КРОМЕ ТОГО:
Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 3, 2002
| Издатель журнала «Отечественные записки» Павел Петрович Свиньин, сын сенатора из костромских дворян, был выпускником Московского университетского благородного пансиона, учился в Академии художеств. Служа по Министерству иностранных дел в качестве государственного чиновника, он проделал в 1806–1813 годах ряд морских и сухопутных заграничных путешествий, побывал в Средиземноморье, в Испании, Америке, Англии. Странствия Свиньина закончились в 1818 году, тогда же было положено начало его карьере литератора и издателя. Журналист, литератор, художник, коллекционер, он стал обладателем обширной художественной коллекции — так называемого «русского музеума». Следует сказать, что в обществе того времени зрела идея создания Национального отечественного музея. И в 1829 году, вслед за Ф. П.Аделунгом и Б.Г.Вихманом, П.П.Свиньин разработал проект (увы, также неосуществленный) создания первого публичного Отечественного музея в Петербурге. Свиньин в течение двенадцати лет издавал свой журнал «Отечественные записки», который может считаться первым историко-археологическим и краеведческим журналом России. Что побуждало Свиньина к подобной деятельности? Это был период военной славы России; после победы над Наполеоном повысился интерес ко всему русскому. Увлечение русскими древностями Свиньина не было случайным, оно лежало в русле подъема национального самосознания, особенно после 1812 года, когда в обществе заметно усилилось негативное отношение к пренебрежению русскими традициями и русским языком. Огромную роль в этом процессе, как известно, сыграл выход в свет «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Кроме того, во время путешествия по Англии на Свиньина произвела сильное впечатление верность англичан своим национальным традициям. Изучить и прославить историю России, доказать, что и в России имеется своя древняя национальная традиция, которая никогда не прерывалась, стало с тех пор целью Павла Петровича, которую он воплощал в меру своих сил и способностей в разных сферах своей деятельности. Одной из таких сфер было увлечение Свиньина коллекционированием. С 1816 года в поездках по стране с гордостью собирает он экспонаты для коллекции, ставшей основой упомянутого «Русского музеума Павла Свиньина», где было сосредоточено «все любопытное, достойное примечания по части древностей и изделий отечественных». В доступном для широкой публики собрании произведений лучших русских художников и скульпторов, поделок из камня и серебра, минералов можно было увидеть медали и миниатюры, а также исторические раритеты (такие, например, как мозаичный портрет Петра I работы М.В.Ломоносова, личные вещи Петра I и пр.). Между прочим, посетивший «Музеум» Свиньина в 1829 году А. Гумбольдт в альбоме почетных посетителей отдал дань уважения «благородному желанию осветить историю своей родины с помощью отечественных памятников». В предисловии к описанию «Музеума» (1829 года) Свиньин говорит об обязанности «своим опытом узнать свое Отечество», «составить русскую школу». Определенную роль в увлечении Свиньина отечественной историей, рисованием и коллекционированием сыграло пребывание его в стенах Благородного пансиона при Московском университете. Сам П. П. Свиньин в своем обзоре истории современного состояния Университета, помещенном в «Отечественных записках», подчеркивал высокую миссию последнего.[1] Внимание к русской истории и национальной художественной культуре традиционно было присуще именно московской педагогической школе. Еще в 1775 году известный просветитель своего времени Н. И. Новиков задумал описать отечественные древности. (Он предлагал попробовать вникнуть во вкус старинных кремлевских строений, прежде чем рассматривать Лувр). Этому плану, увы, не суждено было осуществиться. Новиков не принадлежал непосредственно к кругу университетских преподавателей, но через Кружок университетских питомцев, через переводческую и педагогическую семинарии, которые он организовал, эти мысли внедрялись в умы лучшей университетской молодежи, группировавшейся вокруг Новикова в бытность его арендатором университетской типографии. Членами этих обществ были многие будущие преподаватели Университета и Университетского благородного пансиона. В конце ХVIII — начале ХIХ века классицистические традиции пронизывали весь пласт русской культуры, начиная от моды на камеи и кончая пристальным изучением античной эстетики, стихосложения и классических древностей в учебных заведениях. Кстати, в Московском университете начала ХIХ века эта проблематика рассматривалась как базовая для всех дисциплин; громадной популярностью у студентов и московской публики пользовались лекции А.Ф.Мерзлякова, увлеченного античной поэзией. Эти лекции, несомненно, слушал и Павлуша Свиньин. Примечательно, что интерес к русской истории в то время начал причудливым образом облекаться в поиски «русской античности». Не избежал этого и Павел Петрович. Недаром в «Отечественных записках» так много материалов о городах южных российских губерний, археологических находках в Судаке и Керчи, античных поселениях в Одессе. Однако постепенно новая — романтическая — философия истории овладевала умами просвещенной публики, которая требовала обращения к национальному прошлому страны, а не подгонки под античные образцы. Значительное место в журнале Свиньина занимали материалы под рубрикой «Смесь»; здесь было опубликовано около 200 документов по истории России, причем многие — впервые. Большое место в журнале занимали очерки о «достопамятностях» русских городов. Часть очерков принадлежала самому Свиньину, который публиковал материалы дневника своих путешествий по России. Другие — перу его корреспондентов. В журнале печатались материалы о Новгороде Великом, Пскове, Смоленске, Киеве, Чернигове, Вышгороде, Ярославле, Нижнем Новгороде, Арзамасе, Новом Осколе, Чесме, Одессе и других городах, причем именно старым провинциальным городам была посвящена львиная доля материала. Нередко книжка журнала открывалась видом одного из городов (Свиньин сам был искусный рисовальщик). Своим публикациям он обычно предпосылал краткий исторический очерк о торговле и промышленности описываемого края. Описания провинциальных городов, принадлежавшие перу Свиньина, выгодно отличались от традиционно распространенных в то время описаний в жанре сентиментальных путешествий либо сухих статистических обзоров. В европейской культуре возник новый жанр — описания путешествий, которые просвещенный читатель листал уже не просто из любознательности, но желая расширить свои представления о многообразии форм человеческого существования, найти общие черты и объяснить различия, а в конечном счете — познать себя, познавая других. Популярные историко-краеведческие очерки самого Павла Петровича вызывают ассоциацию с творчеством такого мастера «легкого» очерка нравов, каким был К. Батюшков, в своей «Прогулке по Москве» предвосхитивший реалистические традиции бытописания. Но главное, что интересовало Свиньина в каждом городе, — его история, древности и «достопамятности», любые памятники — свидетельства о прошлом (будь то древний собор, старинная книга или клад, найденный крестьянином).
Подчеркнем, что взгляды Свиньина на русскую историю воплотились прежде всего в его внимании к русскому провинциальному городу, в краеведческих материалах журнала (беллетристика появилась в журнале в последний период его существования). Особенно очевидно будет «программное» значение краеведческого материала, если мы обратимся к высказываниям о памятниках русской истории и архитектуры современников П.П. Свиньина. Приведем высказывания образованных представителей дворянского сословия. Батюшков писал: «Я за все русские древности не дам гроша. То ли дело Греция? то ли Италия?» Свербеев, друг Пушкина, не заметил вовсе памятников, пребывая в древнем Пскове. Савельев, археолог, знакомый Пушкина, говоря о древнем Юрьеве-Польском с его дивным Дмитровским собором, сообщал: «Живу в скучном городе, где нет ничего порядочного, тем менее замечательного». Чаадаев, как известно, не признавал русских памятников вообще. Герцен о Новгороде высказывался как о «невыносимо скучном». И наконец, сам Пушкин, по наблюдениям А. А. Формозова, при всем его внимании к русской истории, не написал ни строки ни о соседнем Пскове, ни о Новгороде, ни о Владимире, через которые проезжал. «И ведь это, — пишет А. А. Формозов, — восприятие типичного дворянского интеллигента того времени».[2] В таком контексте материалы журнала Свиньина, разумеется, резко выделяются своим подчеркнутым вниманием к древним русским городам — хранителям национальных традиций. Археология была страстью Свиньина, но хочется отметить и другой предмет внимания: его интересовали люди провинциальных городов как хранители русской традиции. В материалах журнала среди любителей памятников Отечества фигурируют коллекционер («антиквариат») Бламберг, полковник Стемпковский, купцы — обладатели минц-кабинетов, ямщик-нумизмат Андреевич и многие другие, среди которых — и «бывший казначей», и сотник, и просто «девица». Интересно проследить, кто же были корреспонденты Свиньина, эти местные любители археологии и истории. Можно сразу выделить большую группу — это учителя гимназий и училищ. Примечательно, что еще Училищный устав 1803 года для малых народных училищ прямо рекомендовал учителям изучение местной истории, статистики, этнографии и поощрял их посылать статьи в официальные издания. То есть деятельность Свиньина лежала в русле официальной культурной политики того времени. В очерке о Калуге Свиньин писал: «Почитаю обязанностью засвидетельствовать перед почтенным обществом о трудах по части археологии и истории Г.Зельницкого, старшего учителя гимназии», который составил топографическое описание Калуги, был автором книги о ней. Говоря о Воронеже, Свиньин отмечал любовь и познания в отечественных древностях старшего учителя гимназии А. Попова, «который может быть употреблен … с пользой для изучения края». Историческое сочинение о Вятском крае составил учитель народного училища Вештомов. Упоминаются статьи о Новгороде Северском учителя математики Сбитнева, о городищах Курганского уезда — смотрителя местного училища Солунова. Перечень авторов можно было бы продолжить. Бесспорно одно: речь идет о культурной среде русской провинции, породившей такое явление, как провинциальную историографию.[3] Описывая провинциальный город и его древние традиции, Свиньин вольно или невольно влиял своими публикациями на процесс осознания горожанами себя субъектом и частью русской истории, «обществом градским», имеющим давние традиции. Свидетельства роста такого «местного патриотизма» мы находим прямо на страницах «Отечественных записок». Редактор журнала с восторгом информировал читателей об открытии в русских городах памятников их знаменитым уроженцам. Напомним, что первым монументом такого рода стал памятник Минину и Пожарскому в Москве, затем памятники стали появляться и в провинциальных городах: тому же Минину — в Нижнем Новгороде, Ришелье — в Одессе, Демидову — в Ярославле, Карамзину— в Симбирске, Ломоносову — в Архангельске. Начали проводиться торжества, связанные с чествованием знаменитых уроженцев края. Важно, что они не были традиционным для ХVIII века выражением благодарности аристократу-покровителю или благодетелю-купцу, но — коллективным признанием заслуг земляка, который внес вклад именно в общерусское дело. Так, в «Отечественных записках» местный корреспондент с гордостью стремился рассказать, «сколь свято кинешемцы чтут память защитников Отечества». Речь шла о ежегодном поминовении павших при обороне города в Смутное время начала ХVII века.[4] Подобные события, отмеченные на страницах столичного журнала, должны были рождать в горожанах чувство сопричастности к истории страны, «самоощущение себя чем-то единым на всем протяжении времени».[5] Свиньин делает объектом своего внимания и этнографические особенности разных краев России — в плане сохранения местной исторической традиции. В итоге, по замыслу Свиньина, портреты обитателей города должны составить «верную и занимательную картину обычаев и нравов» империи.[6] Так, костромские мещане «придерживаются всего старинного и сохраняют не только одежду, но и самый характер своих дедов»; воронежские же купчихи и мещанки отличаются приверженностью к старинной моде, введенной Петром I. В своем описании Свиньин считает необходимым дать общую характеристику архитектуры города, отметить особо понравившиеся ему постройки, как старинные, так и новые («У нас в губернских городах хорошая правильная архитектура довольно редка, … а потому замечательна для всякого любителя изящного»). Журнал адресовался прежде всего жителям провинции. Павел Петрович подчеркивал это, цитируя письма своих подписчиков. «…И мы, жители из северных лесов, с удовольствием читаем ваш полезный журнал»; «И мы, отдаленные от столиц жители провинции, с великим удовольствием читаем журнал ваш…» — так, буквально в один голос, выражали они свое удовлетворение изданием (вопрос, не сам ли Свиньин сочинял эти отзывы, почти не меняет сути в данном случае). Может быть, не будет чрезмерным преувеличением сказать, что так, подавая пример, связывая прошлое и настоящее города, поощряя местный патриотизм, Свиньин в какой-то мере влиял на формирование общественного мнения; с одной стороны, помогая провинциалу почувствовать себя членом «градского» и русского общества, а с другой — привлекая внимание к провинции столичных обитателей. (Ведь «Отечественные записки» были довольно популярным журналом. Он выходил относительно большим тиражом: при годовой подписке в 25 рублей, а с пересылкой до 30, количество подписчиков его достигало 1400 человек, что было для того времени довольно большим числом и свидетельствовало об интересе читателей.) Таким образом, краеведческие статьи Свиньина как бы перерастали свой просветительский уровень и выполняли более широкую функцию, помогая становлению самосознания и предлагая для этого образцы, «готовые формы». Редактор «Отечественных записок» в своих описаниях провинциальных городов весьма внимателен к таким элементам историко-культурной среды, как провинциальные библиотеки, частные и общественные училища. Так, по его сообщению, дворянская библиотека в Курске была построена предводителем на средства местного дворянства. Рассказывая о курском уездном училище, выстроенном за счет частного пожертвования, он восклицает: «Какой иноземец похвалится подобными пожертвованиями на пользу общую? У нас в России сие совсем не редкость». Последнее высказывание Свиньина характеризует еще одно известное его устремление — доказать, что природные свойства русского человека не только не уступают, но порой превосходят достоинства иностранцев, которым в России, как он считает, привыкли поклоняться. Разумеется, галломания в то время вышла из моды, и выпады против нее были нередки в современной литературе, но пришла «мода на англичан». Свиньин и сам был англоманом, однако он считал ошибочным постоянно говорить на иностранном языке, о чем и заявлял на страницах «Отечественных записок»: «Отчего не переймем тогда у иностранцев их уважения к своему языку?» Оговоримся сразу: у Павла Петровича отсутствовало какое бы то ни было желание унизить чужие культуры. При Московском университетском пансионе он получил достаточно широкое образование, позднее познакомился с бытом разных народов во время путешествий. Перед нами продукт своего времени — периода, когда русская общественная мысль, в достаточной мере переварив и усвоив западное просветительство, выходила на уровень создания на этой основе собственных новых национальных форм. В этом смысле Свиньин — фигура весьма типичная и в то же время весьма своеобразная. Желание прославить русских самородков из числа простых людей доходило в его очерках до курьезов. Павел Петрович желал найти доказательства самобытности и самодостаточности русского народа как в прошлом, так и в настоящем, поэтому его очерки полны известий о его современниках-самородках: химиках-мясниках, оптиках-крестьянах и т. п. Он страстно сожалел о том, что его современники, как он писал, «готовы удивляться шарлатану-иностранцу и с именем иноземца готовы слиять таланты, ученость и усердие к благу России», тогда как их окружают русские народные умельцы и гениальные самоучки. Например, по его словам, если ученый англичанин с докторской степенью не мог получить металлоид, то простой лаборант Академии наук Власов «так усовершенствовал свой опыт, что не только он, но и его жена получают металлоид в полтора часа». А механик Калашников ничем не уступает творцу односводного моста в Америке Смиту. Читатель узнает, что купец Ершов, воспитанный на Псалтири, имея собственную теорию Вселенной, «замечал ошибки в теориях Бюффоновых»; что хронометр, удививший Париж, уже давно работает в Костроме. Целая «поэма» написана о купце Красильникове из Костромы, оптике, механике и архитекторе, творце электрических машин. Здесь заметны элементы тем, которые начнут идеологически оформляться несколько позднее: о неких природных исключительных качествах русского народа, которые способны компенсировать недостаток просвещенности и цивилизованности. Эти взгляды, оформившись позднее, наложили определенный отпечаток на взаимоотношения русской интеллигенции и народа. Мы не касаемся здесь проблемы достоверности известий Свиньина (а они были не так уж недостоверны, как об этом обычно говорят[7]). Но благодаря своим восторженным корреспонденциям он заслужил среди современников славу как максимум — враля, как минимум — увлекающегося человека. Н. И. Греч, в целом близкий ему по духу человек, говорил о Свиньине, что «недостаток ученого образования, иногда поспешность, иногда добродушие … даже излишняя ревность к предмету увлекала Павла Петровича в ошибки».
О Свиньине как о несерьезном человеке отзывался А. С. Пушкин (в частности, именно его хотел он сделать героем сатирического романа, сюжет которого позднее воплотился в «Ревизоре» Гоголя[8]), сам Н. В. Гоголь собирался «вывести» Свиньина в ряду персонажей «Мертвых душ». О причинах такой неблагосклонности — ниже. Сейчас же подчеркнем другое: демократизм, которым обладал Павел Петрович, и его активность несомненно давали недурные плоды. Таланты, изысканные им, не всегда оправдывали себя, часто были легковесны, однако среди самоучек, поддержанных им, видим Кулибина, среди художников — Брюллова, а среди начинающих литераторов — того же Гоголя (первая повесть которого, «Бисаврюк», была напечатана именно в «Отечественных записках»). Характерно то, что внимание уделялось прежде всего «местным» талантам, людям из провинции. Один из таких примеров удачного покровительства Свиньина, на котором следует остановиться подробнее, — уроженец Нижнего Новгорода Александр Ступин, который, будучи сыном мещанина, поступил в Академию художеств в Санкт-Петербурге, а окончив ее, вернулся в Нижний и завел там школу живописи. Это — признанное явление провинциальной культуры первой четверти ХIХ века. Состав учеников Ступина был пестр (за 11 лет деятельности школы— до 1821 года — было выпущено 36 учеников, а 19 тогда еще продолжали учиться). Среди них были и крепостные, которые по окончании возвращались к господам. Ступин вывез из столицы библиотеку, художественные пособия, ежегодно отправлял работы учеников на выставки. Казалось бы — замечательное дело, интересный факт, о котором и поведали миру «Отечественные записки». Но как раз этот факт оказался повернут не в пользу Свиньина. Современники не всегда по достоинству оценивали инициативу Свиньина. Как уже говорилось, среди петербургских литераторов он скорее имел репутацию человека, чьи писания не заслуживают ни уважения, ни внимания. И такие отзывы шли прежде всего из лагеря деятелей известного общества «Арзамас» (а ведь, по словам Н. Я. Эйдельмана, «из веселой галиматьи “Арзамаса” вышла лучшая русская литература»). Свиньин же, как известно, был членом «Беседы любителей русской словесности», против которой выступали арзамасцы. Очень кстати теперь припомнить, как создавалось общество «Арзамас». По одной из версий, один из основателей общества, Д. Н. Блудов, будучи проездом в провинции, якобы слышал в трактире дилетантскую беседу местных любителей литературы. Приехав в Петербург, он посвящает этому событию памфлет «Видение во граде» (нацеливая ее, как известно, против «Беседы любителей русской словесности»). По воспоминаниям Ф. Вигеля, Блудов будто бы поведал, как жалкие провинциалы «в тихой безвестной доле своей» посвящают вечера обсуждению литературных проблем. Якобы именно после этого рассказа С. С. Уваров и предложил молодым друзьям-петербуржцам составить общество «Арзамасских безвестных литераторов» — в пику А. С. Шишкову и его соратникам. Мы не будем останавливаться на хорошо исследованном отечественным литературоведением вопросе о взаимоотношениях «арзамасцев» и их противников из «Беседы любителей русской словесности» (нас интересует другая сторона дела). Есть еще одна версия, согласно которой молодые вольнодумцы, создавая «Арзамас», пародировали появление в провинции Академии художеств (читай— школы Ступина, о которой говорилось выше и которую прославлял Свиньин). Ив том и в другом случае события связаны с материалами, печатавшимися в«Отечественных записках». Вполне иронический тон «арзамасцев» не оставляет сомнений в их отношении к материалам и их публикатору. Откуда проистекает такое негативное отношению к этому весьма примечательному явлению русской культуры? Разумеется, здесь можно усмотреть определенный налет снобизма блестящей столичной дворянской интеллигенции по отношению к провинциальной. Вспомним о приведенных выше высказываниях о провинциальной жизни — и мы увидим: для столичного дворянства жизнь в провинциальных городах казалась (да вероятно, в массе своей и была!) косной и серой, невообразимо отсталой. Именно поэтому она и ассоциировалась с консервативными течениями типа «Беседы…», с «консерватором» Свиньиным, который в нее записался. Злая сатира члена «Арзамаса» А. Е. Измайлова (например, басня «Лгун» о запуске воздушного шара «в Тюльери») высмеивала именно высокомерное отношение Свиньина к европейской науке и просвещению. Дело в том, что романтико-патриотические устремления Свиньина лежали врусле официальной идеологии, возникшей на волне подъема национального патриотизма. Этот подъем стал основой выработки «теории официальной народности». Министр С. Уваров прямо заявлял, что необходимо «…найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие, собрать… священные остатки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения». Свиньин был литератором, близким по духу кругу авторов — единомышленников С. Уварова (таких как Погодин, Шевырев, Давыдов, Максимович), сложившемуся, правда, чуть позднее. Как и они, Свиньин был вполне лоялен к власти, ориентирован на нее и при этом вполне искренен. Сын своего века, чиновник, он много лет провел на дипломатической службе и фактически так и остался в душе чиновником по Министерству иностранных дел. Публикации его в «Отечественных записках» полны верноподданнических уверений в «преданности к своим государям и Отечеству», в том, что «все сословия народов, под скипетром Александра благоденствующих, стремятся к достижению возможной степени физического и нравственного образования».[9] Позиция П. П. Свиньина способствовала формированию установок правительственной политики в области культуры. И именно эти черты и эту линию уже в1810–20-е годы уловили в издании Свиньина «арзамасцы» и другие представители прогрессивно настроенной дворянской интеллигенции (недаром Д.Н. Свербеев в записках отмечает: «Ненавидели этого Свиньина … все литераторы других кружков»).[10] Была и еще одна черта Свиньина, которую не могли простить ему молодые литераторы, — непосредственное тяготение к правящим и аристократическим кругам (Свиньин имел «чиновного» брата и сам был женат на сестре графа П.Клейнмихеля). Использование связей для утверждения литературного авторитета было типичной чертой петербургской бюрократии. В этом отношении примечательна статья Свиньина, посвященная его поездке в имение графа Аракчеева, село Грузино, подаренное тому императором Павлом, выдержанная в восхищенных тонах.[11] Статье был предпослан эпиграф: Я весь объехал белый свет, Зрел Лондон, Лиссабон, Рим, Трою, Дивился многому умом, Но только в Грузине одном Был счастлив сердцем и душою, И сожалел, что не поэт… В ответ немедленно последовали сатирические строчки П. Вяземского (которые, разумеется, не могли быть напечатаны по цензурным соображениям, но распространялись в списках): Что пользы, — говорит расчетливый Свиньин, Нам кланяться развалинам бесплодным Пальмиры древней иль Афин? Я не поэт, а дворянин, И лучше в Грузино пойду путем доходным. Там кланяясь, могу я выкланяться в чин.[12] Эпиграмма эта известна. Но вот что кажется принципиально важным: слова Свиньина «я сожалел, что не поэт» Вяземский переиначивает так: «я не поэт, я дворянин». И Пушкин, прочитав эпиграмму, тут же в восторге пишет другу: надо опубликовать, главная прелесть — «я не поэт, а дворянин!» и еще прелестнее после посвящения «Войнаровского».[13] Здесь действительно сама собой напрашивается параллель из поэмы К. Ф. Рылеева «Войнаровский» — «Я не поэт, а гражданин». И здесь же, где-то рядом, — пушкинское: Я сам большой, я мещанин. На полемический рефрен «мещанина», который проходит у Пушкина в нескольких произведениях, в стихах и в прозе, обращали внимание многие. В стихотворении «Моя родословная», бывшем ответом на выпады Булгарина, Пушкин вновь повторяет: Бояр старинных я потомок; Я, братцы, мелкий мещанин.[14] Пушкин, всегда гордившийся древностью рода, подчеркивает здесь свою принадлежность к «мещанству», имея в виду обедневшее, но «просвещенное» дворянство, своеобразный род третьего сословия, которое ассоциировалось с французским Просвещением (ведь из третьего сословия вышли Руссо и Вольтер). Слово «мещанин» употреблено Пушкиным не в традиционном русском значении (как горожанин), но в европейском — как гражданин, «бродильный элемент» общества, фактор его преобразования и прогресса.[15] Таким образом, налицо связь мещанин— горожанин — гражданин, и именно в этом смысле пушкинское «мещанин» тождественно рылеевскому «гражданин». И, кажется, именно в этом смысле «арзамасцы» противопоставляли себя зависимым от власти и фактически ей служащим литераторам, каким был Свиньин, противопоставляли ему самому и его деятельности. На пороге стоял новый тип литератора-журналиста с его свободой творчества, независимостью мнений, своим трудом зарабатывающего на жизнь. Свиньин же оставался консерватором, представителем литературного мышления, связанного своими корнями с ХVIII веком, когда литературу рассматривали либо как изящное аристократическое занятие, либо как сочинение по заказу за милостивое вознаграждение. Сам Павел Петрович сочетал в себе оба эти полюса отношения к литературе. Невысокий уровень личностной свободы Свиньина — одна из его черт, определенная временем и судьбой.
Пожалуй, Свиньин подходит под тип «русского денди», о котором писал Ю.М.Лотман: эстетская утонченность, просвещенность плюс оттенок либерализма.[16] П. П. Свиньину, видимо, доставляло удовольствие «меценатствовать». Это проявлялось и в его отношениях с провинциальными деятелями, в том числе с начинающими литераторами. Распространялись слухи о том, что Свиньин якобы пользовался материалами своих подопечных авторов «из провинции» как своими. Во всяком случае, вполне очевиден принцип Свиньина: поощрять начинающих провинциалов, опекая и поучая их. Зачастую он рекомендовал «начинающим» создание прямых подражаний общепризнанным образцам. Так были созданы повести «из жизни инородцев» — «Киргизский пленник» и «Черкесская повесть». Павел Петрович не считал буквальное заимствование недостатком. В роли снисходительного покровителя Павел Петрович выступал, в частности, и по отношению к Н. В. Гоголю. Повесть «Бисаврюк» была опубликована в «Отечественных записках» за 1830 год с большими редакторскими изменениями, в том числе с правкой стиля. Есть также мнение, что Свиньин «присвоил» — использовал — текст Гоголя для своего собственного очерка «Полтава».[17] Не будем чрезмерно строги к Павлу Петровичу. Вспомним, что профессиональные отношения в литературной среде были весьма неустоявшимися, и выскажем предположение, что Свиньин просто не считал работу с «сырым», по его мнению, материалом своих корреспондентов большим грехом. Такое покровительственное отношение к литератору со стороны аристократии вообще было характерно для русской культуры всего предшествующего периода. В целом оно сохранялось в литературных кругах Москвы и Петербурга и в начале ХIХ века. Таким образом, будучи, казалось бы, весьма демократичным, Свиньин не поднимался в своих отношениях с провинциальными авторами до признания их авторского права (да и вряд ли об этом задумывался). Он действовал в меру своего понимания задач просвещенного покровителя — цивилизатора провинции, исходя из лучших побуждений. Да ведь попасть под такое покровительство и в самом деле было для скромного провинциала единственным способом «пробиться» в литературу! «Он видел во мне кулика-самоучку и был от меня в восторге», — вспоминал о Свиньине Н. Полевой.[18] Так же — свысока — оценивал Свиньин и деятельность «невежд» — библиофилов-старообрядцев, от которых он предлагал «спасать книги».[19] Между тем услугами книжников-старообрядцев пользовался еще Н. И. Новиков, а такие авторитетные профессионалы-археографы, как И.М. Снегирев и И. П. Сахаров, признавали в старообрядцах знатоков и хранителей древних рукописей. Следует обратить внимание на пребывание Свиньина в Университетском благородном пансионе как на фактор формирования его личности. Учеба в элитном пансионе предопределила круг его общения и знакомств. Можно высказать предположение, что и поверхностность взглядов Свиньина в какой-то мере была задана еще в период его учебы. Обширность программы для воспитанников пансиона определялась желанием всесторонне образовать детей дворян, при этом большое внимание уделялось прививанию им светских навыков. Это не могло не привести к отсутствию глубины изучения предметов, хотя пансион продолжал оставаться одним из лучших учебных заведений страны. Истории там уделялось довольно большое внимание, чего нельзя, сказать, например, о философии. «Будучи в пансионе, думал я, что надобно знать только одни языки и что тот ученый человек, кто знает Историю и Географию; но теперь думаю, что учение пансионское не заключает в себе всего нужного», — писал выпускник Университетского благородного пансиона Николай Тургенев.[20] Следует признать, что при всей своей любви к отечественным древностям Павел Петрович не занимался историей всерьез; его поверхностность и дилетантизм были следствием широкого охвата разного рода проблем. А ведь именно в это время в России формировался тип независимого историка, ученого-профессионала; в связи с трудом Н. М. Карамзина шла полемика по поводу права «цеховой» исторической критики. Второе и третье десятилетия ХIХ века дали не только всплеск интереса к отечественным древностям у массы дилетантов; к этому времени относится деятельность А. И. Мусина-Пушкина, а также кружка Румянцева и созвездия его помощников. В то самое время, когда издавались «Отечественные записки», шла научная публикация ценнейших исторических памятников с серьезными научными комментариями. В 1808–1810 годах по инициативе А. Н. Оленина на поиски русских древностей выехала экспедиция К. М. Бороздина, а в 1817–1818 годах осуществляли первые археографические экспедиции К. Ф. Калайлович и П.М.Строев. На этом фоне П.П. Свиньин не мог не выглядеть дилетантом. Тем не менее надо отметить, что журнал Свиньина, в отличие от научных публикаций кружка Румянцева, расходился быстро (издания кружка оставались нераспроданными всю первую половину ХIХ века). Дело, видимо, в том, что «Отечественные записки» соответствовали и среднему уровню основной массы читающей публики, и ее потребностям. Как оценить личность Свиньина? Она неоднозначна, как и любая другая, воплотившая один из типов своей противоречивой эпохи. Утонченные манеры «денди», светского человека, полжизни проведшего за рубежом, — и тяга к собиранию самоучек из низов. С одной стороны, Павел Петрович искренне, по мере своих сил и способностей, вносил вклад в дело становления национальной культуры на новом витке ее развития (о том, что многое ему удавалось —сказано выше). С другой же — вроде бы дискредитировал это хорошее дело, вызвав реакцию отторжения у мыслящей дворянской интеллигенции. Объявив: «В моем журнале вы не найдете личностей», претендуя на роль просветительскую, Свиньин фактически оказался выразителем формирующегося направления официальной идеологии. Весьма символично, однако, что теми, кто высмеивал официозного Свиньина, были Уваров и Блудов — основатели «Арзамаса», а позднее — видные государственные деятели, благонамеренные чиновники, идеологи государства. Другой же оппонент Свиньина, Пушкин, в свои зрелые годы стал «историографом», собирателем фольклора и выразителем национальных традиций, осуществив фактически то, о чем мечтал Павел Петрович Свиньин: оставшись русским, быть европейцем.
* * О Павле Петровиче Свиньине см. также очерк Олега Проскурина «Первые «Отечественные записки“, или…» в «ОЗ», 2001, № 1. [1] Отечественные записки (далее — ОЗ). 1820. № 2. С. 56. [2] Формозов А. А. Пушкин и древности. М., 1979. С. 88–89; Он же. Когда и как складывались современные представления о памятниках русской истории // Вопросы истории. 1976. № 10. С. 206–207. [3] См. об этом: Севастьянова А. А. Историография русской провинции второй половины ХVIII века // История СССР. 1991. № 1. [4] ОЗ. 1824. № 17. С. 108. [5] ОЗ. 1826. № 25. С. 39. [6] ОЗ. 1828. № 33. С. 1. [7] О достоверности сведений П. П. Свиньина см.: Формозов А. А. Пушкин и древности. С. 84–85. [8] Об отзывах о Свиньине А. С.Пушкина и других см.: Формозов А. А. Пушкин и древности. С. 83–85. [9] ОЗ. 1822. № 9. С. 267; 1826. № 25. С. 397. [10] Свербеев Д. Н. Записки. М., 1899. С. 254. [11] «Сын Отечества» за 1818 год. [12] Вяземский П. А. Сочинения: В 2 т. Т. 1. М., 1982. С. 90–91. [13] Там же. С. 395 (комментарий М. И. Гиллельсона). [14] Пушкин А. С. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2. М., 1974. С. 259. [15] Аникин Ф. В. Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина. М., 1989. C. 191–199. [16]Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства [17] См.: Данилов В. В. Следы творчества Гоголя в очерке Свиньина «Полтава» // Сборник статей [18] Цит. по кн.: Материалы по истории русской литературы и журналистики 30-х годов ХIХ века. Л., 1934. С. 89. [19] ОЗ. 1820. № 1. С. 64. [20] Тургенев Н. И. Дневники и письма. Т. 1. СПб., 1911. С. 85. |
