Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2002
|
Спроси любого — скажет, что только здоровье важней образования. Какие ассоциации слово «образование» вызывает у вас? Компот из сухофруктов, пыльный Гоголь на шкафу, злая марьиванна, пестики-тычинки, коржик за семь копеек, курение в туалете, пьяный трудовик, сатиновые трусы на физру, умный историк, как закалялась сталь, сменка, родителей в школу завтра же. Татьянин день, фарца, хвост, сессия, голова болит, распределение на носу? Любопытно, что личный образовательный опыт не может поколебать в родителях веру в необходимость повторения того же самого их детьми. Еще любопытней убежденность родителей в том, что путь этот приведет ребенка не к тому, к чему в свое время привел их, а совсем к другому. В научных терминах этот феномен привязанности к чему-то неочевидно полезному объяснить легче, чем в бытовых. Образование — это сверхценность. Сверхценность всегда переживет любые перекосы, которые случаются во всякой системе. Известно, что в СССР, а затем и в России случился кризис перепроизводства инженерно-технических работников. Миллионы бесхозных итээров бродят по постсоветскому пространству, их можно встретить в ВОХРе, в бригадах строителей-шабашников, среди «бомбил». Лучшие подались в челноки. Однако инженерно-технические специальности и по сей день лидируют в списке преференций современного абитуриента. А в затылок им дышат будущие работники гуманитарно-просветительского фронта. Сегодня в России, согласно официальной статистике, учатся 33,6 миллиона человек, а учат их 6 миллионов. Эти цифры не включают в себя тех, кто обучается в уже многочисленных негосударственных учреждениях. И вообще статистика довольно приблизительная. Но все равно много. Вопрос, зачем, чему и как учатся все эти люди, внезапно приобрел стратегическое государственное значение. Российское правительство объявило реформу образования своим новым приоритетом. Губернатор Карельской области г-н Катанандов целый год собирал государственных людей, которым есть что сказать об образовании и его реформе. Полемика разгорелась нешуточная. Сначала — о главном: зачем, чему и как учить детей, юношей и взрослых. Но на таком высоком уровне дискуссия довольно быстро зашла в тупик. Тогда сосредоточились на том, что попроще: кто и как будет платить за то, чтобы образование вообще было. В итоге обсуждались три вопроса: делать ли обучение в средней школе 12-летним, должны ли государственные финансовые обязательства (если государство их на себя возьмет) идти за студентом или он за ними, а также — вводить или не вводить единый госэкзамен (который, по идее, должен повысить мобильность абитуриентов и подорвать основы коррупции среди преподавателей). Однако и в этих, уже вполне конкретных, вопросах пока к согласию прийти не удалось. Впрочем, спешка тут, может, и ни к чему. И зачем ломать стулья при обсуждении частных тем, когда сам институт образования переживает фундаментальный кризис не только в России, а в масштабах человечества. «Кризис университета» является предметом национальной дискуссии в Германии, Франции, США. Вопрос в том, должна ли образовательная система производить специалистов, обладающих вполне конкретным набором знаний и навыков, по заказу (и на деньги) национальных профессиональных сообществ, или она должна в первую голову воспитывать компетентных и ответственных членов социума. Что первично: мудрость или умение, курица или яйцо? Вопрос только кажется риторическим, хотя нигде не нашли еще ответа. В том числе и у нас. С одной стороны, есть сторонники «возвращения» государству монополии на формирование спроса и предложения в области образования. С другой, есть поборники полной «маркетизации» школы и передачи ее на откуп заинтересованным деловым элитам (качество этих элит, впрочем, неочевидно не только для первых, но и для вторых). С третьей, существует так называемый «идеалистический подход», согласно которому, основная задача образования — формирование полноценной личности. Примечательно, что для выполнения любой из этих задач, с точки зрения их поборников, требуется «своя» реформа образования. Меньше всего, как представляется, ломать себе голову над трудноразрешимыми вопросами склонны как раз в Министерстве образования. Интересно, кстати, где и чему учились его сотрудники. Лишь от одного из них (теорфизика по происхождению) мне удалось услышать смелую фразу: «заставлять детей изучать нервную систему дождевого червя, возможно, не так важно, как воспитывать в них компетентностный подход к жизненным задачам». Разумеется, система не умеет реформировать сама себя, и не следует от нее этого ждать. Поэтому, наверное, при формальном кураторстве Минобраза сегодня реальный штаб по разработке параметров реформы находится в самом успешном (во всяком случае, так оно само себя позиционирует на рынке) альтернативном, т. е. не «совковом», образовательном учреждении страны — в Высшей школе экономики. Во ВШЭ бытует условно проамериканский, рыночно-технологический подход к проблемам образования, там любят ссылаться на кризис перепроизводства философов в Германии и убедительно оперируют социодемографическими показателями, свидетельствующими в пользу «ассортиментного» планирования выпускников высшей школы. Прямо противоположный подход к проблеме сложился в другом крупнейшем постсоветском вузе — Российском государственном гуманитарном университете. В РГГУ производят структурных лингвистов, опять же философов, искусствоведов, культурологов, литературоведов и прочих гуманитариев, без оглядки на перспективы их будущего трудоустройства и потребности деловых элит, но в твердом убеждении, что именно передовая научная мысль должна формировать спрос. Репутация у РГГУ отменная, конкурс при поступлении высок, что, однако, не помогло специалистам оттуда приблизиться к разработке стратегии образовательной реформы хотя бы на пушечный выстрел. Возможно, это ответ самой жизни на вопрос о том, что первично, а возможно — следствие ведомственной недальновидности. Единственный ход, который выводит дискуссию за рамки спора о курице и яйце, сегодня предлагают лишь некоторые смельчаки — волевым решением механически поделить всю национальную школу на три сектора. Первый должен обеспечивать уровень образования, необходимый для качественной социальной адаптации (примерно уровень школы вкупе с ПТУ, техникумами и некоторыми специализированными колледжами). Второй — снабжать рынок высококвалифицированными специалистами (профессиональные институты). Третий же следует официально конституировать как «башню из слоновой кости» и поощрять в нем элитарные методики и направления обучения и исследований (несколько университетов с научными площадками и несуществующее у нас сегодня учебное заведение, устроенное по подобию Царскосельского лицея или французского Les Grand corps). Де-факто подобное деление в некоторой мере уже осуществляется само собой, с той только разницей, что никто не поддерживает эту хрупкую систему на плаву, не говоря уже о ее развитии. Между тем, хотя официозная риторика о приоритетности образования уже набила оскомину, у современного российского государства, пожалуй, нет более важной стратегической инвестиции не обязательно только финансовой, чем инвестиция в обучение своих граждан. И грамоте, и современным рыночным технологиям, и, наконец, умению мыслить и нести ответственность за свои поступки. Кадровый голод в стране принял масштабы уже анекдотические. Всякий всплеск газетных спекуляций на тему, почему бы Путину (по профессии тоже, кстати, не президенту) не сменить правительство на лучшее, вызывает гомерический хохот у знающих людей. Лучшего нет, потому что не наскрести еще одного набора чиновников даже на такое же. Считается, что все сколько-нибудь компетентные граждане давно уже возглавляют крупный и средний российский бизнес. Связь между лучшими (дееспособными) людьми и государственной машиной порвалась окончательно (понятно, что она никогда не была крепка, особенно во времена советского полураспада, но кое-какие цивилизованные каналы обмена ресурсами все же сохранялись). Лучшие люди давно бежали в лучшие сферы. На то, чтобы рекрутировать их оттуда, нужны беспрецедентная политическая воля и доводы, более веские, чем рассуждения о патриотизме и новых потребностях нормализующейся страны. Единственная возможная альтернатива — подрастить новых. Чем не цель для реформы образования? Если, конечно, ее кто-нибудь таким образом сформулирует. |