Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 6, 2002
В 1922 году крупнейший российский экономист-аграрник Лев Николаевич Литошенко, до революции — один из главных специалистов по аграрному вопросу в политическом движении конституционных демократов (кадетов), после революции — профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии, ведущий специалист ЦСУ и Наркомфина в области сельскохозяйственной статистики, по горячим следам «военного коммунизма» пишет книгу, оказавшуюся одним из самых подробных и глубоких исследований на тему: земля и революция в России. По причинам политическим у себя на родине ему было трудно опубликовать такой текст. В 1926 году Литошенко оказался в научной командировке в США со своей рукописью, оригинал которой так и оставил в Калифорнии, в Стэнфорде. Вскоре по возвращении на родину в1930году он был арестован и осужден по процессу Трудовой крестьянской партии (ТКП), ксередине1930-х годов выпущен на свободу, в1938году вновь осужден якобы за попытку воссоздания ТКП, заключен в колымский лагерь, где и сгинул в 1943. А рукопись его так и продолжала храниться вархивах Стэнфордского университета. В конце1980-х — начале1990-хгодовамериканскиеученыеБ.Патернауд, Т. Эммонс и Д. Дюгарм, обратившись к своему российскому коллеге В.П.Данилову, задумали издать легендарный текст. И вот наконец — почти через80 лет после своего создания — книга Литошенко вышла в свет с солидными биографическими и историографическими комментариями. Итак, о чем эта книга? Современному читателю — неспециалисту в области истории аграрного вопроса в России может показаться странным сам термин «социализация» и, соответственно, словосочетание «социализация земли». На слуху нашего времени: «приватизация», «национализация», в конце концов, «муниципализация» земли. А вот «социализация»… В ней для большинства остался лишь отзвук смешного, революционно-романтического звучания по мотивам народничества, анархизма и прочих социал-измов. Однако вначале ХХ века именно термин «социализация» был самым массовым, по крайней мере в России, обозначением переворота в общественных отношениях на пути к социализму. Лозунг социализации земли — лозунг партии социалистов-революционеров (эсеров), влиятельнейшей партии России, поддерживался большинством социалистических движений страны. И не секрет, что знаменитый ленинский «Декрет о земле» (8 ноября 1917 года) воспроизводил почти без изменений программные положения социалистов-революционеров. Принятые меры по социализации земли сводились к следующему: немедленная конфискация, без всякого выкупа, всей помещичьей земельной собственности, а также земель монастырей и государства и передача их в распоряжение местных земельных органов; отмена права частной собственности навсегда; переход всей земли в пользование всех трудящихся на ней; предоставление гражданам права обработки земли в пределах лишь той нормы, которую можно обработать без привлечения рабочей силы; земледелие становится уравнительным и подвергается периодическим переделам в зависимости от прироста населения; наемный труд запрещается вовсе (с. 182–183). Вот это и были, так сказать, формально-правовые основы социализации. Именно в процессах российской социализации Литошенко стремился провидеть логику всякой социальной революции. Недаром свое введение в книгу он завершил следующим утверждением: «Основная мысль автора заключается в том, что русская революция содержит гораздо больше общечеловеческих, чем национальных, черт. Хотя изложение носит большей частью конкретный характер, сквозь описание русских частей должны просвечивать более широкие выводы. По глубокому убеждению автора, “социальная революция”, разразившаяся в любой стране мира, будет идти теми же путями и приведет к одним и тем же результатам. На долю России выпала только печальная участь дать первый устрашающий и предостерегающий пример» (c. 97). Книга Литошенко состоит из трех лаконично озаглавленных частей: «Аграрный вопрос перед революцией», «Четыре года социалистического опыта» и «Результаты и перспективы». В первой части анализируется аграрный кризис в России конца XIX — начала XX веков, главной причиной которого, по мысли автора, являлось неуклонно возрастающее аграрное перенаселение, а также экономическая дифференциация крестьянства. Правительство пыталось преодолеть кризис суммой мер, принятых под руководством Витте, а потом Столыпина. По мнению Литошенко, высокопроизводительные для сельского хозяйства и урожайные 1912–1914 годы свидетельствовали, что узлы аграрных противоречий начинают наконец-то распутываться, но началась мировая война. Впрочем, и влияние войны на сельскую Россию Литошенко оценивает неоднозначно. По его мнению, война привнесла и положительные моменты в процесс эволюции сельского хозяйства. Но вслед за войной настала революция. Ее воздействию на сельскую Россию посвящена вторая часть книги. В ней Литошенко фактически реконструировал четыре последовательных этапа трансформации социалистического земледелия, упорно проводившиеся в жизнь революционным правительством России в процессе построения социализма в деревне. Первый этап, который Литошенко назвал «народническим периодом большевистской земельной политики» (с. 182), заключался в неожиданно передавшейся от эсеров большевикам убежденности, что крестьяне суть социалисты по природе своей и в случае создания благоприятных условий для них сами пойдут по пути социалистического земледелия. Принятый революционным правительством «Основной закон о социализации земли» от 19 февраля 1918 года и должен был стать необходимым правовым фундаментом для развития социализма в деревне. Литошенко, разобрав основные части этого закона и прокомментировав их как практически невыполнимые, пришел к выводу: «Закон о земле, как видим, проникнут верой в социалистически-эгалитарные настроения русского крестьянства… Первое полугодие советской власти проходит, таким образом, под знаком благожелательного отношения к крестьянству в целом» (c. 189–190). Но, как полагает Литошенко, крестьянская реакция была не созидательной, а глубоко разрушительной: «Революционное крестьянство убивало, резало, жгло, делило и уничтожало… Россия была разорвана на тысячи мелких самоуправляющихся кусков… Земельное право творилось сразу в тысяче мест и на тысячу разных ладов»(с. 192). Вывод автора о результатах первого этапа также однозначный: «Расчет на стихийный крестьянский социализм не оправдался. Вместо дружественно настроенных масс перед советской властью стояла глухой стеной мелкобуржуазная стихия… Городскому социализму нужно было овладеть враждебным или, по крайней мере, чуждым ему крестьянством. Новая задача требовала и новых средств» (c. 199). Обращение к новым средствам, по мнению Литошенко, означало разрыв большевиков с народнической идеологией. Политической вехой такого разрыва стал конфликт с союзниками по коалиционному правительству— левыми эсерами (июль 1918), подавление их мятежа, формирование чисто большевистского правительства. По отношению к деревне начинает применяться «метод использования классовых противоречий» (с. 199). Автор полагает, что составными частями данного метода стали: (1) продовольственная политика, связанная с формированием комитетов бедноты в деревне (комбедов), искусственно сортирующая крестьян на бедных (полупролетариат) и богатых (кулаков), с реквизицией ресурсов у последних в пользу первых и городских рабочих; (2) насаждение советских хозяйств (совхозов) и коммун в деревне. В сочетании с хлебной монополией государства, уравнительным распределением продуктов в обществе все это должно было создать систему социалистического контроля над деревней. Однако, как показывает автор, скоро власть обнаружила, что комбеды не в состоянии расколоть в соответствующем классовом направлении деревню, но часто дискредитируют жестокостями и реквизициями революционную идею в целом. Проиграли в экономическом сравнении с единоличными хозяйствами и советские коллективные хозяйства. Резюмируя итоги второго этапа, Литошенко отмечает: «Идея классового расслоения крестьянства потерпела полное поражение… Перед объединенным крестьянством стоял общий враг — городской рабочий; он строил какое-то неведомое и чуждое крестьянину здание социализма, а крестьянин должен был доставлять ему даровой хлеб, сжимать свое потребление и мириться с тем, что его хозяйство официально признавалось “отживающей” формой землепользования» (с. 230). И тогда, по Литошенко, настал третий этап большевистской политики — от начала1919 до последней четверти 1920 года. Этому периоду автор дал название «ставка на “середняка” и культурничество». Большевиками фактически признается ошибочность безмерного разжигания классовой вражды вдеревне. Партия Ленина теперь делает ставку на середняка как на самого массового представителя крестьянства. Принимается аграрная программа, где намечена система мер по улучшению экономических условий. Литошенко в теоретическом плане характеризует третий этап как следование варианту умеренных аграрных марксистских схем по мотивам Карла Каутского. Но если земельная политика действительно претерпевала существенные изменения, то в продовольственной политике все оставалось по-старому. Усиливалась государственная монополия на продовольствие, как следствие ужесточалась продразверстка. По мнению Литошенко, старая война между крестьянами и комбедами перерастала в систематическую милитаризацию продовольственного дела. Специально созданная Продармия, состоящая из 800 рабочих отрядов количеством в 20 тысяч штыков и сабель, рыскала по сельской стране, изымая у крестьянства ресурсы для выживания города. Вольная торговля в городах искоренялась, рынки разгонялись, торговцы арестовывались. Третий этап коммунистической политики Литошенко характеризует как наиболее противоречивый. Именно в этот период советская власть проявляет особо искреннюю культурную и агрономическую заботу о сельском населении (задача Наркомата земледелия), и она же жесточайшим образом через аппараты продразверстки грабит российское крестьянство (задача Наркомата продовольствия). Общий вывод Литошенко по итогам третьего периода: «Продовольственная политика энергичнее разрушала стимулы к поднятию производства, чем агрономическая помощь населению их созидала. В результате вырос новый враг советской системы — разрушение сельского хозяйства» (с. 292). Это была последняя ступень перед аграрной катастрофой. В таких условиях перед властью, по мнению Литошенко, оставалось два пути. Первый — либерализация земельной политики, отказ от продовольственной разверстки, введение рыночного оборота сельхозпродуктов. Второй — регулирование не только обращения, распределения, но и самого производства в крестьянских хозяйствах. Большевики выбирают второй, экстремальный, путь, принимаются меры, которым Литошенко дает название «Великая кампания» государственного регулирования крестьянского хозяйства (с. 293). Это краткая трехмесячная кульминация третьего этапа, как, впрочем, и всего периода социалистических преобразований деревни. Уже к этому времени практически огосударствлена кооперация, приняты грандиозные планы тотального землеустройства и электрификации, через аппарат всеобщей трудовой повинности армии крестьян сгоняют на трудовые фронты, чтобы, по мысли Троцкого, «на практике приучить крестьянскую массу к тому, что новый режим обязывает их известную часть своего труда, своих сил отдавать в виде ссуды или задатка советскому государству, которое раньше или позже вернет их ему в виде продукта городской культуры, в виде просвещения» (с. 305). А непосредственно для тотальных внутридеревенских преобразований принимается план «Великой кампании» другого видного большевика, Осинского. В рамках этой кампании до крестьян доводился мобилизационный план обязательного засева полей с указанием размера площадей и пропорций культур; крестьяне получали сверху приказания не только о том, чего и сколько сеять, но и как сеять. А далее Литошенко подводит краткий статистический итог земледельческой весны 1921 года: в целом спад углубился, посевные площади по-прежнему сокращаются. Заключительные комментарии автора к финалу третьего этапа: «Никакого “перелома” в миросозерцании “середняка” не произошло, и никаких трещин оно не давало… Самый лучший государственный план засева полей не мог заменить убитых продразверсткой стимулов к труду и расширению хозяйственной деятельности…» (c. 317). В марте 1921 года настал четвертый этап советских земельных преобразований — Новая экономическая политика (НЭП). Выпуская с весны 1921 года по 1922 год декреты в новом духе, большевики трубили отбой (по их утверждению, временный) на пути форсированной социализации земли: продразверстку заменили продналогом, разрешили свободу торговли, постановили не стеснять экономику крестьянских и кустарных хозяйств запретами. В мае 1922 года был принят «Основной закон о трудовом землепользовании», решительно изменявший действовавшее до тех пор эсеровско-большевистское право. Литошенко не анализирует подробно НЭП, это не входит в цели его работы, лишь в заключении второго раздела своей книги подчеркивает: «Практика новой политики означает отказ от немедленного осуществления социализма. Идеал обобществленного производства отодвигается вдаль… Остается учесть результаты этого беспримерного в истории человечества социального опыта» (c. 352).
Учету этого беспримерного опыта статистик Литошенко с бухгалтерской скрупулезностью посвящает третий раздел своей книги. Первая же глава раздела самим своим названием — «Разрушение сельского хозяйства»(с.355) — однозначно итожит революционный аграрный опыт России. Глава переполнена цифрами сельскохозяйственных показателей революционных лет, свидетельствующих о глубочайшем спаде аграрного производства. Перед нами картина несомненной катастрофы. «Сельское хозяйство огромной страны из года в год разрушается и приходит в полный упадок» (с. 366). Далее Литошенко обращается к причинам этого упадка, выделяя семь основных: механическое влияние войны или результаты экономической политики; результаты дополнительного наделения землей; рыночная конъюнктура во время революции; революционные налоги; тяжесть продовольственных и сырьевых налогов; трудовая повинность; итоги влияния «старой» политики. Все эти причины привели фактически к перерождению самого крестьянского хозяйства. Под их воздействием произошли нивелировка размеров и доходов крестьянских хозяйств, их натурализация, а также резкое падение потребления сельского населения. Все это Литошенко называет натурально-потребительской реакцией на меры социалистической революции. Главным последствием данной реакции стала опасность хронического голода. Автор анализирует показатели бедствия1920–1921 голодных годов, подчеркивая, что большевикам в данном случае было бы выгодно все списать на засуху, периодически поражающую сельские пространства России. Но Литошенко статистически обосновывает и другую закономерность: там, где реквизиции хлеба у крестьян производились наиболее жестоко и беспорядочно, а именно в регионах Поволжья и Приуралья, там и бушевал голод в наибольшей степени. По мысли Литошенко, идеология НЭПа так же двойственна и противоречива, как и предшествующая идеология военного коммунизма. Итожа противоречивые стороны НЭПа, автор резюмирует: «На одной чашке весов мы имеем: хитроумное земельное право, пытающееся совместить последовательный принцип национализации земли с“прочным” порядком землепользования, похожим на частную собственность; широкие планы агрономической помощи населению, финансируемые иногда одними доходами от тотализатора; платоническое покровительство кооперации; … тщетные попытки организовать сельскохозяйственный кредит без капитала в руках и без права залога земель; фантастические проекты “электрификации” нищих, разоренных хозяйств… На другую чашку весов падают: запрещение под страхом уголовной ответственности всякого земельного оборота, ограничение применения наемного труда, недопущение долгосрочной предпринимательской аренды и извлечение громадных, прогрессивных натуральных налогов»(c.497). Первая часть-«чашка», по мысли Литошенко, как всегда утопична и неисполнима, вторая часть-«чашка» и отражает истинную весомость новой советской политики. В ее сторону, в конце концов, как обычно, и склонится все аграрно-экономическое развитие России под эгидой советской власти. А это значит, что наследница социализации земли — натурально-хозяйственная реакция — и далее будет упрочивать свои позиции. Чтобы избежать этого, Литошенко в конце книги, в последней ее главе, характерно озаглавленной «Единственный путь», предлагает свою трактовку положительного пути развития сельской России. Трактовка неоригинальна, впрочем, сам автор на оригинальность не претендует, заявляя: «После многолетнего блуждания по окольным путям, злобой дня снова становится лозунг столыпинской земельной реформы. Ставка на сильное хозяйство опять сделалась неизбежной…» (с. 513). Далее следует изложение всем известной либерально-экономической программы, посвященной развитию сильных хозяев на почве слаборазвитых обществ, удобряемой категориями свободного рынка. В любом случае, отмечает либеральный автор, всю экономику России придется восстанавливать за счет крестьянства, ибо «при всяком строе и при всякой экономической политике промышленность и государство могут содержаться только за его счет» (c. 515). Ясно, что необходимо отказаться от большевистского размаха социальных программ, ибо «путь к прочному богатству народному лежит через временную бедность государства» (c. 516). А так как народное хозяйство России «отброшено на много десятилетий назад», то «мы снова должны пережить период первоначального накопления… Только так и такой ценой могут быть восстановлены капиталы и национальный продукт…, это будет самый короткий и дешевый путь экономического возрождения»(c.523–524). На этом и книжке конец. Для современного читателя исследование Литошенко может быть интересно, прежде всего, в трех аспектах. Во-первых, читатель получает доступ куникальной и первоклассной статистической информации времен гражданской войны и революции в России, которую собрал и проанализировал крупнейший статистик-экономист своего времени. Не останавливаемся на этой теме подробней, потому что в деталях она представляет интерес главным образом для специалистов по истории и экономике России начала ХХ века. Во-вторых, работа Литошенко демонстрирует типичные ментальные особенности, характерные для почти любого политизированного российского интеллектуала, независимо от его конкретных политических предпочтений. Л.Н.Литошенко был кадетом, а русских кадетов недаром часто называли большевиками с противоположным знаком(с. 21). Кадет Литошенко демонстрирует типично большевистский экстремизм, но противоположного толка. Такое же манихейское черно-белое, бинарное восприятие действительности: свой — это буржуа, чужой — это коммунист, а меж ними «болото» из всяческих эсеров и народников. Литошенко чрезвычайно уважает жесткую руку, твердую волю, кратчайший путь, преданность идее. За это он ценил курс Столыпина, за это, как ни парадоксально, злорадствуя, он, тем не менее, восхищался партией большевиков. Вот его чрезвычайно показательные, почти сочувственные, характеристики большевистского опыта: «Большевикам приходилось строить почти на пустом месте. И мы должны с полной откровенностью признать: постройка велась умелыми руками. Большевики действовали не только по букве, но и по духу социалистического учения. Везде, где не хватало готовых решений, а таких случаев было большинство, они изобретали свою собственную формулу. При этом их выбор всегда падал на решение, наиболее отвечающее основным принципам социализма… Как в аграрном вопросе, так и во всех других отраслях экономической политики большевики шли всегда кратчайшим и наиболее практическим путем… Зигзаги коммунистической политики обусловлены не ошибками мышления, а объективными условиями, не предусмотренными социалистической теорией… И если в конце концов социалистическое здание лежит в обломках, то в этом вина не строителей, а тех принципов, по которым воздвигалась постройка» (c. 95). Вот так, чем хуже, тем, стало быть, лучше: «единственно правильный путь» Ленина/Осинского мигом дискредитирует себя, в момент уступит место «единственно правильному пути» Столыпина/Литошенко. А с их точки зрения, «крестьянин — природный фритредер и крайний индивидуалист» (c. 315), который обязательно заживет рыночной фермерской жизнью, как и подобает природному буржуазному человечеству. И здесь мы обращаемся к чрезвычайно важному третьему аспекту — к пророчествам Литошенко о скором пришествии либерализации (кратчайшей и дешевейшей) в российскую деревню. Во-первых, пришествие сильно запоздало, этак на три-четыре людских поколения, надолго задержавшись из-за возникновения и развития колхозно-совхозной системы, которую Литошенко абсолютно проглядел в своих пророчествах. Наконец после 1991 года пришествие состоялось. И что же мы увидели?! Найдется ли современный Литошенко с противоположным знаком, способный проанализировать причины упадка нашего сельского хозяйства, отброшенного на несколько десятилетий назад к статистическим показателям конца1950-х, начала 1960-х годов? Где тот современный контркадет, который от души позлорадствует над мизерным фритредерско-индивидуалистским потенциалом современных российских селян, придерживающихся «убожества» своих колхозов и совхозов, сторонящихся «роскоши» фермерского хозяйства. Какой мудрец обратит внимание общественности, что на селе вот уже почти десять лет как бушует та самая, по Литошенко, натурально-хозяйственная реакция мелких и мельчайших производителей (с наделом земли от6соток до 0,5 га), низкопродуктивная, высокозатратная, малорыночная — и тем не менее производящая до 60процентов всей сельскохозяйственной продукции России? Тут кто-то, может, возразит: «А голода, голода-то теперь как при большевиках не было?!..» Ну и слава Богу. Хотя по контрлогике Литошенко это произошло лишь оттого, что постсоветские либеральные правительства все были какие-то мягкотелые да оппортунистические, не чета большевикам. А если бони, «капитализации» земли ради, учредили бы по всей России «богачбеды», которые за год недрогнувшей рукой выкорчевали бы все колхозы да совхозы, а на следующий год насадили бы фермерские хозяйства, глядишь, год на третий мы бы и голодать начали. В жизни нет самых «кратчайших, дешевейших, единственнейших путей», критике и поиску которых на примере аграрной России посвящена книга Л.Н.Литошенко. Многообразие извилистых и трудных путей— вот главный путь развития человеческой истории вообще и истории земледелия в особенности. |
