Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2001
| «Церковь миллионов» Ответить на вопрос — что такое современная Русская православная церковь — весьма и весьма непросто. С богословско-канонической точки зрения, сама РПЦ определяет себя как «Единую, Святую, Соборную и Апостольскую Церковь», основанную Самим Иисусом Христом, а в составе Вселенской православной церкви РПЦ имеет статус одной из автокефальных Церквей. Патриарх Московский и всея Руси занимает пятое место в иерархическом списке (диптихе) православных патриархов. Однако, если придерживаться строго канонической логики, то по каждому из пунктов самоопределения РПЦ могут быть сделаны серьезные возражения, ставящие под сомнение соответствие современного Московского патриархата хрестоматийным дефинициям. Поскольку перед нами не стоит задача участвовать в богословских дискуссиях, то мы остановимся на анализе положения РПЦ как социального института, который почти эксклюзивно представляет в современной России православную традицию. На каких социологических, политических или исторических реалиях основано положение РПЦ в качестве монопольного хранителя «русского Православия»? Обычно РПЦ ссылается на то, что эта Церковь объединяет в качестве своих членов от 80 до 100 млн граждан России. На этом «статистическом» утверждении базируется требование «пропорционального» участия РПЦ в деятельности основных социальных и политических институтов РФ. Эту астрономическую цифру можно поставить под вопрос. Даже механическое умножение количества храмов РПЦ в России (8500) на тысячу (хотя далеко не каждый храм способен вместить такое число прихожан) дает более чем скромную цифру в 8,5 млн человек. То есть в России не более 10 миллионов человек, которые могли бы достаточно регулярно посещать церковные богослужения (без чего, по каноническим определениям, человек вряд ли может считаться членом Церкви). Большинство 100-миллионной «паствы» РПЦ в храмы не ходит, в церковной жизни не участвует и даже в Бога «по-настоящему» (т. е. в соответствии с православными догматами) не верит. Это противоречие в РПЦ преодолевается с помощью понятия «православный по рождению», которым обозначаются люди, выросшие в русской культурной традиции и испытавшие воздействие русского (=православного) национальнокультурного окружения. Огромные разрушения, причиненные в ХХ веке традиционному культурному окружению, не то чтобы игнорируются вовсе, но воспринимаются как неважные, легко восстановимые с помощью РПЦ, которая с этой целью и добивается укрепления своего влияния. Возникает парадоксальная ситуация: церковные структуры требуют от государства помощи в восстановлении своего влияния на десятки миллионов людей, обосновывая законность просьбы своим влиянием на этих людей. Этот парадокс трудно не заметить, и его игнорируют не потому, что не замечают, а потому, что для государства и общества решающее значение имеет не действительное влияние РПЦ на каждого конкретного человека, а ее возможность воздействовать на поле социальных отношений в целом при помощи своего «символического капитала». Влияние иерархических и административных структур РПЦ на общество объясняется тем, что эти структуры в существующем на данный момент времени социальном и политическом поле занимают место исторической Русской православной церкви, одного из ведущих агентов всей русской истории. Символический капитал и его практическое применение Тот «символический капитал», который использует в своей социально-политической и экономической деятельности РПЦ, можно определить как совокупность культурных символов и архетипов, принципов общественной морали и норм поведения, основных элементов исторической памяти народа и форм государственного и общественного устройства, так или иначе укорененных в русской православной традиции. Собственно религиозная составляющая «символического капитала» РПЦ востребована, в основном, «воцерковленной» частью ее паствы, т. е. примерно 2–4 % населения России. Именно они, по данным различных социологических опросов, участвуют в церковных таинствах, стремятся вести постоянную и напряженную духовную жизнь, исповедуют православные догматы и изучают Священное Предание Православной церкви. Время от времени эта религиозная составляющая бывает востребована и «невоцерковленной» частью паствы РПЦ (теми «православными по рождению», о которых уже упоминалось выше) . Так, большинство граждан России крестит своих детей, венчается или отпевает родственников в церкви. В последнее время получила широкое распространение практика освящения клириками РПЦ различных зданий, офисов, транспортных средств и т. п., находящихся в государственной или частной собственности. Магическое восприятие церковных обрядов и суеверный страх, связанный с их неисполнением, приводит в храмы представителей политической элиты и бизнеса. Религиозность «воцерковленной» и «невоцерковленной» паствы РПЦ разительно отличаются — если первой свойственно сознательное восприятие православного вероучения и сознательное участие в церковных таинствах и обрядах, то вторая не имеет определенных религиозных убеждений, а руководствуется лишь смутными мировоззренческими представлениями и фетишистскими суевериями. Характерная особенность современной пастырской практики в РПЦ заключается в том, что большинство священнослужителей не стремится бороться с суевериями и магическим отношением к церковным обрядам, которые свойственны «невоцерковленной» пастве. Напротив, слишком активные и любознательные прихожане (особенно молодые) часто вызывают страх и подозрительность — их нередко предупреждают об опасности впасть в гордыню и «прелесть» (духовное прельщение), напоминая слова Священного Писания: «Во многом знании — многая скорбь». В свою очередь, эксплуатация суеверий, ошибочно воспринимаемых светскими людьми в качестве неотъемлемых элементов церковной традиции, получила широкий размах — духовенство нередко поддерживает мнение о том, что оно является некоей замкнутой кастой носителей тайного священного знания, которое недоступно «мирянам», поэтому последние должны безоговорочно доверять священникам и исполнять их советы (эта тенденция достигла своего максимального воплощения в современном «младостарчестве» — в практике формирования замкнутых общин вокруг наиболее «духоносных» и «прозорливых» священников, которые регулируют все нюансы частной и общественной жизни своих «чад», окружающих, в свою очередь, ореолом святости своих духовников-«старцев»). К собственно религиозной составляющей «символического капитала» РПЦ следует отнести православное вероучение, Предание и традиции Православной церкви, таинства, богослужения и обряды, принципы и нормы духовной жизни («духовной практики»), а также суеверия и магические представления, которые связываются с Церковью у «невоцерковленной» части ее паствы. «Практическое» применение религиозной составляющей «символического капитала» РПЦ не ограничивается совершением «магических» обрядов для «невоцерковленных» и преподанием таинств во освящение души и тела для «воцерковленных». Опираясь на свою религиозную традицию, РПЦ предлагает обществу некоторые принципы социальной и личной морали, оценивая с точки зрения этих принципов те или иные явления общественной жизни. Наиболее полным сводом этих принципов, норм и правил являются принятые на Юбилейном Архиерейском Соборе РПЦ 2000 года «Основы социальной концепции» Церкви. В последние годы РПЦ стремится активнее внедрять нормы православной морали не только в частную жизнь своей паствы, но и в государственную политику. Нередко в спорных вопросах, возникающих между теми или иными институтами государства и общества, «слово Церкви», обычно озвучиваемое Патриархом, оказывается решающим. Один из самых свежих примеров подобного рода вмешательства — разгоревшийся в конце августа 2001 года спор о проведении корриды в Москве. Корриду было решено отменить после того, как Патриарх Алексий II заявил, что она разжигает низменные животные инстинкты и является «нетрадиционным» для нашей страны и русской культуры способом развлечения. В свой «символический капитал» РПЦ зачисляет и ту роль, которую сыграла Церковь в деле формирования российской государственности. В церковных публикациях последнего времени все чаще встречается понятие «государствообразующая», когда заходит речь о преимуществах РПЦ перед другими «традиционными конфессиями» России. Несмотря на то что Киевская Русь возникла еще до крещения Руси, именно православие сделало власть великого князя легитимной, а в дальнейшем непременным условием для восхождения на великокняжеский, царский или императорский престол стало церковное благословение (выражавшееся в разные периоды отечественной истории по-разному). Даже советские историки признавали исключительную роль Церкви в деле объединения русских земель вокруг Москвы. Наконец, в основе российского законодательства вплоть до 1917 года (но особенно до Петра) лежало церковное право. Многовековая традиция восприятия РПЦ как института, дающего высшую санкцию на власть, выступающего высшим источником легитимности власти, сказывается и в наши дни. В 1996 году благословение Патриарха вновь вступающему в должность Президенту было внесено в официальный церемониал инаугурации Бориса Ельцина. В 2000 году, сразу после официальной церемонии вступления в должность Владимира Путина, новый Президент проследовал в Архангельский собор — домовый храм московских царей, — где Патриарх Алексий II отслужил для него напутственный молебен и благословил «на президентство» иконой. К четвертому разряду «символического капитала» РПЦ мы отнесем культурноэстетическое наследие 1000-летнего русского православия — иконопись, церковную архитектуру, духовную музыку, богослужебные тексты и некоторые другие литературные произведения Древней Руси, предметы декоративно-прикладного искусства, используемые в церковном обиходе (литургические сосуды, кресты, оклады, облачения и т. п.). Именно это наследие сформировало аутентичный облик русской культуры и продолжает оказывать значительное влияние на ее развитие. «Символический капитал» РПЦ воплощается в большом количестве православных мифологем, оценку которых мы оставим за скобками. Часть этих мифологем воплощена в емких лозунгах, начертанных на знаменах участников разного рода православно-патриотических шествий и крестных ходов: «Мы — русские! С нами Бог!»; «Русь Святая, храни веру православную!»; «Без Православия нет России». Но есть и более глубинные мифологемы, влияющие на политическую жизнь страны и на бытовое поведение многих россиян, «уходящих своими корнями в православие» (расхожее выражение Патриарха Алексия II). Так как национальная самоидентификация русских почти неотделима от религиозной самоидентификации в качестве православных, она почти всегда подразумевает определенную неприязнь к мусульманам и особенно иудеям, которые «распяли Христа». Церковь революционная. Идейное обновление В советский период истории России «символический капитал» РПЦ подвергся серьезной деформации. В первые годы своего правления большевики пытались проводить бескомпромиссную политику на «религиозном фронте» — любые религиозные представления объявлялись «предрассудками», слова «религия» и «церковь» делались синонимами «контрреволюции», а духовенство рассматривалось как эксплуататорский класс, подлежащий полному уничтожению. Болезненное столкновение православия с большевизмом выдает квазирелигиозный характер последнего, его стремление огнем и мечом насадить единственную «истинную веру», уничтожив все «ереси» и «предрассудки» других вер. По мере постепенного вытеснения романтического идеала «мировой революции» прагматическими соображениями укрепления собственной власти и построения социализма советское руководство частично пересмотрело свою политику в отношении религиозных организаций. Уже в начале 1920-х годов в структуре ОГПУ был создан специальный «религиозный» отдел, который стал, выражаясь современным языком, разрабатывать концепцию использования «символического капитала» РПЦ в интересах «рабоче-крестьянской власти». Безусловно, прагматизация подхода к религии не означала отказа идеологов советской власти от своего коммунистического идеала, неотделимого от атеизма, однако она учитывала объективный социологический факт — даже «сталинская» перепись населения, проводившаяся в условиях всеобщего страха в 1937 году, показала, что 1/3 городского и 2/3 сельского населения Союза ССР (т. е. большая часть всего населения страны) исповедуют себя верующими. Новая тактика церковно-государственных отношений была впервые опробована в 1922 году, когда ОГПУ инициировало обновленческий раскол РПЦ. Группе либерального духовенства, выступившего со своей программой кардинальных реформ церковной жизни еще на Поместном соборе 1917–1918 годов, было предложено взять на себя управление Церковью, создав новые органы высшей церковной власти, обеспечив при этом полную «лояльность» РПЦ советской власти под видом одного из элементов «идейного обновления» Церкви. Обновленчество заявило о близости идеалов христианства и коммунизма, призвав к их синтезу. Успех обновленцев, по замыслу властей, должен был обеспечиваться и подрывом доверия к Патриарху Тихону, арестованному и помещенному в тюрьму в мае 1922 года. Однако репрессии советской власти привели лишь к росту авторитета Патриарха в народе, а обновленчество не получило сколько-нибудь заметной поддержки церковного народа. Не в последнюю очередь это объясняется и тем, что обновленцы решили отказаться от значительной части «символического капитала» РПЦ — в том числе от традиционной церковной обрядности (они переводили богослужения на современный язык, изменяли церковные чинопоследования и т. п.). Но именно эта часть «символического капитала» была наиболее близка и привычна простому церковному народу, который, видя ее «повреждение», отказался признать обновленцев православными. Церковь советская. Пропагандист и дипломат Неудача попытки обновленческого «синтеза» православия и коммунизма довольно быстро стала очевидна его главным вдохновителям и разработчикам. На допросе одного из иерархов-новомучеников в ОГПУ в середине 1920-х годов прозвучала характерная фраза: «Если вы не принимаете обновленцев, то мы дадим вам своего. Вот тогда держитесь». После смерти Патриарха Тихона в 1925 году советская власть воспрепятствовала созыву нового Поместного собора, необходимого для выборов Патриарха, и высшая церковная власть постепенно перешла к митрополиту Сергию (Страгородскому). Именно последнего ОГПУ сумело сделать проводником своего плана, который оказался более успешным, нежели обновленческий. В июле 1927 года митрополит Сергий издал свою знаменитую «декларацию», провозгласившую «новый курс» РПЦ на сотрудничество с государством, «радости и печали» которого последователи митрополита Сергия признали «своими». Этот курс, названный противниками митрополита Сергия «сергианством», стал условием легального существования РПЦ в условиях советского государства. Однако это существование с самого начала оказалось достаточно ущербным — последовавшая за митрополитом Сергием часть Церкви добровольно взяла на себя роль политической декорации, за которой скрывались беззакония советского режима. Уже митрополит Сергий вынужден был неоднократно официально заявлять, что в Советском Союзе не существует никаких гонений на верующих, а его преемники активно участвовали в советской «борьбе за мир», под прикрытием которой осуществлялся экспорт коммунизма и новый передел мира после второй мировой войны. «Сергианство» было более тонким способом использования «символического капитала» РПЦ атеистическим государством, чем «обновленчество». В своей «декларации» митрополит Сергий особо подчеркивал, что создаваемая им церковная структура оставляет в неприкосновенности все православные догматы, предания и благочестивые обычаи, внешне ни в чем не изменяя традиционный уклад церковной жизни. Но многие современники митрополита Сергия, воспитанные в дореволюционной церковной традиции, ощутили существенную внутреннюю перемену, превратившую Церковь в земную (и, к тому же, весьма политизированную) организацию. Большинство иерархов РПЦ конца 1920-х годов отвергло курс митрополита Сергия на подчинение церковного управления «безбожной власти», которую он считал «властью от Бога». Эти иерархи были репрессированы в 1930-е годы, а их немногочисленная уцелевшая паства перешла на нелегальное положение, образовав Катакомбную церковь. Легализованная в 1927 году каноническая структура РПЦ дожила до 1941 года с трудом: на всей территории СССР оставалось лишь около ста открытых храмов. События военного времени по-новому востребовали тот «символический капитал», который хранила Церковь. Обычно указывают на два обстоятельства, подтолкнувшие Сталина в 1943 году к «церковному возрождению». Первое — характерная для военного времени патриотическая риторика, потребность в актуализации «связи времен» (а единственным социальным институтом, реально сохранившим эту связь в стране Советов, оставалась Церковь). Второе — религиозная политика противника, в массовом порядке открывавшего храмы на оккупированных территориях, обеспечивая себе тем самым поддержку местного населения. Наконец, можно указать и на характерное для участников любых военных действий усиление религиозно-мистических настроений, которые, как говорят, не обошли стороной и самого Сталина, который будто бы приезжал по ночам молиться в один московский храм. Кроме того, гибель многих миллионов отцов, мужей и сыновей на фронте вела к пробуждению религиозного чувства у женской части населения, которая и заполнила вновь открывающиеся по инициативе власти православные храмы, не особо задаваясь вопросами о «сергианстве» и законности власти митрополита Сергия. В годы после войны власть обратилась к той части «символического капитала» РПЦ, которая помогала ей решать конкретные политические и, если можно так выразиться, социально-психологические задачи. Церковь стала использоваться в первую очередь как средство пропаганды (особенно на внешнеполитическом направлении, через свои связи с другими поместными Православными церквами и через «миротворческое служение»). Внутри страны РПЦ разрешалось выполнять только обрядовые функции (была востребована литургическая часть ее «символического капитала»), чтобы, с одной стороны, создавать видимость религиозной свободы для «внешних», а с другой — удовлетворять самые элементарные духовные потребности вдов, лишившихся своих мужей в годы войны и нуждающихся в психологической помощи, которую государство едва ли могло им оказать своими средствами. Характерно, что советские лидеры (особенно Хрущев) искренне полагали, что с уходом этого поколения верующих Церковь лишится своей паствы, поскольку у нее не останется «пациентов», нуждающихся в психологической поддержке посредством обрядов, связанных главным образом с поминовением усопших. Однако этого не произошло. С уходом одного поколения «бабушек» ему на смену приходило другое — в общественном сознании сложился устойчивый стереотип: пожилая женщина обязательно должна ходить в церковь, даже если она и не является слишком религиозной. Посещение храма стало атрибутом определенного социального статуса. «Внутренняя» религиозная политика государства допускала использование только «внешней» части «символического капитала» РПЦ — ее обрядов, и то лишь для определенной, маргинальной части общества. Вот поэтому молодежь и интеллигенция, представители которой нередко обращались к РПЦ в поисках другой, основной части ее «символического капитала», переживали разочарование и становились диссидентами как по отношению к власти, так и к Церкви. Руководство РПЦ в советское время отдавало себе отчет в том, что приоритетным для государства является «внешнее» направление деятельности Церкви. Основной задачей, поставленной сталинским режимом перед РПЦ, стало «миротворчество», т. е. выполнение особо деликатных дипломатических задач под прикрытием «внешних церковных сношений». К 1961 году — времени начала так называемых «хрущевских гонений» на РПЦ — церковное руководство уже вполне четко осознавало, что единственным гарантом сохранения Церкви внутри СССР может быть ее международная активность. Именно стремлением найти опору в западном христианском мире объясняется факт вступления РПЦ во Всемирный совет церквей (ВСЦ) — крупнейшую экуменическую организацию, провозглашающую в качестве своей цели «восстановление единства христианского мира», а в качестве основополагающей доктрины — «теорию ветвей», согласно которой все христианские конфессии являются лишь ответвлениями от единого древа, но ни одна из них не содержит всей полноты истины и не может претендовать на звание «единой Истинной церкви». Вступление в ВСЦ, с одной стороны, было для РПЦ чревато частичной утратой вероисповедной идентичности — ведь Православная церковь испокон веков исповедывала себя именно «единой Истинной церковью», считая остальные конфессии отделившимися от нее. С другой стороны, в условиях антирелигиозных гонений и предельного сужения рамок религиозной жизни внутри страны межконфессиональные отличия несколько затушевывались, на первый план выходила задача «сохранить хоть чтонибудь». До 1990 года в РПЦ была очень слабой критика экуменизма — даже радикальные диссиденты упрекали церковное руководство в коллаборационизме и сотрудничестве с властью, но не в дружбе с христианами Запада. Лишь когда с прекращением гонений появилась возможность спокойно задуматься о своей религиозной идентичности, в РПЦ поднялась мощная волна консервативной критики экуменизма. Как бы то ни было, экуменизм, вслед за «сергианством», стал еще одним серьезным ударом по «символическому капиталу» РПЦ, еще больше выхолостив его доктринальную составляющую. Многолетний период тесного сотрудничества с властью и решения поставленных ею внешнеполитических задач не прошел бесследно не только для церковной доктрины, но и для самой церковной организации, структура которой формировалась так, чтобы наиболее удобно было исполнять пропагандистские задачи, поставленные властью. Состав церковной иерархии полностью контролировался специально созданным правительственным органом — Советом по делам религий, уполномоченные которого имели право уволить с прихода или не допустить к служению священника даже самого захолустного сельского храма. Руководители Совета по делам религий, в большинстве случаев кадровые офицеры КГБ, часто говорили о необходимости создания священника «нового типа», что отчасти им удалось. К концу советского периода административная система РПЦ работала достаточно четко и в самостоятельном режиме, отсеивая всех, кто мог представлять малейшую опасность «нормальным церковно-государственным отношениям». Ни один из церковных диссидентов, осужденных за «антисоветскую деятельность» в 1970–1980-е годы, не получил поддержки со стороны священноначалия, напротив — все они подверглись строгим церковным наказаниям (запрещению в служении и даже отлучению от церковного общения). Церковь современная. Православный олигарх Общественно-политические условия, возникшие в результате крушения советской системы, казалось бы, предоставили РПЦ все возможности для постепенного восстановления своего «символического капитала» в его первоначальном, неповрежденном состоянии и его дальнейшего приращения. Но инерция «симфонии» с государством оказалась столь сильна, что путь реставрации был по сути отвергнут. Боясь распада церковно-административной структуры, подобного тому, который произошел на Украине, где на короткий период ослабла спайка РПЦ с государством, церковное руководство в Москве предпочло пассивно двигаться в привычном фарватере обслуживания «государственных интересов». В обмен на верность этому апробированному курсу оно получило в лице государства внешнюю силу, сдерживающую центробежные силы внутри Церкви. Хотя в начале 1990-х годов в России легализовались православные канонические структуры, альтернативные РПЦ (в советское время они существовали подпольно), и даже начался процесс перехода общин в Русскую зарубежную церковь, масштабы этого явления остались довольно скромными — большинство «отпавших» храмов было возвращено в РПЦ силой, с помощью ОМОНа. «Символический капитал» РПЦ, пусть и дошедший до нашего времени в изрядно искаженном историей виде, остается востребован современной властью. Но если в советский период церковное руководство распоряжалось этим «капиталом» лишь в тех объемах, которые определяла для него власть, то теперь оно стало полновластным хозяином этого наследия. Для нашего времени характерны две особенности эксплуатации «символического капитала» в РПЦ — монополизация его церковной иерархией (церковные «низы» весьма в незначительной степени допущены к этому «капиталу» и даже духовенство может использовать его в строго ограниченных объемах) и превращение его в предмет коммерческой деятельности (ценность той или иной составляющей «символического капитала» РПЦ в наше время в большинстве случаев имеет вполне определенный денежный эквивалент). Коммерциализация «символического капитала», во-первых, превращает РПЦ в один из крупнейших субъектов хозяйственной деятельности в России, а во-вторых, ставит востребованность «символического капитала» в зависимость от его коммерческого успеха. Главным образом эта трансформация происходит за счет того, что в общественном сознании живут те культурные архетипы, формы самоидентификации и, наконец, магические представления, которые связаны с совершением религиозных обрядов. Как уже говорилось выше, именно «невоцерковленная» или «маловоцерковленная» часть паствы приносит церковной казне наибольший доход. Примечательно, что на своем «рынке» РПЦ является практически полным монополистом. Возможные конкуренты устраняются административными методами, с помощью государства (в начале 1990-х годов были устранены альтернативные Православные Церкви, а в настоящее время устраняются «секты» и римо-католики, которые представляют меньшую опасность, поскольку не обладают «символическим капиталом», сходным по форме с капиталом РПЦ). Будучи обладателем столь солидного капитала, как «символического», так и трансформированного в материальные ценности, овеществленного, руководство РПЦ обладает существенным влиянием на государство и общество. В этом отношении церковное священноначалие следует воспринимать как коллективного олигарха, имеющего достаточно возможностей вести «свою игру» на политической и экономической сцене России. Техника влияния этого коллективного олигарха на государство и общество имеет свои особенности. Помимо финансовых рычагов влияния, РПЦ имеет мощный ресурс духовно-психологического влияния, истоки которого таятся в «неотмирном», трансцендентном происхождении ее «символического капитала». Этот ресурс используется в самых разнообразных формах — от примитивных (батюшка угрожает бизнесмену, что отпоет его заживо, если тот не «пожертвует на храм») до весьма утонченных (священнослужитель становится духовником политического деятеля высокого уровня и через свои пастырские советы и благословения влияет на его политическую деятельность). В последнее время для усиления духовно-психологического влияния все чаще используется авторитет «старцев» — опытных духовников, живущих, как правило, в монастырях или на отдаленных сельских приходах и пользующихся репутацией «прозорливых», живых святых. Многие политические деятели посещают «старцев», чтобы получить у них важный совет, при этом даже не подозревая, что посредством «старцев» действуют их «консультанты» рангом пониже, обычно из среды столичного духовенства. В РПЦ получила распространение так называемая «доктрина троевластия», согласно которой власть представляется в виде треугольника, два основания которого символизируют светскую и церковно-иерархическую власть — царское (условно) и священническое служения. Вершиной же этого треугольника является власть «старцев», которая, будучи выражением пророческого служения, является безусловным авторитетом и мерилом для двух «низших» типов власти. Стремление получить максимальный и быстрый коммерческий эффект от эксплуатации «символического капитала» РПЦ приводит к его разбазариванию и постепенной утрате. Самый очевидный симптом этого процесса — уменьшение паствы РПЦ и падение авторитета Церкви в обществе, который, как предсказывают аналитики, может постепенно достичь уровня, способного вызвать новый атеистический всплеск. Элементарная забота о самосохранении, по идее, должна побудить иерархию РПЦ сместить центр тяжести в своей деятельности с коммерции и требоисполнительства на образование, миссионерство и социальную помощь. Однако пока религиозное образование представляет собой весьма плачевное зрелище, а реальное миссионерство отсутствует («миссионерством» в современной РПЦ именуются, например, поездки храмов-вагонов и храмов-теплоходов по отдаленным районам, где местное население нуждается в требах — в основном, крещении и отпевании, — которые и совершаются «миссионерами» за определенную плату). Потенциальный атеистический всплеск угрожает не только благополучию РПЦ, но и культурно-национальной идентичности православных народов России и даже социально-политической стабильности всего российского общества. Государство едва ли не более самой РПЦ заинтересовано в том, чтобы свести к минимуму такую опасность, не создавая для нее предпосылок. РПЦ как один из самых многочисленных институтов современного российского общества взаимодействует с государством в самых разных сферах. Во многих случаях порядок этого взаимодействия определяется особыми договорами и соглашениями, подписанными РПЦ с ведущими министерствами и ведомствами (в том числе со всеми силовыми ведомствами). Наличие таких юридических актов ставит РПЦ в особое правовое положение, которым в России не обладает более ни одна из конфессий. В Конституции РФ и в Федеральном законе «О свободе совести и о религиозных объединениях» декларируются равенство всех религиозных организаций и светский характер государства, но только РПЦ имеет возможность активного присутствия, скажем, в армии и пенитенциарных учреждениях, поскольку только с нею руководство Вооруженных сил и Управления исполнения наказаний подписали особые договоры. Определенные привилегии имеет РПЦ и в системе правоохранительных органов, в образовательных и медицинских учреждениях, в налоговых органах, в спецслужбах, с которыми она также подписала соглашения о взаимодействии. Сотрудничество с федеральными органами законодательной и исполнительной власти РПЦ осуществляет через Отдел внешних церковных связей (ОВЦС). Три иерарха РПЦ являются членами Совета по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте РФ; ОВЦС проводит постоянные консультации с комитетами Государственной думы, участвуя в обсуждении законов, затрагивающих интересы Церкви, а также с правительством и администрацией Президента, где голос РПЦ имеет немалое значение при разработке подзаконных актов, так или иначе касающихся деятельности Церкви. Недавно в Государственной думе прошли парламентские слушания, целиком посвященные внутрицерковному документу — Основам социальной концепции РПЦ, — событие беспрецедентное в истории российского парламентаризма. ОВЦС играет также ключевую роль в процессе постепенного превращения РПЦ в «субъект международного права». Такой статус, вероятно, нужен руководству РПЦ, во-первых, для приобретения большего веса во внутриполитической сфере, а во-вторых, для того, чтобы заручиться международными гарантиями своей неприкосновенности на тот случай, если политический климат внутри России начнет резко меняться в неблагоприятную для РПЦ сторону. ОВЦС предпринял в последние годы несколько конкретных шагов по вхождению РПЦ в систему международных отношений — прежде всего, это открытие представительства Московского патриархата при Евросоюзе и заключение соглашения о сотрудничестве со Всемирным банком. Участвуя в международной политике, РПЦ использует и тот опыт, который был накоплен ею в советский период, когда она, как мы отмечали выше, нередко решала дипломатические задачи в интересах советского государства. РПЦ стремится и сейчас координировать свои внешнеполитические действия с Министерством иностранных дел. Однако вектор взаимодействия РПЦ с этим ведомством существенно изменился: если в советский период церковные дипломаты обслуживали государственные интересы, то теперь в большинстве случаев светские дипломаты помогают Церкви решать свои задачи, связанные в основном с «возвращением» обширного церковного имущества за рубежом (самые яркие примеры такого взаимодействия — захват двух монастырей Русской зарубежной церкви в Палестине и изменение статуса храма св. Николая в Бари (Италия), также принадлежавшего Русской зарубежной церкви. В обоих случаях российский МИД оказал активную дипломатическую поддержку РПЦ). Мирное сосуществование или плодотворный диалог? На наш взгляд, церковно-государственные отношения в современной России переживают кризис потому, что ни одна из сторон четко не определяет целей этих отношений. С одной стороны, РПЦ в наследие от советской эпохи достался выхолощенный тезис об «отделении Церкви от государства», в конечном итоге направленный на превращение Церкви в социальное гетто, удовлетворяющее частные духовные потребности частных лиц. С другой стороны, современному государству в наследие от советской эпохи досталось воспитанное в сервилизме и коллаборационизме священноначалие РПЦ, церковная структура, созданная советским государством специально для решения тех внутренних и внешних задач, которые это государство ставило перед Церковью (но никак не наоборот). Поэтому любые попытки диалога между Церковью и государством как равноправными субъектами оказываются в современной России тщетными. Следуя инерции прошлых лет, священноначалие РПЦ готово выполнять практически любые задания власти, если та не «заглядывает в карман» Церкви (это запретил делать еще Сталин своему первому «обер-прокурору» — председателю Совета по делам РПЦ Г. Карпову), т. е. предоставляет ей почти неограниченную свободу финансово-хозяйственной деятельности. Именно социально-политическая пассивность Церкви, ее замкнутость в своей внутренней духовной или экономической жизни мешает государству наладить с ней равноправный диалог. Но такая пассивность РПЦ во многом объясняется тем, что ее административная структура является порождением самого государства, она создана в 1943 году практически «с нуля» для выполнения определенных государственных задач. Поэтому инициатива формирования нового типа церковно-государственных отношений в России может исходить только от государства, которое должно задать РПЦ новые «правила игры». В настоящее время в среде государственных служащих, так или иначе решающих вопросы взаимодействия с Церковью, преобладают две точки зрения на принципы церковно-государственных отношений. Первая из них, особенно популярная в первые годы после крушения СССР, сводится к либеральной доктрине «свободная церковь в секулярном государстве». Согласно этой точке зрения, Церковь и государство должны соприкасаться как можно реже, а роль религиозных организаций в обществе должна быть приравнена к роли организаций, скажем, благотворительных или культурно-просветительских. Более популярной в последнее время стала несколько протекционистская точка зрения, запечатленная в проекте Концепции церковно-государственных отношений, разработанной в нынешнем году по заказу Администрации Президента (ею же, впрочем, и отвергнутой). С этой точки зрения, особыми правами должны быть наделены «традиционные конфессии», на которые государство возлагает определенные задачи в деле поддержания «общественной нравственности», урегулирования межнациональных конфликтов и вообще во всех «проблемных» социальных сферах, где государство «не справляется» самостоятельно. При таком подходе Церковь призывается к некоторому общественному служению, что налагает на нее определенную ответственность перед обществом и государством. Современный социально-политический облик РПЦ сформирован советской и постсоветской эпохами, «преемственность» с которыми еще не готова полностью разорвать нынешняя российская власть. А если так, то власти необходимо признать, что эффективное взаимодействие с РПЦ является по преимуществу ее прерогативой. Современная РПЦ как социальный институт, как структура — это дошедший до наших дней осколок почти полностью разрушенной советской государственной машины. Если государство заинтересовано в ответственном социальном партнерстве с Церковью, то оно должно помочь ей освободиться от того наследия прошлого, которое загоняет РПЦ в уютное гетто, сидя в котором церковное руководство может спокойно и бесконтрольно заниматься торговлей «символическим капиталом» Русского православия. Кто правит в РПЦ? Современная система управления «символическим капиталом» РПЦ сложилась в советский период; последнее десятилетие внесло в нее лишь незначительные коррективы. В некоторой степени эта административная система основана на канонических принципах церковного управления и на тысячелетней церковной традиции, выработанной РПЦ. Однако во многом эта внешняя, парадная структура приспособлена к современным политическим и экономическим условиям, поэтому часть ее традиционных институтов не работает вовсе, а часть подменена «теневыми» структурами, о существовании которых не упоминается в Уставе РПЦ. Согласно этому документу, выполняющему роль церковной конституции, высшим органом управления РПЦ является Поместный собор, состоящий не только из архиереев, но и из представителей рядового духовенства и мирян. Современное представление о Поместном соборе сформировалось в РПЦ относительно недавно — в начале ХХ века. Единственным историческим эталоном такого Собора является Собор 1917–1918 годов, восстановивший патриаршество в РПЦ и создавший уникальную структуру церковного управления, в которой иерархическое и демократическое начала в Церкви были уравнены и между ними была установлена гармоничная пропорция. Однако исторические условия помешали воплотиться в реальную церковную жизнь большинству решений того Собора. Так, уже спустя 25 лет после Собора, в 1943 году, было нарушено одно из важнейших его правил, предписывающее избирать Патриарха на Поместном соборе. По решению Сталина, заново и на новых началах возродившего административную структуру РПЦ, Патриарх Сергий был избран в сентябре 1943 года кулуарным совещанием 19 епископов. После 1943 года Поместные соборы в РПЦ созывались четыре раза — в 1945-м, 1971-м, 1988-м и 1990 годах, но они выполняли символическую, ритуальную функцию и продолжались всего два-три дня, а Собор 1988 года был полностью посвящен помпезному празднованию 1000-летия Крещения Руси. Слабая попытка восстановления власти Поместного собора была предпринята в «перестроечном» 1990 году, когда волна всеобщей демократизации несколько затронула и РПЦ. Тогда было решено проводить Поместные соборы не только для выборов патриарха, но регулярно, раз в пять лет. Это решение собора 1990 года так и не было исполнено, несмотря на активные требования церковной общественности «возродить подлинную православную соборность» — созвать настоящий Поместный собор для покаяния в сотрудничестве с безбожной властью и решения множества проблем, накопившихся за 80 лет паралича соборной жизни. Поначалу планировалось провести такой «исторический» Собор в 2000 году, приурочив его к юбилею христианства. Но буквально за несколько месяцев до намеченной даты руководство Московской патриархии решило отказаться от «торжества церковной демократии», ограничившись лишь Архиерейским собором, состоящим из одних лишь епископов. На нем был принят новый Устав РПЦ, фактически упраздняющий Поместный собор и устанавливающий окончательное торжество иерархического начала в управлении РПЦ. Так единственным носителем реальной власти в Церкви становится ее иерархия, епископат, а органом высшей церковной власти — собрание епископата, Архиерейский собор. В общем такое положение имеет ряд оснований в церковной истории и каноническом праве Православной церкви. Древние Вселенские и Поместные соборы состояли из одних епископов. Однако упомянутые Соборы проходили в условиях христианского государства — Римской или Византийской империи. Они созывались по инициативе императора, который сам нередко председательствовал на Соборах, представляя «гражданское население» империи, и утверждал решения Собора. На Руси в Соборах участвовали не только высшие государственные сановники и бояре, но и игумены монастырей, и даже — в некоторых случаях — представители сословий. Некоторые Соборы, названные «Земскими», были высшим органом не только церковной, но и светской государственной власти, хотя, впрочем, обе «ветви» власти были на Руси очень тесно переплетены и не всегда знали, где проходит граница между их юрисдикциями. Беспрецедентно широкое представительство рядового духовенства и мирян на Поместном соборе 1917–1918 годов можно объяснить как попыткой реставрации этой русской традиции, так и (в большей степени) упразднением царской власти — тем, что народ присвоил высшую власть себе, захотел стать «коллективным императором». Таким образом сегодня высшая церковно-административная власть РПЦ (около 150 епископов) обладает такой полнотой власти, какой эта иерархическая корпорация не имела ни в древней Руси, где каждый епископ зависел от своего князя и его бояр, ни в Московском царстве, где Соборы проводились «повелением государя» и с широким представительством политической элиты, ни в Российской империи, где главой Церкви был император, управлявший РПЦ через Синод с обер-прокурором во главе, ни в Советском Союзе, где важнейшие решения, касавшиеся РПЦ, принимались или утверждались в ЦК КПСС и Совете по делам религий. Очевидно, что 10 лет религиозной свободы в России привели к небывалому укреплению позиций церковной иерархии, которая может ни с кем не делить своей власти в Церкви. Внутри узкого иерархического круга власть распределена тоже далеко не равномерно. Точнее, центральная власть, потому что в управлении своими епархиями местные архиереи практически ничем не ограничены. Архиерейский собор на практике лишен возможности принимать те решения, которые не были вынесены на его рассмотрение Священным синодом, решающим текущие вопросы церковной жизни в период между Соборами. Это особенно ярко продемонстрировал последний Архиерейский собор 2000 года, который продолжался всего четыре дня, но принял целый ряд важнейших документов (100-страничные Основы социальной концепции РПЦ, Концепцию об отношениях с инославием, новую редакцию Устава РПЦ, послания, определения, деяния о канонизациях святых и т. д.). По словам архиереев, участвовавших в Соборе, документы, вынесенные на его рассмотрение, они получали либо перед началом заседаний, либо даже во время обсуждения. Посему у них практически не было возможности вносить в эти документы какие-либо поправки, на что и рассчитывали организаторы Собора. Впрочем, большинство архиереев и не претендовало на активное участие в обсуждении документов Собора, о чем свидетельствует практически единогласное принятие всех его решений (шесть воздержавшихся и один проголосовавший против одного из важнейших соборных документов надолго оказались в центре внимания прессы). Это явление легко объяснимо особенностями психологии епархиального архиерея, для которого главное — чтобы его не трогали, позволяя ему свободно распоряжаться «символическим капиталом» в пределах своей епархии. А одобрение всех решений московского священноначалия является одним из непременных условий такой свободы архиерея во внутриепархиальных делах. Если церковно-административная власть в РПЦ в целом принадлежит замкнутой корпорации архиереев, то высшая церковно-административная власть принадлежит Священному синоду, еще точнее — его постоянным членам. Синод, который считается всего лишь совещательным органом при Патриархе, состоит из двенадцати человек, семь из которых входят в него постоянно, а остальные вызываются на каждую из сессий. Кого из епархиальных архиереев вызвать на очередную сессию, решает сам Синод, вызов на сессию — это скорее почетная награда епархиальному архиерею, наладившему наиболее теплые отношения с московским руководством. Председательствует на заседаниях Синода патриарх, а постоянными членами являются митрополиты Крутицкий и Коломенский (управляет приходами Московской области), Санкт-Петербургский и Ладожский, Киевский и всея Украины, Минский и Слуцкий, Кишиневский и всея Молдовы, а также управляющий делами Московской патриархии и председатель Отдела внешних церковных связей. Проекты решений Синода обычно готовят те из его членов, кто постоянно пребывает в Москве, — помимо патриарха это управляющий делами (ныне — митрополит Солнечногорский Сергий (Фомин)), председатель ОВЦС (митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (Гундяев)) и митрополит Крутицкий и Коломенский (Ювеналий (Поярков)). Они и составляют то самое «митрополитбюро», которое находится на самой вершине власти в РПЦ. Поскольку в период формирования современной административной структуры РПЦ ключевым направлением ее деятельности было внешнеполитическое, то самым многочисленным и профессиональным подразделением церковного аппарата стал ОВЦС. После распада СССР и обретения РПЦ автономии от государства именно этот Отдел взял на себя функции центрального церковного аппарата, широко трактуя понятие «внешние связи» (в советский период под ним подразумевались только связи «с заграницей»). Под «внешними связями» подразумевались контакты с федеральными и местными органами власти, с политическими партиями и общественными организациями, с СМИ, с миром бизнеса и т. д. Именно в недрах ОВЦС создавались важнейшие церковные документы — постановления Соборов и Синода, послания Патриарха, пресс-релизы и заявления. В середине 1990-х годов ОВЦС и его председатель митрополит Кирилл оказались в центре «табачного» и «водочного» скандалов, в результате которых выяснилось, что ОВЦС превратился в «крышу» для многомиллионного бизнеса в сфере торговли подакцизными товарами, которые РПЦ беспошлинно ввозила в Россию под видом «гуманитарной помощи». Видя, что в руках ОВЦС сосредоточилась огромная власть и финансовые ресурсы, Патриарх Алексий II в 1997 году восстановил Управление делами Московской патриархии, которое было призвано уравновесить ОВЦС и не допустить окончательного сосредоточения всей церковно-административной власти у этого отдела. Однако сегодня связи с общественностью, информационная политика и во многом контакты с бизнес-элитой по-прежнему остаются прерогативой ОВЦС. Капитал физический Безусловно, значительной властью в РПЦ обладает Патриарх Алексий II, который в течение 25 лет занимал должность управляющего делами Московской патриархии и достаточно хорошо освоил технику удержания и использования церковной власти. Можно утверждать, что именно Патриарх контролирует такую важную сферу внутрицерковной жизни, как назначение и перемещение епархиальных архиереев. Под эгидой Патриарха действует и несколько коммерческих проектов (в частности, Фонд примирения и согласия, президентом которого является бизнесмен со спорной репутацией Гульназ Сотникова). Патриарх и мэр Москвы курируют Клуб православных предпринимателей столицы, участники которого обязаны делать определенные «взносы» на церковные и городские нужды, что обеспечивает их бизнесу льготные условия. Наличие подобных проектов позволяет Патриарху иметь финансовую независимость, гарантирующую и известную степень его административной независимости. Еще в советский период в РПЦ сформировалась стройная вертикаль, по которой направлялись теневые средства от прихода через епархию в патриархию. Эта система «кормлений» до сих пор является основным инструментом церковной кадровой политики. Поскольку такая система противоречит церковным канонам (она именуется «симонией», «торговлей благодатью»), то сведения о «стоимости» тех или иных церковных должностей редко попадают в печать. Исключительно из рассказов сотрудников патриархии известно о том, что не только назначение епископа на «престижную» кафедру, но и «удержание» этой кафедры имеет определенную цену. Это своего рода налог, который иерарх должен платить назначившей его в епархию патриархии за право практически бесконтрольно распоряжаться епархиальными финансами. В епархиях система финансовых отношений выглядит несколько более «прозрачно»: еще в советское время повелось, что при каждой поездке в епархиальное управление, а тем более при каждом визите архиерея на приход настоятель или староста должен передать главе епархии «конверт» с определенной денежной суммой, размер которой зависит от благосостояния прихода. Нынешняя эпоха, правда, внесла свои коррективы в эту отлаженную систему. В советский период почти не было «бедных» приходов, поскольку приходов РПЦ вообще было немного. В настоящее же время архиерею приходится поддерживать некоторые нерентабельные приходы и монастыри, которые имеют определенное «символическое» значение (например, памятники истории). Как правило, делается это либо в надежде на государственную поддержку, либо из желания сделать тот или иной монастырь объектом паломничества, который станет в будущем привлекать средства для епархии и окупит нынешние затраты на реставрацию. Исходя из этого, каждый монастырь стремится обзавестись какой-то своей святыней (чудотворной иконой или мощами святого), даже если и в прошлом подобных святынь в этом монастыре не было. Собственно коммерческая деятельность на епархиальном или приходском уровнях развита не меньше, чем на общецерковном уровне, причем приходы стараются быть так же материально независимы от епархии, как епархия от патриархии. Большинство коммерческих проектов сводится к предоставлению налоговых льгот фирмам, сотрудничающим с Церковью, поскольку российское законодательство предусматривает такие льготы для коммерческих организаций, отчисляющих часть своей прибыли на благотворительность. Реже коммерческие проекты действуют непосредственно под церковной маркой. На приходском уровне коммерческая деятельность имеет более скромные масштабы. Это, как правило, торговля церковной утварью и литературой, ритуальные услуги, организация паломничеств или небольшие производства (в частности, свечей). Чисто административные методы укрепления финансовых связей между патриархией и епархиями и между епархиями и приходами сейчас, как правило, не работают. Так, Патриарх Алексий II в своем докладе на последнем Архиерейском соборе посетовал, что епархии все реже закупают церковную утварь в Художественно-производственном предприятии РПЦ «Софрино», уменьшая тем самым объем поступлений от этого предприятия в церковный бюджет. В свою очередь, епархиальные архиереи пытаются обязывать клириков епархий закупать свечи и утварь в епархиальном управлении, но большинство приходов все равно выбирает более дешевые варианты. Безусловно, система управления «символическим капиталом» РПЦ не сводится к распределению административной власти или контроля над финансовыми потоками. Однако именно эти власть и контроль так или иначе открывают доступ к использованию «символического капитала». Рядовой священнослужитель не сможет служить на приходе, если он не установит «правильных» финансовых отношений с епархиальным архиереем. Так же как и возможность делать заявления от лица Церкви и определять церковную политику, которой располагает глава ОВЦС, основана на том положении, которое занимает этот Отдел в административной структуре Церкви и на его финансовой самостоятельности. Государство не сможет эффективно взаимодействовать с РПЦ, если ее финансово-хозяйственная жизнь и принципы административного управления не станут более «прозрачными» не только для специальных органов власти, но и для общества. Российское руководство, поставив перед собой задачу вывести российский бизнес из «тени», не должно забывать и о Церкви. Если перспектива прекращения любой коммерческой деятельности религиозными организациями представляется нереальной и ненужной, то необходимо, по крайней мере, не создавать условий для «теневой» коммерческой деятельности РПЦ, избавиться от ложного благоговения перед церковной казной. В конце концов, сфера финансовых отношений лежит вне компетенции церковных институтов, она целиком и полностью принадлежит к области светской жизни, причем к той ее части, которая так или иначе регулируется государством. Ведь именно взяв в руки деньги — римский динарий, — Христос сказал: «Отдайте кесарю кесарево». * * * Объем этой статьи не позволяет рассмотреть множество конкретных примеров эксплуатации «символического капитала» РПЦ, его последствий, а также внутрицерковные конфликты, связанные с борьбой за контроль над этим достоянием Русского Православия. Мы старались дать лишь самый общий ответ на вопросы: что такое РПЦ, чем она располагает, почему государство и общество могут быть заинтересованы в ее «символическом капитале? Надеемся, что сказанного достаточно для того, чтобы признать: РПЦ является одним из структурообразующих институтов российского государства и общества в силу обладания уникальным «символическим капиталом», сформированным столетиями. Этот «символический капитал» является достоянием всего общества, поэтому он должен использоваться ответственно и благоговейно, а такое использование не может находиться в руках узкой и не всегда обладающей должной степенью ответственности олигархической корпорации. |
 | ||
| О ВЕРУЮЩИХ РОССИЯНАХ
| |
| ||
