплений погранрайона», и тех, кто был лишен такой привилегии.[10]
По ту сторону «добра» Владимир Паперный так описывает процесс закрытия советских границ: «Граница постепенно приобретает значение Добра и Зла. Добром по-прежнему в новой культуре является пролетарское или рабоче-крестьянское, а Злом — буржуазное, однако сама ось пролетарского — буржуазного постепенно поворачивается на 90 градусов, в результате чего граница располагается уже в географическом, а не в социальном пространстве».[11] Художественные тексты, посвященные границе, воспроизводят представления об «островном» положении Страны Советов. За колючей проволокой и пограничным шлагбаумом мир обрывается, ибо заканчивается знакомое, обжитое и,следовательно, понятное и предсказуемое пространство. Далее — лишь «океан». В ранних советских текстах практически не встречается описание мира по другую сторону пограничной черты. Создается впечатление, что за пределами СССР ничего нет: «Заграница — это миф о загробной жизни. И вообще, последний мир — это Шепетовка, о которую разбиваются волны Атлантического океана»[12]. Граница СССР оказывается границей мира. В частности, представляется обрывом или смертельной полосой. (Кстати, «остров» и ныне остается удобной метафорой, на которую опираются объяснительные модели российской геополитики.[13]) Поскольку СССР — это «остров», «священные рубежи Отчизны» оказываются не просто «забором», по обе стороны которого сосуществуют «плохие» и «хорошие» соседи. От соседей СССР отделен океаном. Абрис советской территории был «удобным» в том смысле, что СССР практически полностью занимал пространство карты, и таким образом факт наличия соседей можно было в сущности игнорировать. Если заграница и обнаруживается, то лишь в качестве мифа о«загробной жизни», как «та сторона», «другой лес»[14], «противоположный берег»[15]. Фабула произведений о границе предполагает незаконное ее пересечение. При этом враг, пересекая границу, обязательно оставляет след. След чаще всего материальный: это может быть иностранная сигарета[16] или «коричневая пуговка» (из песни про мальчика Алешку) и т. д. «Чужое» всегда очевидно, его легко распознать: «Листовка — чужая хрусткая бумага… Буквы русские, однако не наши, неприятно угловатые, острые»[17]. Согласно В. Проппу, в сказках «потусторонний мир» описывается в большинстве случаев как место изобилия, однако это изобилие опасно.[18] Так и здесь: предметы из-за границы всегда таят угрозу. Например, в рассказе «Смерть Хохлова» заграничные сигареты, подаренные колхознику диверсантом, оказываются отравленными.[19] <…> [1] Паперный В. Культура Два. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 79.
[2] Генис А. Вавилонская башня. Искусство настоящего времени. М.: Независимая газета, 1997. С. 101
[3] Песня «Три танкиста». Слова Б. Ласкина (1937).
[4] Петунин П. Смена караула // Граница. Сборник ленинградских писателей. Л.: Лениздат, 1974. С. 203–202.
[5] Ратгауз И. Школа-интернат для детей пограничников // Граница. Сборник бригады авторов. Минск, 1937. С. 59.Кстати, и сейчас информация, связанная с границей, во многом остается закрытой. Например, обычная практика визовых служб — не объяснять причину отказа во въездной визе.
[6] Согласно Гасану Гусейнову, выражение «священные рубежи Отчизны» стало «стойкой паремией в семантическом поле категории граница » (см.: Gusseinov G. Our Motherland’s Map or “the Border is under Lock and Key”: Metamorphoses of an Ideologem // Brednikova O. and Voronkov V. (eds.) Nomadic Border. St. Petersburg: SICR № 7. 1999. Р. 164).
[7 ]Горышин Г. 30 лет спустя // Граница. Сборник ленинградских писателей. Л.: Лениздат, 1974.
[8] Шаповалов М. В ночь на Первое мая // Граница. Сборник бригады авторов. Минск, 1937.
[9] Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР, 1924–1934. М., 1934. С. 255.
[10] Левин М. По запутанному следу в метель на Кыз-Байтале. Душанбе: Ирфон, 1964. С. 137.
[11] Паперный В. Указ. соч. С. 78.
[12] Ильф И., Петров Е. Золотой теленок. М.: Панорама, 1995.
[13] См., например: Ильин М. Проблема формирования «Острова России» и контуры его внутренней геополитики // Вестник МГУ. Сер. 12. № 1. 1995. С. 37–45; Цымбурский В. Остров России (перспективы российской геополитики) // Полис. 1993. № 5. С. 6–23; Цымбурский В. «От великого острова Руси…» (к прасимволу российской цивилизации) //. Полис. 1997. № 6. С. 34–56.
[14] Шаповалов М. Указ. соч. С. 10.
[15] Садовский К. Два берега одной реки. М.: Детгиз, 1939. С. 38.
[16] Лаптев А. Разгаданный след // Граница. Сборник бригады авторов. Минск, 1937. С. 20–24.
[17] Дружинин В. «Ост—Вест» // Граница. Сборник ленинградских писателей. Л.: Лениздат, 1974. С. 263.
[18] Пропп В. Морфология волшебной сказки. М.: Лабиринт, 1998. С. 369–370.
[19] Бычевский М. Смерть Хохлова // Граница. Сборник бригады авторов. Минск, 1937. С. 18.
<…>
|
