Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
| Впервые я пересекал границу Советского Союза в 1961 году, отправляясь на год учиться в Варшаву. В Бресте у поезда сменили колесные тележки, по вагонам с каменными лицами прошли пограничники, учтиво выпроваживая всех из купе и залезая под сиденья. Поезд медленно двигался. Наш вагон нырнул под мостки, с которых еще один солдатик скользил взглядом по крышам, наконец, появилась изгородь, ровно боронованная полоса вспашки, еще ограждение. А ведь впереди была как бы вполне социалистическая Польша. Лермонтовское «и вы, мундиры голубые» надсадно лезло на язык. Второй раз я оказался на иранской границе, неподалеку от Фирюзы в Туркменской ССР. По холмам посвистывал тот же ветер, что некогда охлаждал лица македонских ветеранов Александра Великого. Изгородь, вспашка, изгородь — все было всерьез, хотя несколько забавно смотрелась обычная садовая калитка впервой изгороди, запертая на несерьезный висячий замок. Лента вспашки, окаймленная колючей проволокой, бежала по водоразделам, насколько хватало глаза, в одном месте спускалась в долину, пропадая в густой тени. На той, иранской стороне не было видно никого, пустая, шаткая, деревянная вышка в своем одиночестве лишь оттеняла безлюдье. При ближайшем знакомстве у этой границы обнаружилась сложная жизнь. По случаю приезда начальства и просто для пропитания наряд выходил на нейтральную полосу, а то и в иноземные пределы, чтобы охотиться на кабанов или фазанов. Время от времени через границу проламывались контрабандисты с грузом гашиша, но в целом в далеком 1982-м здесь было покойно и скучно. Был еще один эпизод. Оказавшись по делу в февральском Сочи, я сидел в ресторанчике, где за соседним столиком обнаружился сильно немолодой человек, имя которого мне было знакомо по книжкам детства, — Карацупа. Я не удержался, подсел, угостил и задал вопрос, десятилетиями вертевшийся на языке: как же это получилось, что на участок китайской границы, где Карацупа вместе с верным псом Индусом нес службу, набежало в общей сложности аж триста с лишним нарушителей. «И, милай, — сказал легендарный сержант, — коллективизация ж была! Вот и весь багаж представлений, с которым я отправился в инспекционную поездку вдоль государственной границы России с дружественным Казахстаном в сентябре 2001 года. Увидеть можно было очень немного по той простой причине, что мало было объектов для рассматривания. Ситуация из лучших: на краю деревни обычный дом и обычный участок при доме, окруженный, однако, не штакетником и не плетнем, а забором с колючей проволокой, как и положено по уставу. В доме есть радиаторы отопления. Есть скромная мебель, пожертвованная районной администрацией, телефон, подсоединенный к не самой надежной, но все же функционирующей линии. Есть оружейная комната за металлической решеткой, запирающейся на замок, как и положено. Куда больше изумляло то, что открылось глазу перед домом. Справа от крыльца на ровной площадке, подобный монументу, огороженному цепочками, свисающими меж низких столбиков, высился до блеска отмытый УАЗ. Эта автотранспортная единица, опять же пожертвованная районом, с болью оторвавшим ее от сердца, к перемещениям склонна, как сказал бы Салтыков-Щедрин, но средств для оных не имеет. Район поначалу давал и бензин, но в конце концов перестал. Слева от крыльца установлен большущий камень, на фоне которого я фотографировал пограничников-контрактников. На фасаде камня ровно выкрашены полосы триколора и написано: Государственная граница Российской Федерации. Все бы славно, но Государственная граница проходит южнее на двадцать с лишним километров, что придает камню несколько сюрреалистический вид. Чем проще были вопросы, тем яснее становились и ответы. Где живут начальник заставы и замполит? — Снимают квартиры, с тем что компенсируется лишь треть реальной стоимости. В квартире, бывает, отказывают. Как выдвигаются к границе? — В деревне, что в пяти километрах от границы, сельсовет выделил домик. Там и живут неделю, оттуда и выходят на патрулирование. До деревни от заставы восемнадцать километров. Как добираются до деревни? — Пешим порядком, впрочем, иногда на попутке. Телефон в деревне есть? — Нет телефона. Радиосвязь имеется? — Вроде бы имеется (при дальнейшем уточнении обнаруживается, что «вроде бы» описывает картину наиболее емко, так как радиостанции, находящиеся «на вооружении» у пограничников, годятся только для игры «Зарница», обеспечивая устойчивую связь на расстоянии в два километра, да и то в чистом поле). Линия пограничной зоны как-то обозначена? — Районная администрация изготовила пять щитов… А вот ситуация из худших: застава размещена в сараях, что полвека стоят на задах здания районной администрации. Если перед фасадом этой юдоли скорби не просыхает емкая лужа, то легко догадаться, каково на заднем дворе, при отхожем месте. Не одни пограничники обживают границу. Есть (они первыми сюда пришли) таможенники. Станция Казахстанских железных дорог на территории Российской Федерации, что уже несколько странно. Вокзал, судя по безошибочно опознаваемому стилю, построен году в 1907-м. Одну комнату арендуют таможенники, затратившие полтора года на то, чтобы просверлить дырку в перегородке и отвести к себе три метра водопроводной трубы. Под раковиной стоит ведро — понадобится не меньше времени, чтобы сделать слив в канализацию. Сцены, которые ежедневно развертываются на перронах, вошли бы отличным эпизодом в кинофильм о великом переселении народов. Когда одновременно здесь встают на час поезда, один из которых следует из России в Узбекистан, а другой— из Таджикистана в Россию, наступает локальный конец света. Пассажирские вагоны отчаянно переполнены, и наряду почти невозможно продраться через заваль мешков и баулов, сквозь визг детей и женщин и лингвистический барьер — реальный и имитируемый. Вагон-ресторан заполнен барахлом под самую крышу, и прохода не оставлено вовсе. Достоверно известно, что почтовый вагон являет собой точно такое же монолитное тело, однако любой досмотр почтового хозяйства затруднен соответствующими правилами, так что это сведения неофициальные. Как ни крути, максимум, что можно сделать, это обработать один вагон из десяти. Это не все, поскольку железнодорожная линия однопутная и от условной пограничной линии до станции, где только и есть пункт таможенного досмотра, восемь разъездов, и на них сбрасывать тюки гораздо удобнее, чем на скорости. Как-то собрались с силами, выслали бригаду, нагонявшую поезд после каждого разъезда, так два КАМАЗа наполнили рухлядью.
Почтовый тракт. Неизвестный художник. (М. Н. Воробьев. 1829 (?) Пункт миграционного контроля только-только обустроился в отдельном домике на путях. Наконец появился компьютер, позволяющий упорядочить документацию и ускорить проверку данных. Веселее от этого не стало, так как число нелегальных мигрантов, выявляемых на станции, медленно, но растет. Люди из Бангладеш, из Афганистана, по подлинным паспортам, приобретаемым по сходной цене в Душанбе или в Ташкенте, таджики, узбеки, киргизы с документами и без оных… Что можно сделать? Мало что. Снимают с поезда, усаживают на скамью в т. н. зале ожидания, рядом сидит скучающий пограничник. Подходит поезд, сажают в тамбур, наказывают проводнику ни в коем случае не выпускать на разъездах до границы. Дальнейшее покрыто мраком. Есть таможенные пункты на автомагистралях, расположенные в глубине российской территории на разном, но всегда солидном расстоянии от границы. Перечислять вопросы не буду, ограничусь ответами. — Весов для взвешивания автомашин нет. — Приборов для просвечивания нет. — Навеса, под которым можно разгрузить машину, нет. [Упоминать теплые ангары было бы бестактно]. Зато, как выяснилось уже в этом году, появился один (1) цифровой фотоаппарат, позволяющий фотографировать клейма и печати. Его так и возят с одного места на другое, как диковинку. Все еще веселее, если учесть, что летом через границу Оренбуржья с Казахстаном проходят около 600 грунтовых дорог. Зимой же в действии местное ноу-хау: впереди трактор К-700 с отвалом расчищает дорогу, за ним следуют два-три КАМАЗа с грузом, позади еще один трактор с плугом, заваливающим путь. Нет, не следы заметает — с воздуха следить некому и не на что. На всякий случай: если вдруг для уазика найдется горючее, в лучшем случае удастся наблюдать за шествием каравана с изрядного расстояния. Начальник РОВД повествует о том, как с еще двумя милиционерами он совершал ночной рейд, чтобы найти и вернуть угнанный за рубеж табун. Его коллега в другом районе объясняет, что после того, как с помощью дружин озабоченных обывателей прижали-таки оптовых торговцев наркотиками, чертовы пушеры стали переходить границу с жалким десятком доз за пазухой, удовлетворяя спрос таким трудоемким способом. В третьем месте до сих пор переживают событие нечастое, но и не чрезвычайное: областные милицейские чины достойно сопровождали колонну контрабанды от самой границы, пока их не остановили ребята из ФСБ. Еще один милицейский начальник из местных в красках повествует о том, как встретил в степи, на удалении 50 километров от заставы, весьма живописный наряд пограничников: двое мальчиков с палками. Потому с палками, что оружия им выдать было нельзя по причине необорудованности оружейной комнаты, а с палкой все же веселее, чем без. Отсутствие государственного страхования ошибки таможенника при проверке грузов, в особенности скоропортящихся, отсутствие электронных весов для взвешивания автомобилей, острый недостаток обученных собак и кинологов, не говоря уже об отсутствии специального оборудования, создает ситуацию, при которой смена из трех сотрудников таможни в состоянии осуществить реально исключительно документальный контроль грузопотока и легкового транспорта. Периодическое обнаружение крупных партий наркотиков и оружия имеет случайный характер, принимая во внимание, что только через один пункт перехода ежесуточно проходит от 30 до 100 большегрузных фур. С чужой железнодорожной станцией на своей территории тоже много мрачного веселья. С советских времен к ведению железной дороги отнесены полсотни пятиэтажных домов. Дома муниципалитету никто не передавал, документации на них нет, расходы на их содержание, естественно, не планировались. В домах живут люди. Много людей — почти половина населения городка… Довольно зарисовок. Попробуем разобраться в общей картине. Был, как известно, лирический период упований на беспроблемное развитие СНГ, веры в новый Таможенный союз, предполагавший снятие барьеров между сопредельными странами. Но теперь растут обоснованные требования к укреплению границы, к ее способности защитить Россию от контрабанды всех видов, от нашествия неведомо кого. По данным наиболее компетентных областных организаций, за десять последних лет через границу перевалило до четверти миллиона людей, из которых статус беженца или вынужденного переселенца получили (и за ним обращались) около 70 тысяч. Куда делись все остальные, доподлинно неведомо никому. При этом пункты таможенного контроля были организованы в 1993 году по временной схеме, с существенным сокращением штатов против непременного стандарта. Пограничники появились на сцене только пару лет назад и их, Христа ради, приютили потеснившиеся таможенники. Официальная делимитация границы не завершена до сих пор. Соответственно, нет и демаркации границы, вследствие чего всякий имеет основание утверждать, что не знает, где граница проходит. Иными словами, почти десять лет граница как бы была, но ее и не было. В переводе на язык социальной практики это означает, что для весомого меньшинства приграничного населения контрабанда как бы и не была контрабандой вовсе. Просто способ существования. Изменить это положение быстро невозможно в принципе, тем более что в контрабандисты легче всего записать для отчетности казахского мужика, который с барашком под мышкой бредет к кумовьям в соседнюю деревню, оказавшуюся теперь за рубежом. Как убедить этого мужика в необходимости ехать сто с лишним километров до официального КПП, чтобы затем вернуться почти на то же место, удаленное от его дома на десяток километров по прямой? Силой можно, но ведь и силы такой поблизости нет. Теоретически все решается просто: учреждаются пункты упрощенного пропуска в нужном количестве, туземцам с обеих сторон границы выдаются постоянные пропуска, и дело с концом. Однако учредить такие пункты перехода в одностороннем порядке невозможно, а с казахстанской стороны особого рвения не видно. Разбудите офицера погранслужбы, и он отчеканит дефиницию границы, которая вписана в соответствующий закон, сразу напоминая аксиоматику Евклида: главным там окажется линия, не имеющая толщины, вздымающаяся вверх до стратосферы. Доходит ли проекция этой линии до центра земли, не сказано, но явно предполагается. Как почти всякая дефиниция, и эта годится исключительно для ведения переговоров. За ней неявно подразумевается та самая полоса вспашки, окаймленная двумя рядами колючей проволоки, с которой мы начали. Поскольку такой каймы нет и не предвидится, все же придется рассуждать далее самостоятельно. Вторя закону федеральному, законы субъектов федерации определяют глубину приграничной зоны особого контроля в пять километров. А почему, собственно? Детский этот вопрос неожиданно повергает лиц, ответственных за защиту госграницы, в прострацию. После тщательных разысканий обнаруживается, что восходят эти пять километров к эпохе маршала Блюхера, когда в такой дистанции прослеживался внятный смысл. Примерно час пешего движения для потенциального нарушителя, направляющегося за пределы отчества или вторгшегося в эти пределы извне, и примерно десять минут для конного разъезда пограничной стражи. Достаточно для размещения застав применительно к условиям местности. В унитарном государстве какую глубину зоны ни назначить, все будет хорошо, так как граница государственная, никаких реальных субъектов в этом государстве не предполагалось, и все территориальные начальники были госслужащими. Никакого отношения к нынешней действительности вся эта поэтика не имеет. До сих пор реальные затраты на хоть какое-то обустройство государственной границы несут региональные власти и, прежде всего, начальство муниципий, ежели такие есть, или начальство районных территорий, ежели региональный закон игнорирует наличие закона об основах местного самоуправления, что случается сплошь и рядом. Так есть и так будет еще долгие годы. Однако же власти, как федеральные, так и региональные, обитают в мире номинального, вследствие чего то самое пограничное ведомство, низы которого слезно выпрашивают каждый метр проволоки и каждый литр бензина у районных властей, не желает обсуждать реальные проблемы с кем бы то ни было «со стороны». В свою очередь наивно-хитроумные губернские канцелярии спят и видят сон о том, как завтра их областям или республикам будет назначен статус пограничных, вслед за чем им позволят оставлять в исключительном (разумеется, целевом) их распоряжении установленную долю таможенных платежей и административных штрафов. А уж как этими суммами распорядиться — сами разберутся без кремлевского вмешательства. Оно бы, конечно, славно, но злокозненное московское начальство ни в жизнь не поверит начальству губернскому и, будем справедливы, памятуя о метаморфозах с целевыми трансфертами, имеет на это некоторые основания. Хуже того, достаточно одного взгляда на карту России, чтобы подсчитать: каждый второй субъект федерации может претендовать на статус приграничного, что обессмысливает всю затею. Как ни странно, понадобился взгляд посторонних экспертов, чтобы предложить схему иного рода. С любой точки зрения целесообразно растянуть погранзону на всю толщу приграничных административных районов. Это резонно с технической точки зрения, ведь известно, что даже беднота из нарушителей предпочитает в наши дни автотранспорт, так что менее сорока-пятидесяти километров глубины у погранзоны никак не может быть. Резонно с позиций действительного вовлечения администрации в интересы границы, что в частности означает постоянное, а не от случая к случаю втягивание в вопросы охраны границы местной милиции. А также с позиций втягивания в проблемы прикрытия границы местного населения. И всем этим сторонам такого рода вовлеченность должна быть элементарно выгодной. Рискуя известным преувеличением, можно сформулировать задачу таким образом: и государевым людям, и местным начальникам, и последнему из обывателей должно быть выгоднее заботиться о прикрытии границы, чем пользоваться ее прозрачностью. Что же до отчислений, то вопль казанских сирот не трогает мое очерствелое сердце. Нужд у районной администрации более чем достаточно, и, дабы не вводить ее в искушение нецелевого использования средств, куда разумнее сохранить нынешний порядок полного перечисления штрафов, платежей и стоимости конфиската в Минфин, а от него, напрямую через казначейство, направлять (в соответствии с откорректированным федеральным законом) половину или хотя бы треть непосредственно районным администрациям. И только на нужды обустройства Приграничья. Ключевое слово прозвучало. Не бестелесная линия границы и даже не одна только погранзона, а Приграничье должно быть предметом государственного и муниципального интереса. Граница — слишком серьезное дело, чтобы доверить ее интерпретацию одним лишь пограничникам. Предвижу гневную отповедь со стороны ведомства генерала Тоцкого злокозненному сочинителю, охаивающему действительность. Спешу заметить сразу же: в большинстве случаев молодые люди в форме делают, что могут, и не вина их, а беда, что могут немного. Кстати, заметим: во время рабочих встреч на районном уровне говорили правду, хотя на второй день пытался поначалу подвирать пограничник, а на третий день и таможенник. Знать, телефонная накачка из регионального центра достигала нас по ведомственным каналам, хотя и с некоторым опозданием. Чем выше по служебной лестнице, тем мягче язык, в который упаковываются факты. Скажем, на самый верх идет доклад: пограничная служба приступила к охране государственной границы. Звучит хорошо, и, строго говоря, дезинформации в этой фразе нет — и впрямь приступила. Нет лишь необходимого дополнения: приступила, т. е. обозначила свое присутствие, но ни сил, ни средств для эффективной охраны этой границы не имеет. Итак, Приграничье. Ничего нового в этом слове нет. Римляне эпохи империи писали его с большой буквы, непременно добавляя географическое определение, так как знали, что граница границе рознь: Limes Africae, Limes Siriensis ит. д. Разумеется, с чисто военной точки зрения, римский лимес был представлен цепочкой фортов, растянутой между гарнизонами и связанной рокадной дорогой с твердым покрытием. С военно-тактической точки зрения, размещение фортов было сопряжено с задачей контроля: каждый из них прикрывал либо источник воды в пустыне, либо брод через реку, либо горный проход. Но была и стратегическая программа в обустройстве лимеса: его основой служила опорная цепь муниципий, заселенных ветеранами, приученными к воинской службе и потому составляющими резерв первого порядка. Вооруженный народ— излюбленная химера марксистов— в том, давнем случае успешно справлялся с задачами хозяйственной и социальной жизни.
Допетровская Русь в целом верно и настойчиво следовала римскому образцу, благоприобретенному через Византию. Засечные линии лишь на ранней стадии своего обустройства представляли собой редкую цепочку пикетов при постоянных укреплениях. Вскоре обрастали московским вариантом муниципий— военных городков, именно военных, так как других городов не было. Украинский вал Миниха, сибирские остроги, да и военные поселения, вычитанные АлександромI у римлян, но почему-то именуемые аракчеевскими, — все это варианты инобытия лимеса, реализованные то с бoльшим, то с меньшим успехом. Забывать о них по меньшей мере неразумно, хотя анахронизм как основа современного проектного воображения был бы недопустим. Анахронизм неспроста приходит на ум, так как вокруг современной приграничной ситуации накручено немало неосмотрительных мечтаний по поводу казачества. На первый взгляд, решительный натиск со стороны казачьих обществ вызывает позитивное к себе отношение. В самом деле, в условиях затяжной недееспособности федеральных ведомств велик соблазн переложить ряд обязанностей на возрождающееся (?) казачество. Однако по ряду причин это предложение особого энтузиазма не вызывает. Первая причина в том, что среди самозванного казачества немало ряженых, бряцающих фальшивыми орденами, и есть немало оснований полагать, что в этой среде достаточно лиц с сомнительным прошлым и еще более сомнительным настоящим. Вторая причина: в роли даже сугубо вспомогательной казачество может наломать немало дров в сложной и все более усложняющейся этноконфессиональной ситуации приграничья. Достаточно отметить, что уже в двух из тринадцати пограничных районов Оренбуржья пришлое, казацкое население составляет уже почти 90 процентов. Третья причина: мера законопослушания в самоорганизующемся парамилитарном сообществе вызывает глубокие сомнения. Но есть и четвертая причина, не менее существенная. С того времени, как казачество перешло на регулярную службу в Российской империи, оно могло продуктивно существовать только за счет массового присутствия «иногородних», лишенных в казачьем сообществе права голоса. В современных условиях на роль таких «иногородних» практически идеально подходят нелегальные мигранты — гастарбайтеры из Таджикистана и Узбекистана в первую очередь. Все это может породить такую вспышку неофеодализма, что расхлебывать ее последствия придется десятилетиями. Польза в этом рассуждении уже в том, что под этим углом зрения наиболее разумно рассматривать букет проблем миграции в приграничье. И хотя этот сюжет выходит далеко за рамки осмысления бытия приграничных районов, начать все же следует с них. И, памятуя поговорку «что город, то норов», было бы наивно забывать о качественных различиях между псковскими, саратовскими, дагестанскими и приморскими районами, не говоря уж о калининградских. Говорю об известных мне детально оренбургских особенностях. Металлургический комбинат сидит на российской стороне, очистные сооружения — на казахстанской. Металлургический завод с советских времен на казахстанской стороне, водозабор — на российской. Обычное дело. Тьма недоговоренностей при довольно вялом участии российского МИДа, различные рисунки отъема части доходов на местах при достаточно условной эффективности двусторонней комиссии и всяческих подкомиссий. Масса недоразумений, причем некоторые совсем не сложно разрешить, но нужно, как минимум, желание это делать. Ну, хотя бы то, что в своем стремлении соответствовать западным стандартам Казахстан не стал отягощать жизнь своих граждан национальными паспортами, что никак не укладывается в сознание российского пограничника. Есть еще природа или то, что от нее осталось. Геологии нет дела до линий, которыми государства себя расчерчивают, но ведь на геологию накладывается экономическая политика (политики), а те в постсоветских просторах, да и иных просторах тоже, неотделимы от политики вообще. И не только национальной. В славные советские времена огромный газоконденсатный завод построен с нынешней российской стороны, ближе к областному центру, чем следовало бы. Со стороны казахстанской собираются возводить не менее мощный газоконденсатный завод — со всеми вылетающими из труб последствиями. С нашей стороны компании российские, с казахстанской — преимущественно западные, так что договориться о чем бы то ни было становится все труднее или, во всяком случае, это требует куда более тонких, чем до сих пор, дипломатических усилий. К счастью, по вопросам попроще, поддающимся решению на местном уровне, решения все же достигаются. Так, российские районы по лютой необходимости травили саранчу на казахстанской стороне к взаимному удовлетворению. Не травить за свой счет — себе дороже. Тайны приграничной экономики незатейливы. Было вот какое хозяйственное чудо: окрест урожайность как урожайность, а в паре порубежных районов она как-то странно выше. Что бы это, в самом деле, означало? Незамысловатое расследование все ставит на места. На казахстанской стороне нечем топить зимой, так что обмен зерна на «горючку» является жестокой необходимостью для одних и недурным подспорьем для других, которые под это мероприятие наладили строительство нового элеватора. Есть, как положено, и оборотная сторона медали: к дверям районной больницы бредут казашки на сносях. Никаких полисов у них нет, но бесстрастно отгонять несчастных, как это запросто происходит в окончательно цивилизованных странах, у нас еще не научились. Принимают. Для срочных операций тоже принимают, и на круг до десяти процентов скудного бюджета больницы тратится на иностранных граждан, при отсутствии, разумеется, какого-либо официального интереса с сопредельных просторов. Медаль близ границы многосторонняя, так что без труда у нее обнаруживаются все новые реверсы. Скажем, нелегальная миграция порицается, конечно, всеми на каждом углу, однако российские фермеры в существующих условиях кредитования и поборов, как правило, не в состоянии выжить без найма беспаспортных и почти бессловесных работников. Разветвленной сети придорожных услуг эти гастарбайтеры тоже нужны как воздух, да и во многих хозяйствах от них не отказываются, особенно если собственные труженики предпочитают зарабатывать на жизнь (часто и на смерть), срезая провода везде, где до них можно достать. Немцы выехали почти отовсюду, часто сохранив за собой права собственности, еще чаще продавая землю по схеме «дарение». На их место пришли отнюдь нероссийские фермеры. Демографические карты устарели до неопознаваемости, и остается уповать на то, что предстоящая перепись отразит хоть часть правды. Новые земляческие поселения — армянские (след карабахской войны), чеченские (следы разные, и весьма), курдские (в саратовском приграничье), не говоря о казахских с их специфическими формами родства, в которых из русских разберется лишь этнограф, — образуют причудливый мозаичный рисунок, детали которого неведомы никому. Магнитное поле приграничья распространяет свое воздействие на губернские центры, в полутрущобных кварталах которых скрывается добрая половина неофициальных переселенцев. В пределах этого поля обнаруживается немало диких парадоксов, вроде того, что нет места для цивилизованного размещения (и цивилизованной фильтрации) сотен в общем-то несчастных людей, тогда как в часе езды непременно обнаружатся еще в целом пригодные для жизни военные городки. Эти городки брошены министерством обороны, никому не переданы, как никому не передаются и преют на мобилизационных складах военные формы образца 1944-го и даже 1931 года. Если перевести все это и многое другое на язык пространственных представлений, то придется констатировать: вся эта несколько баламутная жизнь пограничья представляет собой протяженный неопознанный объект. Познавать его природу в неспешном академическом залоге невозможно. Не только потому, что для этого недостает ни сил, ни средств. Ситуация видоизменяется быстрее, чем способна реагировать академическая наука. Так что остается включенное исследование, т. е. изучение через действие, точнее — через взаимодействие с региональными и местными властями, с заинтересованными профессионалами, с вменяемой общественностью.
Мы[1] занялись этой работой полтора года назад, движется работа непросто, несколько медленнее, чем хотелось бы. Непросто было вычленить само понятие «пограничье», сделать его инструментом, объединяющим партикулярные ведомственные интересы. Учреждение должности заместителя областного управления внутренних дел по проблемам пограничья — пока еще символический, но все же шаг, ведь наконец появляется субъект деятельности, для которого пограничье есть предмет служебной ответственности. Далее нужно добиться того, чтобы взаимодействие ведомств поднялось на межминистерский уровень и одновременно— на межокружной горизонт, ведь по одной только границе с Казахстаном со сходными проблемами имеют дело четыре федеральных округа: Южный, Приволжский, Уральский и Сибирский. Было бы по меньшей мере наивностью считать, что такое взаимодействие можно обеспечить за счет одной лишь формальной координации.
Вид на Оренбург с балкона дачи В. А. Перовского. А ведь перед каждым ведомством возникают свои нелегкие задачи. Пограничной службе надлежит вернуться к вопросу о контрактации. Хотя контрактация пограничников из числа местных жителей имеет явные преимущества сточки зрения экономии средств на приобретение или найм жилья, наличие соседских и родственных связей ставит под вопрос надежность прикрытия границы от нарушений режима со стороны местных жителей. Это особенно тревожно в тех районах, где казахи составляют уже более половины жителей приграничных поселений, тогда как родственные связи охватывают в каждом случае многие десятки и даже сотни людей. Министерству внутренних дел, которое, кажется, начало разворот от узко милицейского взгляда на действительность к освоению заново смысла понятия «внутренние дела», приходится иметь дело с последствиями не отрегулированного пограничья. Касается это и Министерства иностранных дел, которое в последнее десятилетие, похоже, подзабыло все значение юго-восточного направления, традиционного для российской внешней политики. А еще есть вопросы обустройства пространства жизни на всей территории пограничья, включая не только штопку поселений, дорог и средств связи, но и создание рабочих мест для тех, кого хотелось бы видеть прочно оседающими при границе. И есть сложнейшие сюжеты миграции, от которой болит голова и в гораздо более благополучных странах, чем наше отечество. На языке управленческой практики недостаточно ведь холодной констатации того, что пока практически любое количество любых грузов произвольного назначения и практически любое число лиц с произвольными целями могут беспрепятственно пересекать новые границы России. Далее следует детализация поштучного анализа по тем «молекулам» государственного устройства, какие сегодня есть (административные районы). А далее — во всяком случае — должна следовать структурно организованная проектная работа. Пограничье подлежит проектной разработке, дополнительно осложненной тем, что одними силами государственной машины, без реального привлечения к работе экспертных сообществ и институтов гражданского общества такую работу осуществить практически невозможно. [1] Слово «мы» в данном случае совершенно конкретно: это Центр стратегических исследований Приволжского федерального округа, аппарат полномочного представителя президента, сотрудники главного федерального инспектора по Оренбургской области, областная администрация, региональные специалисты. |
 | ||||||
| | | ||||
| | | ||||
| «ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ЗАПИСКИ» О . . . | | ||||
| СТРАНСТВИЯ В ОКРЕСТНОСТЯХ МОСКВЫ | ||||||
|
| ||||||
| ||||||
| | ||||||
| | ||||||
| | ||||||
| ||
|
| |
| ||
