Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2002
|
История образовательных систем в России начинается с царствования Петра I. Именно он, столкнувшись в ходе реформ с кадровой проблемой, предпринял первые шаги в организации учебных заведений. Петру пришлось выписывать из-за границы профессоров для преподавания наук, а заодно к ним и студентов — в России на тот момент профессорам учить было некого. За два последующих столетия в стране была создана мощная сеть учебных заведений. На их базе возникла блистательная русская наука. В то же время, по данным переписи 1897 года, 76% населения империи оставались неграмотными. Советские историки обычно исходили из положения, что вся политика царизма в области образования преследовала цель не допустить до него широкие народные массы. Некоторая доля правды здесь есть, но основные мотивы правительства состояли конечно же не в этом. В XVIII столетии власть учреждала учебные заведения, лавируя между прагматичной необходимостью получить грамотные кадры и общей идеей о пользе просвещения, при том что на практике эти две цели то и дело входили в противоречие друг с другом. В следующем веке добавился еще более осложнивший дело мотив идеологический. И все это на фоне колебаний сословной политики. Но начнем по порядку. Петр I: учить негде, некому и некого Петр Великий в своем стремлении реформировать Россию, открыть ее для западных влияний, а заодно создать армию и флот, способные этому самому Западу противостоять, столкнулся со всеобщей неграмотностью, в которой увязали его преобразовательские порывы. В допетровской России практически не существовало ни образования, ни учебных заведений, ни особой потребности в них. Патриархальная аграрная экономика не нуждалась в квалифицированных специалистах. Ремесленные навыки передавались от мастера к подмастерьям. Точно так же пополнялись и кадры управленческой бюрократии, дьяков и подьячих — их обучали грамоте и ведению дел прямо при приказных избах «старшие товарищи». Значительную роль играла и позиция русской церкви, не только не занимавшейся распространением образования, но и относившейся к этому делу неприязненно, видя в нем угрозу чистоте православия. А ведь не только школы, но и старейшие и крупнейшие университеты католической средневековой Европы (Сорбонна, к примеру) начинались с богословских факультетов, созданных усилиями церкви. В России же проблемой была даже грамотность духовенства, многие монахи не умели ни читать, ни писать: «Нам учиться негде: сколько отцы наши и мастера умеют, столько и нас учат». Раньше, нежели собственно в России, православные духовные школы возникли на территории Юго-Западной Руси, попавшей в XVI веке под власть Литвы, а затем Польши. В условиях конкуренции с католицизмом православные братства вынуждены были озаботиться образованием и организовывать славяногреческие школы. В Киеве такая школа усилиями митрополита Петра Могилы в 1631 году была преобразована в коллегиум, там стали помимо традиционного минимума дисциплин (грамматика, риторика, диалектика) преподавать философию, богословие и латынь. В Москве об обучении духовенства задумались лишь после церковного раскола, во второй половине XVII столетия, и неудивительно, что носителями просвещения стали выходцы из южнорусских земель. Тем не менее, понадобилось прямое вмешательство государства, чтобы Симеон Полоцкий смог открыть в Москве в 1687 году Славяно-греко-латинскую академию. Но уже спустя несколько лет после учреждения академия оказалась перед угрозой закрытия. Камнем преткновения стала латынь (напомним, что в ту эпоху латынь была не только официальным языком католицизма, но и рабочим языком всех светских наук, знание латыни служило ключом к образованию в любых областях). Сторонники старомосковской партии при поддержке константинопольского патриарха требовали запрещения обучения латинскому языку, мотивируя это тем, что латынь приведет к искажению веры; им удалось добиться изгнания из академии первых ее европейски образованных преподавателей, сама же академия на исходе XVII столетия переживала упадок. Перед Петром I стояла трудноразрешимая задача. Создаваемые армия и флот требовали образованных офицеров, промышленность, металлургия, горное дело — соответствующих инженеров. Срочно были нужны кораблестроители, артиллеристы, горные мастера, рудознатцы, врачи наконец. И еще грамотные чиновники для государственного аппарата. Словом, возникла необходимость в высшем образовании в стране, где не было даже начального. Посылали, разумеется, русских юношей учиться в Европу. Но дело было дорогостоящее, и таким образом можно было подготовить лишь малое число специалистов. К тому же остро вставала проблема языка, ученики доносили, что не знают, чему учиться, «не то языкам, не то наукам». Нанимать иностранных специалистов тоже было дело не дешевое. Создавать сначала общеобразовательные школы, а затем специализированные учебные заведения у Петра не было возможности: это требовало много времени. Да и учителей не хватало. И Петр, исходя в первую очередь из сугубо утилитарных целей, пошел по пути создания того, что мы сейчас назвали бы профессиональнотехническим образованием. В 1701 году была открыта Школа математических и навигацких наук (готовила моряков и военных инженеров), в 1707-м — Московская госпитальная школа, в 1712 и 1719 годах — инженерные школы в Москве и Санкт-Петербурге, в 1716–1721 годах — три школы для обучения металлургов и рудных дел мастеров при Уральских и Олонецких заводах. Преподавали в них выписанные из-за границы иностранные специалисты. Попытки привлечь к преподаванию отечественных мастеров не удались, как и предложенный царем в 1700 году план преобразовать Славяно-греко-латинскую академию в нечто вроде политехникума — эта идея встретила противодействие патриарха. Да и русское общество учиться отнюдь не рвалось. В петровские школы учеников набирали не столько «охотой», сколько «силой», учение приравнивалось к государственной службе, а побег — к дезертирству. Дворянство решительно не понимало смысла царских затей и старалось своих детей от учебы избавить. Вследствие этого школы сами собой приобрели всесословный характер — Петру было все равно, кого учить, лишь бы толк был. И все же он старался проводить определенную сословную политику в области образования, особенно он стремился дать образование дворянам. Указ об учреждении инженерной школы предписывал набирать две трети учеников из дворянских детей. В 1715 году после разделения Школы математических и навигацких наук на Навигацкую школу в Москве и Морскую академию в Петербурге первая стала набирать исключительно разночинцев, которым предстояло стать писарями, мелкими чиновниками Адмиралтейства и учителями, а вторая — исключительно дворян для будущей офицерской службы во флоте. С 1714 года в массовом по тем временам масштабе стали создаваться цифирные школы. Их количество достигало 40, а число учеников доходило до двух тысяч. В этих школах детей учили началам арифметики, геометрии, а наиболее способных готовили к военным школам. В цифирные школы дворян не брали, там учились будущие солдаты. Многие историки видели в цифирных школах первые шаги в организации народного образования в России, но, пожалуй, все же они имели в большей мере характер профессиональных учебных заведений, готовивших к военной службе. После смерти Петра I число цифирных школ стало таять. Попытку приступить к народному образованию Петр предпринял в 1710 году, издав указ об открытии во всех приходах церковно-приходских школ. Но тут же выяснилось, что никто не знает, «чем школы строить, и кому быть учителями, и каким наукам учеников учить, и по каким книгам учиться, и откуда пищу иметь, и всякую школьную потребу приискать». Царь осознал неподъемность задачи и оставил эту затею. В царствование Петра возникло и несколько частных училищ общеобразовательного плана, таких как московская гимназия пастора Глюка (1703 год, преподавались пять-шесть языков, математика, история, география, физика, риторика, политика) или петербургская школа для сирот и бедных детей Феофана Прокоповича (1721 год, преподавались четыре языка, история, география, математика, логика, риторика, рисование, музыка). Такого рода начинания на первых порах встречали поддержку царя, в том числе и денежную, но через несколько лет она прекратилась. Петр был нацелен на немедленный результат, которого общеобразовательные гимназии не давали. Зато в декабре 1725 года в Петербурге была открыта Академия наук. Перед ней, в отличие от европейских академий, была поставлена и задача образовательного плана, но существенной роли Академия здесь не сыграла. Да и учреждали-то ее главным образом для престижа. После Петра: польза и вред от просвещения При преемниках Петра интерес к подготовке квалифицированных специалистов ослаб, и соответственно пришли в упадок и прекратили существование основанные им учебные заведения. В то же время дворянство, так и не постигшее надобности в образовании как таковом, начало постепенно приобретать вкус к поверхностной образованности, придававшей светского лоску. В 1731 году в Петербурге был открыт Сухопутный шляхетский кадетский корпус — привилегированное дворянское учебное заведение, готовившее офицеров. Но учебных мест в нем было немного, и в основном дворянские дети получали домашнее образование, качество которого варьировалось от обучения у местного дьячка до найма дорогих учителей-иностранцев. Разночинцы могли учиться в госпитальных школах на медиков, а к середине XVIII века в стране окрепла система духовных семинарий и академий. На этом фоне удивительным событием стало основание в 1755 году университета в Москве, равно как и то обстоятельство, что он выжил, а не исчез бесславно через несколько лет после основания. Мотивов для создания университета у правительства Елизаветы Петровны было два: престиж (Россия была единственной европейской державой, не имевшей университета) и потребность в кадрах. Учреждались три факультета: философский, юридический и медицинский, при том что философский должен был играть роль приготовительного факультета для всех студентов, намеревавшихся затем продолжать образование на медицинском или юридическом (последний должен был готовить чиновников для гражданской службы). Профессоров пригласили иностранных, постепенно к ним добавлялись и русские. Главной же проблемой на протяжении XVIII века для университета стала нехватка студентов. В стране недоставало средних учебных заведений, поэтому учить в университете было некого, к тому же довольно быстро выяснилось, что среди дворян университет не пользуется популярностью. Особенно сложно было медицинскому факультету — его студенты должны были как минимум владеть начатками латыни. Для решения, хотя бы частичного, этой проблемы при Московском университете учредили гимназию, несколько раз проводили набор (не слишком добровольный) среди уже подучивших латынь семинаристов. Тем не менее, число студентов в XVIII веке не превышало нескольких десятков, сильно колеблясь год от году. За них к тому же приходилось тягаться с госпитальными школами, где тоже была нужна латынь. Бывали годы, когда на медицинский факультет не удавалось найти ни одного студента, и преподавание приостанавливалось. Политика Екатерины II с ее выраженным сословным характером привела к созданию ряда сугубо дворянских учебных заведений — кадетских корпусов, Смольного института благородных девиц. Высшее сословие наконец прониклось сознанием пользы просвещения и стало искать возможности дать детям приличное образование. Заметим кстати, что в государственных учебных заведениях мест было не так много, и чтобы поступить туда, не требовалось ни сдавать экзаменов, ни платить, а требовалось хлопотать. Просить влиятельную родню, пускать в ход связи. Появилось и некоторое количество частных пансионов и гимназий, среди них, например, чрезвычайно дорогое заведение аббата Николя (его учениками были отпрыски знатнейших фамилий, в том числе братья Михаил и Алексей Орловы — будущие декабрист и шеф жандармов). Но все же домашнее воспитание преобладало. Идеология просвещения привнесла новую нотку в мотивацию учения: отныне оно считалось важной составляющей воспитания и улучшения человеческой натуры. Отсюда повышенное внимание к педагогике, назидательной моралистической литературе, идеям Жан-Жака Руссо о воспитании юношества. Кадетские корпуса и пансионы учреждались как закрытые заведения, обеспечивавшие полноту учебно-воспитательного процесса. Екатерина относилась к воспитанию как к своего рода государственной задаче. Известно, сколь тщательно она занималась воспитанием и образованием великих князей Александра и Константина Павловичей — сама сочиняла назидательные детские книжки, пригласила к ним знаменитого Лагарпа, даром что тот слыл вольнодумцем. Ходили слухи, что провинившихся гвардейских офицеров государыня вместо гауптвахты заставляла учить стихи Тредьяковского. Тем больше было смятение, в которое повергла образованную аристократическую элиту французская революция. Общество было напугано мыслью, что от просвещения происходит не одна лишь польза, ведь началось-то все с энциклопедистов, с остроумного вольтерьянства… С этого момента вопрос о просвещении приобрел новую политическую остроту. Консервативно настроенная часть общества стала усматривать в распространении идей просвещения угрозу существующему порядку вещей, сословному обществу и самодержавию. С другой стороны, в лице французских эмигрантов в России прибавилось частных учителей и гувернеров. Угроза, что революция перекинется и на Россию, казалась тогда достаточно реальной. Молодые офицеры-аристократы Алексей Петрович Ермолов и Николай Николаевич Раевский (они были кузенами), будущие знаменитые генералы 1812 года, после событий во Франции задумались о возможности революции в России и решили, что на этот случай нужно научиться какому-нибудь ремеслу, чтобы было чем тогда зарабатывать на жизнь. И действительно научились… переплетному делу. У Ермолова это осталось хобби на всю жизнь, он самолично переплетал все книги своей библиотеки (они до сих пор хранятся в библиотеке Московского университета). Показательно, насколько к тому времени изменилось русское общество — ведь не пришло же им в головы, что после переворота книги могут выйти из употребления. Итак, Россия завершала XVIII столетие с начавшим учиться дворянством, кадетскими корпусами и благородными пансионами, с профессиональными училищами для разночинцев (семинарии, госпитальные школы) и университетом, куда крепостных не принимали, а привилегированное сословие само не желало туда идти. К концу царствования Екатерины, в 1780-е годы, дошло дело и до устройства народных училищ. Методические пособия императрица выписала из Австрии, заимствовался и опыт Пруссии, где постановка образования на тот момент считалась образцовой. Задумано было в губернских городах учредить четырехклассные, а в уездных — двухклассные училища. В уездных учились чтению, письму, арифметике, Закону Божию, чистописанию, рисованию; в губернских к этому добавлялись грамматика, история, география, основы геометрии, механики, физики, естественной истории (так назывался комплекс сведений из естественно-научных дисциплин) и архитектуры. После губернского училища, подучив еще языки, можно было поступить в университет. в этом проекте народного образования идея образования ради просвещения превалировала над целями сугубо утилитарными. Реализация его на деле оказалась чрезвычайно трудной задачей, органы местного управления норовили выделить минимум средств, не хватало учителей, а главное — учащихся. Обыватели в губернских городах не видели нужды в общем образовании и забирали детей после двух классов. В результате полный курс кончали единицы (в Архангельской губернии из 1432 учащихся в течение 1786–1803 годов четыре класса окончили 52). В уездных городах не усматривали смысла и в начальном образовании. Тем не менее к концу екатерининского царствования было учреждено порядка 300 народных училищ, из них 43 четырехклассных, число учащихся превысило 17 тысяч. Учителей готовили в Петербургском главном народном училище и учительской семинарии. Решающие шаги в создании системы образования были сделаны, но для империи с 60-миллионным населением этого, конечно, было очень мало, не говоря уж о том, что крепостных крестьян эти меры по-прежнему не касались. Александр I: либералы и латынь Александр вступил на престол с массой благих намерений либерального толка, и распространение просвещения было среди них не последним. В ходе реформы центральных органов управления 1802 года, когда петровские коллегии были заменены министерствами, в числе восьми вновь образованных ведомств было и Министерство народного просвещения (для «воспитания юношества и распространения наук»). Впервые задача образования получила организационное оформление на столь высоком уровне и была по значимости приравнена к основным отраслям управления — армии, финансам, иностранным и внутренним делам. Министерство было создано как единый центр не только учебных, но и культурно-идеологических государственных институтов. В его ведомстве были все учебные заведения, Академия наук, цензура, типографии. Министром стал граф Петр Васильевич Завадовский, екатерининский вельможа, возглавлявший в свое время комиссию по устройству народных училищ. Роль коллегии при министре играло Главное правление народных училищ, и в него вошли трое из четверых членов «Негласного комитета» (в него входили Александр и его «молодые друзья» — Николай Николаевич Новосильцев, Павел Александрович Строганов и князь Адам Чарторыйский). Товарищем (заместителем) министра стал Михаил Никитич Муравьев — один из образованнейших людей того времени, бывший воспитатель Александра и отец декабриста Никиты Муравьева. Новое ведомство, как полагается, разработало проект реформы системы образования, проведенной в 1803–1804 годах Территория империи делилась на шесть учебных округов (Петербургский, Московский, Виленский, Дерптский, Харьковский, Казанский), в каждый входило по несколько губерний. Устанавливалось четыре типа учебных заведений: приходские, уездные, губернские и, наконец, университеты. губернские училища или гимназии открывались в каждом губернском городе, уездные — во всех губернских и уездных городах, приходские — во всех городах и церковных приходах. Между учебными программами устанавливалась преемственность, так что учащийся должен был последовательно переходить из приходской школы в уездную, затем в губернскую и оттуда при желании мог отправиться в университет. Увеличивалось общее время учения. Если в екатерининских школах среднее образование давалось за четыре года, то в александровских — за семь (один год в приходском, два в уездном и четыре в гимназии). В ходе реформы были основаны четыре новых университета: Виленский, Харьковский, Казанский, Дерптский. Университетский курс был рассчитан на три года. Таким образом, система учебных заведений реформаторами была создана. Оставалось решить главный вопрос: каким образом загнать туда учащихся. Выход был найден: отныне образование должно было давать чиновнику явные преимущества по службе. Это способствовало разом и просветительским порывам власти, и необходимости усовершенствовать административный аппарат. Гимназия давала путь в университет, выпускники университета получали обер-офицерский чин. Заодно объявили, что через пять лет «никто не будет определен к гражданской должности, требующей юридических и других познаний, не окончив учения в общественном или частном училище». Эта угроза была реализована: в 1809 году вышел подготовленный Михаилом Михайловичем Сперанским указ об экзаменах на чин, отныне для получения чина коллежского асессора (VIII класс Табели о рангах) требовалось представить аттестат или держать экзамен. У чиновничества и дворянства эта мера вызвала бурю возмущения, они добились ряда привилегий и исключений из правил, но в целом правительство было непреклонно (впрочем, надо полагать, строгость нового закона как всегда смягчалась неисполнением). Согласно новому порядку гражданской службы, образованные чиновники получали преимущества в чинах при вступлении на службу, и в дальнейшем их чинопроизводство по выслуге лет происходило быстрее. Все чиновничество делилось на три разряда по образовательному цензу, и имеющие высшее образование могли достигнуть чина V класса за 24–26 лет, а у чиновников с низшим образованием на это должно было уйти от 37 до 42 лет. Дворянство по-прежнему предпочитало закрытые сословные заведения или домашнее образование. К тому же существовало безусловное предпочтение военной службы, а значит, сыновей охотно отдавали в кадетский корпус. Гражданская служба у дворянства была крайне непопулярна, разве что явный телесный недуг, с которым в армию никак нельзя, мог заставить пойти на нее молодого дворянина. Несколько позже члены тайных декабристских обществ из патриотических побуждений решили облагородить своим присутствием статскую службу, и Иван Иванович Пущин из гвардейской артиллерии перешел в судейские чиновники, — это был скандал, и скандал прежде всего среди его родни. Вскоре выяснились и недоработки реформы образования. Предполагаемое число училищ было открыто с большим запозданием, но главное, выяснилось, что все-таки гимназические программы плохо согласованы с университетскими. Выпускники оказывались не готовы к университету, в первую очередь из-за слабого знания иностранных языков и латыни. Положение усугублялось тем, что во вновь учрежденные университеты было приглашено много иностранных профессоров, не говоривших по-русски. В результате, например, в Казанском университете профессора сначала диктовали латинский текст лекций, а затем дважды повторяли его по-французски и по-немецки, ибо часть студентов слегка знала один язык, а часть — другой. Чтo при этом усваивалось собственно из содержания лекции, не понимал уже никто. Правительству вновь пришлось решать, чего оно хочет от средних учебных заведений: общего образования для всех или подготовки к университетам для немногих. С 1811 года в Петербургском учебном округе в виде эксперимента внедрили проект гимназического курса, предложенный тогда молодым попечителем этого округа, будущим николаевским министром просвещения графом Сергеем Семеновичем Уваровым. Он исходил из того, что цель гимназии — приготовление к слушанию университетских курсов. Суть его проекта была в том, что из гимназического курса исключался ряд общеобразовательных предметов, читающихся в университетах, и усиливалась языковая подготовка, в том числе латынь. Кроме того, Уваров предложил не заставлять гимназистов переходить из низших учебных заведений в средние, а осуществлять полностью все обучение, с первого класса, в стенах гимназии. Уваровский курс не давал учащимся всех нужных в жизни практических познаний, но расширял классическое образование и в большей мере ориентировал на поступление в высшие учебные заведения. С 1817 года на этот тип обучения были переведены все гимназии России. В 1817 же году едва окрепшее ведомство просвещения постиг тяжелый удар. Министром стал князь Александр Николаевич Голицын, и с его приходом учебные заведения впервые всерьез потряс новый мотив в образовательной политике — идеологический контроль. Голицын, увлекавшийся мистицизмом, возомнил себя ревнителем чистоты веры и нравственности и провозгласил целью своей деятельности «оздоровление народного просвещения через привнесение в него религиозного начала». Министерство просвещения было объединено с «делами всех вероисповеданий», получилось министерство духовных дел и народного просвещения. Идеологические ориентиры просматривались четко. Ближайшие помощники Голицына Михаил Леонтьевич Магницкий и Дмитрий Павлович Рунич вскоре учинили форменный погром в Казанском университете, изумивший современников бредовым мракобесием. Профессорам было велено читать науки только по утвержденным особой инструкцией пособиям. Например, философию — по Посланиям апостола Павла, дипломатию и политэкономию — по Книгам Моисея или, в крайнем случае, по Аристотелю и Платону. А с трудом собранную коллекцию учебных анатомических препаратов Магницкий торжественно захоронил. Анатомию будущим врачам предстояло изучать теоретически. Затем настала очередь и других университетов. Здравый смысл победил лишь в 1824 году, когда Голицын был сменен адмиралом Александром Семеновичем Шишковым, убежденным консерватором, но человеком очень неглупым. Он, как водится, стал готовить проект реформы образования, но к практическим действиям смог приступить только уже в новое царствование. Николай I: порядок без латыни Известно, что восстание декабристов стало для Николая Павловича сильнейшим потрясением, наложившим отпечаток на всю его дальнейшую политику. Реакция молодого монарха по части ведомства просвещения была довольно неожиданной. Все, само собой разумеется, понимали, что зараза вольнодумства принесена с Запада и подлежит искоренению. И разумеется, учебные заведения подпадали под подозрение. Казалось бы, должен был быть сделан вывод о безусловном вреде просвещения (в чем многие тогда были уверены) с последующим окончательным разгромом системы образования. Но не тут-то было. Николай при полной поддержке Шишкова объявил, что беда не в просвещении, а… в его недостаточности. «Не просвещению, но праздности ума, более вредной, нежели праздность телесных сил, — недостатку твердых познаний должно приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности», — гласил манифест, изданный в день казни декабристов. Засим приступили к третьей за четверть века реформе учебных заведений. Новые уставы гимназий и училищ, принятые в 1828 году, содержали новую концепцию образования. Министерство народного просвещения освобождалось от посторонних функций — дел вероисповеданий, цензуры и прочего, и сосредотачивалось собственно на деле образования. Учебные заведения приобретали выраженный сословный характер, но цель за этим стояла тогда не столько охранительная («не допустить широкие массы до образования», — как выражались советские историки), сколько сугубо утилитарная. Предполагалось, что каждый тип училищ будет приспособлен к конкретным нуждам определенных слоев населения и станет давать полезные именно им знания. Курс приходских училищ предназначался для людей «низших состояний» (Закон Божий, чистописание, арифметика, чтение). Уездные училища — для детей купцов, ремесленников и других городских обывателей, дабы «вместе со средствами лучшего нравственного образования доставить те сведения, кои по образу жизни их, нуждам и упражнениям могут быть им наиболее полезны» (сокращенный гимназический курс без иностранных языков, естественных наук, но с дополнением по местным условиям чем-нибудь практичным, как бухгалтерия, торговые и коммерческие науки, судопроизводство, механика, садоводство, сельское хозяйство). Крепостные крестьяне по-прежнему не рассматривались как контингент для широкого обучения. Надо сказать, что по воззрениям того времени учить их считалось даже как-то негуманно: получивший образование человек сильнее страдает от своего низкого социального статуса. Были примеры: воспитанные вместе с барышней дворовые девочки, усвоившие французский, музыку и манеры, драматически воспринимали возвращение в родительскую избу к обычному крестьянскому быту. Ведь крепостное право не оставляло человеку надежды повысить свой социальный статус, получая образование или какими-то другими усилиями. Гимназии становились средством дать приличное воспитание детям дворян и чиновников. На усиление их программ было обращено особое внимание, так как «роскошь полупознаний» гнездилась именно там. Вновь возник старый спор: должны ли гимназии давать образование, нужное для жизни, или готовить в университет. Николай высказался очень определенно. На очередной проект, предлагавший заменить изучение французского языка греческим, он наложил резолюцию: «Я считаю, что греческий язык есть роскошь, тогда как французский — род необходимости, а потому на это согласиться не могу». Чтобы согласовать наконец нужды тех, кто должен и не должен был продолжать учебу, придумали создать две ветви гимназического образования, классическую и реальную. В классических больший упор делался на древние языки, в реальных классах изучали живые языки, естественные науки. Деление происходило после четвертого класса, а весь срок обучения в гимназии увеличился до семи лет. В николаевскую эпоху дворянство наконец пошло в университеты. Это видно даже по самым заметным историческим фигурам. Пушкин, как известно, учился в Царскосельском лицее — привилегированном заведении. Среди декабристов было много выпускников кадетских корпусов, частных пансионов, а также Благородного пансиона при Московском университете, и не было окончивших собственно университет. А спустя пару десятилетий Александр Герцен, Николай Огарев и Михаил Лермонтов встречались уже в стенах самого Московского университета. В царствование Николая усиливается государственный контроль над деятельностью университетов, их программы корректируются в сторону практическую. Теперь университеты должны были не просто учить вообще, а выпускать подготовленных государственных служащих. Философские факультеты поставляли кадры гимназических учителей, юридические факультеты выпускали чиновников-юристов, медицинские готовили врачей с правом на самостоятельную практику (медики, окончившие университет ранее, должны были пройти дополнительную практику при госпиталях и только потом сдать экзамен на практикующего врача). Параллельно Николай проводил политику усиления служебной заинтересованности чиновников в образовании. И определенные плоды это дало, хотя к концу его царствования процент служащих с высшим образованием оставался невысоким. Например, в ведомстве государственного контроля из 300 чиновников имели образование 90 человек, а высшее — 25. Из 1509 чиновников морского ведомства среднее образование было у 89, высшее у 74 (не считая морских медиков). Правда, это на фоне общего увеличения бюрократического аппарата: к концу XVIII века в России было 15–16 тысяч чиновников, к середине XIX их количество превысило 60 тысяч человек. Собственно, основной пафос николаевского царствования сводился к наведению повсюду порядка, в этом смысле велась и политика в области образования. В итоге Россия получила наконец достаточно развитую систему учебных заведений, худо-бедно были согласованы задачи просвещения и подготовки квалифицированных кадров и разрешена даже самая тяжелая задача — основную массу дворян все-таки заставили учиться. К эпохе великих реформ империя имела уже значительную интеллигентную прослойку, которая постепенно становилась заметной общественной силой. Последующие царствования имели проблемы уже не с привлечением учащихся в университеты, а со студенческими волнениями. После Николая: просвещение скорее вредно Появление разночинной интеллигенции существенно изменило карту жизни Российской империи. Правительство обнаружило новую важную дилемму: с одной стороны, все уже более или менее понимали, что дух времени требует образования, того же требовали и нужды бурно развивавшейся промышленности; с другой стороны, интеллигенция все решительнее вставала в оппозицию к режиму. Самодержавие, надо отдать ему должное, виртуозно умело создавать себе неразрешимые проблемы. Чем сильнее становилась потребность общества в либерализации и модернизации власти, тем более упорно та держалась за архаичные институты. Царизм бился в тисках собственной сословной политики. Дворянство не выдерживало конкуренции с буржуазией и сдавало позиции. Оно переставало быть элитой нации по интеллектуальному уровню, служебному потенциалу и экономическим возможностям. Поэтому оно все настойчивей требовало от власти поддержки и ограждения своих привилегий. Самодержавие, традиционно полагавшее дворянство основой престола, на это шло (должности преимущественно получали дворяне, по деловым качествам уступавшие выдвиженцам снизу) — часто в ущерб эффективности государственного аппарата. Обнаружив неприятные последствия, судорожно пытались предпринять какие-нибудь контрмеры. Дворянство обижалось, правительство отыгрывало или не отыгрывало назад, и в любом случае это не повышало его популярности. Все это отражалось, разумеется, на политике в области образования. Число учебных заведений разного рода потихоньку росло, увеличивался и процент грамотности. Например, во второй половине 1870-х годов, в эпоху Русско-турецкой войны, из тысячи призванных в армию новобранцев грамотных было 220 человек, а в 1905–1906 годах на тысячу новобранцев грамотных приходилось уже 574 человека (при том что в начале ХХ столетия среди германских призывников неграмотных было 0,03%, среди французских — 4,3%, бельгийских — 5,9%, японских — 2,5%, лишь в Италии уровень грамотности новобранцев был сопоставим с русским — 30,6% неграмотных). Было учреждено несколько новых университетов, в том числе Томский— первый в Сибири (1888 год). Гимназии снова были реформированы. По уставу от 1864 года гимназии признавались школой всесословной и делились на классические и реальные, те и другие были семиклассные. В 1872 году новый устав училищ увеличил обучение в классических гимназиях до восьми лет, а реальные гимназии преобразовал в семиклассные реальные училища. Предполагалось, что гимназисты смогут поступать в университеты, а реалисты — лишь в высшие технические училища. То есть и в университет — пожалуйста, никто им не запрещал, но надо самостоятельно подучить латынь и греческий в объеме гимназического курса… На этой почве возникала и некая сословная специализация учебных заведений — реальные были более демократичны по составу учеников. С появлением органов земского самоуправления им была передана забота о начальной сельской школе. Земство ее организовывало и оплачивало, а правительственные инспекторы осуществляли общий надзор за преподаванием. Приходские школы с 1864 года превращались в начальные народные училища. С 1872 года все уездные училища стали шестиклассными городскими. По линии народного образования пролегал один из рубежей противостояния власти и либерально-народнической интеллигенции. Если последние видели в просвещении народа свой святой общественный долг, стремились посвятить себя учительской работе, организовывали воскресные школы и прочее, то правительство все больше и больше руководствовалось охранительными соображениями. Воскресные бесплатные школы для детей-подмастерьев (их открыли на благотворительные средства стараниями группы студентов и преподавателей в Киеве в 1859 году) были запрещены в 1862 году за «антиправительственную пропаганду». За год до того в циркуляре министра просвещения указывалось, что программы воскресных школ не должны превышать программ приходских школ, а между тем в одной из киевских воскресных школ преподается — о ужас! — история. Справедливости ради заметим, что опасения правительства были не совсем безосновательны — действительно, радикальная интеллигенция норовила вести пропаганду среди учеников народных училищ и воскресных школ. Среди членов рабочих образовательных кружков вербовались участники революционных организаций (взять хотя бы Степана Халтурина). С другой стороны, после каракозовского покушения на Александра II в 1866 году на должность министра просвещения неизменно назначались крайне консервативно настроенные сановники, и в деятельности министерства на первый план выдвинулось не столько образование, сколько «надзор за нравственностью». При Александре III эта тенденция все усиливалась — в обновленных университетских уставах, в скандально знаменитом министерском циркуляре «о кухаркиных детях», ограничивавшем доступ в гимназии детям из бедных семей (1887 год). Если в ходе военной реформы в 1864 году кадетские корпуса были преобразованы в военные гимназии, дававшие нередко более основательное образование, нежели гимназии гражданские, то в 1882 году в порядке возвратного движения кадетские корпуса восстановили, а гимназии упразднили. Был взят курс на противопоставление земским школам (учителя там частенько грешили либерализмом) школ церковно-приходских, количество которых за 1881–1894 годы выросло в восемь раз, а число учащихся — в десять раз. Эти школы подчинялись Синоду, что гарантировало их благонадежность со всех точек зрения. Инспекторы министерства просвещения бдительно следили за поведением и нравственностью преподавателей и учеников школ и гимназий не только в классах, но и в свободное время, даже дома. Достаточно фундаментальна в дореволюционной государственной школе была традиция карцеров и телесных наказаний учеников. Питающим ностальгию по старорежимному гимназическому образованию стоило бы перечитать «Кондуит и Швамбранию» Льва Кассиля или «Гимназию» Корнея Чуковского. У земской школы были свои проблемы. Она стала прибежищем для жаждавших трудиться на пользу народа учителей и учительниц («учительш»), но при этом ставила их в прямую материальную зависимость от земского общества, от сельских старост, склонных видеть в школах новомодное баловство (тут мы отошлем читателя к рассказам Чехова). Народное образование было не единственным пунктом борьбы между обществом и официальными инстанциями. А право женщин на образование? Женские курсы создавались буквально с боем, а первые наши соотечественницы, которые захотели получить высшее образование (Софья Ковалевская, к примеру), поступали в заграничные университеты (там женщин тоже не приветствовали, но все же допускали). А непрерывная борьба за университетское самоуправление, студенческие беспорядки, становившиеся все более заметным фактором общественной жизни? А цензура, с 1863 года окончательно перешедшая в ведение министерства внутренних дел? Царствование последнего императора (который сам по себе был человеком достаточно хорошо образованным, любившим литературу, душевно развитым) достаточно явно демонстрирует, что власть и интеллигенция не только не смогли найти путей взаимного примирения, но и искать их не желали. Несколько десятилетий правительство под давлением общества и обстоятельств было вынуждено сдавать одну позицию за другой, дозволяя то воскресные школы, то женские курсы, то расширение сети земских школ, взаимное же раздражение при этом росло, причем гораздо более быстрыми темпами, чем народная грамотность. |