Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| Страна как проблема Сегодня много говорят о евразийстве, в обществе циркулирует идея империи. Всякий имперский проект, в том числе и евразийский, сейчас для России — путь иллюзорный, однако проблемы российского пространства вполне реальны. Несмотря на свой мифологизм — или даже благодаря ему, — евразийство отвоевывает все большее идеологическое пространство и становится культурно значимым проектом. При этом наблюдается существенное структурное сходство между евразийским образом России и моделями самоописания регионов России. Видение и России и ее регионов исходит, прежде всего, из двух факторов: размера, площади территории, и географического положения, значение которого неоправданно гипертрофируется. Страна (регион) — пространственно велика, занимает особое место в центре и/или на границе объемлющего целого, играя в нем особую роль. Россия видится центром на границе Европы и Азии, десяток городов и регионов, в свою очередь, считают себя центрами России[2]. То, что Россия и ее части самоопределяются сходным образом — отнюдь не случайно. Россия — вольно или невольно — мыслит себя преимущественно по-евразийски, т. е. как империю и империю самобытную, и то и другое имеет глубинный смысл и статус. Именно поэтому необходимо внимательнее вглядеться в само евразийство. Правота евразийства — в сюжетах и темах, за которыми стоят вопросы и скрыты проблемы. Сами вопросы столь осмысленны (и болезненны!), что кажутся верными и евразийские ответы, тем более что иных ответов обществу, увы, не предлагается. Евразийство, как любое почвенничество, содержит и транслирует значимые вопросы, даже их утрирует, и оттого что ответы на них иллюзорны, сами вопросы не становятся менее важными. Но у почвенников нет реальных ответов на собственные вопросы. Для «западников» подобные вопросы бессмысленны, тривиальны или вынесены за рамки дискурса в силу следования отечественной версии политкорректности. Для почвенников Россия — страна самодостаточная, уникальная; в модернизационно-вестернизационной парадигме она просто «такая как все», «одна из многих».
Гранатовый камень В том и другом случае реальная специфика пространства страны не находит отражения и не обсуждается всерьез: в первом случае этому мешает гипертрофированное представление об уникальности страны, что исключает ее сопоставимость, соотносимость с иными странами; во втором случае — игнорирование качественной, существенной специфики страны как таковой, все различия сводятся лишь кразнице значений общего набора статистических переменных. Реальность как бы проваливается в пропасть умолчания. Страна оказывается проблемой. Каково же именно пространство России — на этот вопрос нет ответа; т. е. нет ответа как такового, есть много отдельных, разрозненных, частных, односторонних, несоотносимых фактов, суждений, спекуляций. Россия не знает своего пространства. Многие страны обходятся без целостной концепции своего пространства, — но тогда ее отсутствие компенсируется зрелым многообразным полицентричным обыденным сознанием[3]. Что же является предметом общественного умолчания? Страна Россия и империя Россия Утверждение «Россия – империя» тянет за собой целый пучок вопросов, в частности, об особенностях нынешнего пространства России, производных от имперских функций и доминант. При отказе от этих доминант пространство просто обязано измениться, «всплыть» после снятия имперского груза. В действительности существенные особенности пространства страны, ее пространственные атрибуты— это атрибуты Российской империи, а не самой России. Прежде всего, это: огосударствление пространства; конструирование мест, регионов, этносов, а не саморазвитие; непрерывная смена статусов практически всеми местами; бесконечное изменение роли прежних мест; рентно-ресурсная ориентация экономики; моноцентризм ивысочайшая централизация страны в целом, ее институциональных частей (регионов); чрезвычайно высокая роль внешних и внутренних границ. Проблема поразительно мало осмыслена и исследована; не происходит мыслительного освобождения России от бремени империи, научной или хотя бы публицистической реконструкции неимперской России. Россия принимается как империя «по умолчанию» и не вычленена из своей имперской скорлупы. Непроизведено растождествление страны России и России=империи. Ругать империю образованная публика готова, но представить Россию не империей — не осмеливается. Даже города для изображения на новых денежных знаках избраны так, чтобы нести и транслировать идею империи[4]. Сомнений в данности России как империи нет, независимо от того, является ли империя прошлым или настоящим страны, структурой сегодняшнего пространства или остаточно-реликтовым социальным и идеологическим способом обустройства жизни, реальностью или только действующим символом (недействующие символы — не символы) в дискурсе и ментальности. Проблема империи для сегодняшней России — это реальная проблема трансформации страны в ходе неизбежной (желательной или ужасающей) утраты колоний и переустройства всего пространства и всей жизни. Признание темы империи значимой неизбежно привело бы к осознанию необходимости управлять трансформацией империи, формированием постимперского пространства, в том числе и посредством деколонизации собственной территории (а происходит — ее вторичная автоколонизация[5]). Делать вид, что Россия не имеет значимых имперских структур, — безответственность или невменяемость, как и прожект превращения России в национальное государство, при том что не существует доминирующей этнической группы, как нет ведущей профессии или конфессии. Единое пространство? Евразийство вопрошает о роли пространства в истории России и о роли культурно-географической границы между Европой и Азией в единой России. Для России существенно, определяет она границу извне или структурирует изнутри — ландшафтно-географически и/или символически. Евразийство акцентирует проблему взаимодействия европейских и азиатских начал, вообще осмысленность и актуальность для России противопоставления «Европа — Азия», выработанного в иной ситуации, для иного материала и с иной позиции. Тем не менее это противопоставление превратилось в клише и, что весьма важно, стало источником культурного и экономического статуса. Даже для многих городов и регионов России эта граница является важным символическим ресурсом — почти весь Урал эксплуатирует данный образ. Как же увязывается единство России с наличием в ней качественно различных территорий вплоть до разных частей света (Европы и Азии), которые символически нагружены? Какова внутренняя ценность и цельность огромного (или предстающего таковым) пространства? Обладает ли оно функциональным, прагматическим единством и единым смыслом? Что значит для России статус территориально крупнейшей континентальной державы? Все эти вопросы только обострились вследствие распада СССР и медленной, но очевидной трансформации структур советского пространства — советского общества=пространства=государства (в этом смысле совершенно евразийского). Проблема единства пространства страны тем более важна, что территория России (в любом смысле и объеме) исторически, начиная с XVI века, включает всебя существенно различные природно и культурно области, к тому же имеющие или имевшие (реально или потенциально) не только внутренние, но внешние центры тяготения. После включения (покорения, присоединения, воссоединения) Казани и Астрахани (Поволжья), тем более Сибири, Россия уже имела имперскую и полипериферийную геокультурную, геополитическую, геоэкономическую структуру, сохранившуюся и по сей день. Таким образом, игнорируется реальная и острая проблема единства пространства полипериферии (периферии, тяготеющей ко многим разным внешним центрам при перекрытии зон их влияния), каковой, по нашему мнению, и является основная часть территории РФ. Эта проблема может быть решена не в плоскости декларативного самоопределения, но в процессе практического обустройства этого пространства, включая и символическое. Вся (или почти вся) территория нынешней Европы была некогда периферией, а часть территории Европы сегодня преодолевает этот статус; он вполне совместим с историческим величием или имперским прошлым, как, например, в случае Ирландии и Португалии. Научная география, история и культурология все еще пребывают в плену у своих объектов (или их самоописаний), заимствуя и научно санкционируя дихотомии «Европа – Азия» и «Запад — Восток», вместо того, чтобы их проблематизировать. Но ведь отвергнуто же считавшееся несколько тысячелетий аксиомой представление о трех климатических поясах — умеренном, жарком и холодном, также имевшее немалую ценностную нагрузку; астрономия выработала свои расчленения звездного неба, отбросив или отодвинув культурно чрезвычайно значимые представления о созвездиях etc. Размер и форма страны Почвенническое видение России апеллирует к размеру страны. Действительно ли размер пространства столь значим для страны, и неужели нашу страну Страной делает именно ее величина? Действительно ли страна имеет столь большой— интенсиональный, содержательный, смысловой — размер? Размер страны также необходимо проблематизировать. Подобно тому, как предикаты «находиться между» или «состоять из» тривиальны только в вырожденной, упрощенной — и значит, искусственной — ситуации, признак «иметь размеры» прост также исключительно в упрощенном искусственном случае. Размер как величина (в отличие от количества) — признак целостного образования, системы. Вопрос о размере России оборачивается проблемой ее целостности. Чисто механическое наращивание числа несвязанных частей не увеличивает размера. Размер (в отличие от величины) — мера единого связного образования, целостности, системы[6] и зависит не столько от числа фрагментов территории, сколько от ее связности и единства. Тогда удаление несвязанного фрагмента увеличивает тем самым связность и указанный аспект размера, что свидетельствует и пример Аляски.
Но малосвязанные части страны могут находиться не снаружи, а внутри, будучи бессвязной внутренней периферией. Размер тесно связан с внутренней формой страны. Наращивание государственной территории может вести к сокрушительному сокращению ее интенсионального размера, что, по-видимому, и имело место. Недавно стало ясно, что за последний век «прорехи» возникли даже «в староевропейском ядре, где расселение превратилось из равномерного в “пятнистое”»[7]. Большое пространство — это не пространство большой топографии, а пространство многих разных частей, несводимых друг к другу. Если пространство просматривается из одной точки, то пространство либо небольшое, либо оптика никуда не годится. Что же важнее: обустраивать такую территорию государства, какую можно удержать, — или считать это бессмысленным в том случае, когда не происходит совпадения государственной территории и страны. Если же некоторые части страны значимы, прежде всего символически, то не оказывается ли страна заданной одновременно в нескольких (многих) пространствах или аспектах, которые могут крайне нетривиально проецироваться на территорию или не проецироваться вовсе? Так, град Китеж — а территориальный атрибут страны России; Киев остается частью России, какой бы ни была ее государственная территория, как и Арарат — особой частью Армении. Тогда смысловое проживание единства страны как цветущего многообразия частей не предусматривает непременно включения соответствующих мест в территорию государства. Проблема единства государственной территории — это вопрос о закономерности пространственной формы государства. Поиск «закона» пространства страны, основанного на единстве внешней пространственной формы (географическое положение) и внутренней формы (структура территории), выливается в проблему выбора пути или следования по конкретному пути, исходя именно из гипотетической закономерности. Вопрос об органической форме государственной территории имеет глубинный смысл. Если нынешняя РФ — фрагмент целостной территориальной системы, как считают реваншисты-почвенники, то тем самым поставлена проблема существования государства при реальном несовпадении, диссонансе территории государства и органично-целостной формы страны. Может быть, Россия имеет и иные формы, приближение к которым возможно отнюдь не путем увеличения. Вопрос о естественном или оптимальном соответствии государственной территории и страны имеет потенциально много ответов. Не окажется ли прочно обустроенная Россия — совсем иной территориально, чем нынешнее государство? Возьмем в качестве исторического примера вариант, когда «естественная форма» страны реализуется несколькими государствами. Помимо «объединенной Германии» существует несколько преимущественно или полностью германских государств (включая Австрию, Люксембург, Швейцарию и Лихтенштейн — пять); некогда очевидно германские территории ныне составляют существенную часть Польши, Чехии, Франции, России, Дании, Литвы, некоторую часть Бельгии и Италии. Перестала ли быть Германия Германией, утратив огромные территории, — или смогла решить мучительную проблему обретения такой территории, которая отвечает устойчивости германского государства? <…> [1] Анализ проблемы пространства России на основе теоретико-географического подхода, путешествий и комплексной экспертизы ряда мест, анализа концепций, образов и идеологий пространства России. Все упоминаемые конкретные места России исследовались, а иногда описывались автором.
[2] На роль (статус) «вторая столица России» претендуют по крайней мере семь городов: Екатеринбург, Казань, Н.Новгород, Новосибирск, Пермь, Самара, С.Петербург; ряд городов, близких к различно определяемым центрам, претендует на роль «Центр России»: Екатеринбург, Казань, Красноярск, Н.Новгород, Новосибирск, Омск, Пермь, Самара, Томск, Тобольск, Тюмень. Остра борьба за роль столицы Поволжья: Н.Новгород, Казань, Самара, Саратов. Резервы такого самоопределения велики, на роль центра может претендовать центр срединного макрорегиона страны, которых несколько: Среднее Поволжье, Урал, Юг Западной Сибири — Челябинск, Уфа. Коль скоро сейчас ТЭК (топливно-энергетический комплекс) — финансовое ядро экономики и государства, то и столица ТЭКа может претендовать на роль внутренней ресурсной столицы: Ханты-Мансийск, Салехард, Сургут, Уренгой, Нижневартовск.
[3] Задам вопрос: чем отличаются все проспекты, улицы, линии, переулки Санкт-Петербурга от всех улиц Москвы? Ответ прост. Если ответ дан, то вспомните все города, которым посвящены банкноты Банка России (и изображения на них); если не удастся — обратите внимание, что самый массовый образ страны вам неведом, и вы этого не сознавали. Теперь обещанные ответы на вопросы. В Москве нумерация домов левосторонняя, дом № 1 и все нечетные номера стоят на левой стороне улицы, если смотреть от начала улицы, от первых номеров, то в Санкт-Петербурге — правосторонняя, дом № 1 и иные нечетные стоят на правой стороне улицы. Банкноты: Новгород — 5 рублей, Красноярск —10 рублей, Санкт-Петербург — 50 рублей, Москва — 100 рублей, Архангельск — 500 рублей,
[4] Эти и подобные сюжеты рассмотрены: Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новое литературное обозрение, 2001.
[5] Родоман Б. Б. Внутренний колониализм в современной России // Куда идет Россия?.. III. Социальная трансформация постсоветского пространства. М.: Аспект пресс, 1996.
[6] Строго говоря, размер — мера величины собирательной системы, атрибутом которой является единство и связность, см.: Каганский В. Л. Классификация, районирование и картирование семантических пространств. I. Классификация как районирование // Научно-техническая информация, сер. 2, 1991, № 3; Чебанов С. В., Мартыненко Г. Я. Семиотика описательных текстов. Типологический аспект. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999.
[7] См.: Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен: М.: ОГИ, 2001. <…>
|
