Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2001
| Русская православная церковь — самая крупная конфессия в России. Оценка численности православных, находящихся «в общении с Патриархом Алексием II», является предметом дискуссии, поскольку опирается исключительно на данные социологических опросов. Опросы первой половины 90-х годов показывали, что «воцерковленными» являются от 4 до 6% населения страны, во второй половине эта цифра незначительно выросла. В сентябре 2001 года исследовательский центр РОМИР опубликовал данные опроса о религиозной самоидентификации: раз в месяц и чаще в храме бывают 9,4% опрошенных. Однако данные по «воцерковленным» не имеют практически никакого значения в теме «Церковь и политика». Реальный общественно-политический вес Московской патриархии основывается не на круге постоянных прихожан, живущих полной литургической жизнью, а на крещеных и этнически православных, которые хотя и не углублены в церковную жизнь, но доверяют Церкви как общественному институту и разделяют моральные ценности, которые проповедует Православие. Таких, по разным, оценкам, от 32 до 54% процентов населения России. Западные эксперты, например католический автор Р. Робертсон, указывают цифру 47% (66 млн человек на 1997 год). По данным опроса РОМИРа (сентябрь 2001 года), 73,6% считают себя православными. Тем не менее, оценка общей численности православных имеет особый политический смысл. Если православных больше 50% населения страны, то МП оказывается «церковью большинства» и, как это распространено в практике многих стран, может рассчитывать на особый статус и преференции. Отсюда и проблема включения пункта «вероисповедание» в анкету переписи населения. МП уверена, что если бы этот пункт был включен, то результат действительно достиг отметки в 54–56%. Для сравнения: сталинская перепись населения в 1935 году показала, что, несмотря на официальный атеизм и массовые гонения против священства, православными себя называли 37% населения СССР. Политические последствия: ответственные за перепись были расстреляны. Три субъекта истории: государство, общество, церковь Для европейской истории — частью которой является и история византийского, а затем поствизантийского мира — облик всякой крупной исторической эпохи определен направлением и формами взаимного позиционирования государства, общества и Церкви. Внутри этого треугольника всегда существует напряжение, поскольку именно для этих субъектов существует исконная потребность находиться в спарринге, наступать, отступать, т. е. глубоко зависеть от самоопределения партнеров. История знает краткие периоды, когда один из субъектов разбухал и выступал с намерением либо полностью уничтожить, либо как бы заново сконструировать одну или две другие субъектности. Исторический опыт с очевидностью свидетельствует, что это не удается. В конце ХХ века стало ясно, что государство, общество и Церковь никуда не денутся до скончания времен, и взаимное самоопределение этих субъектов культурно-политического пространства будет продолжаться. На рубеже ХХ–ХХI веков все три «угла» в России находятся в уникальном состоянии — ни один из субъектов не только не знает и не узнает друг друга, но и не имеет ясного, артикулированного представления о самом себе. Конечно, каждый «не знает себя» по-своему. Государство после Ельцина с трудом нащупывает свои «вертикали», границы, идентичность России в мировой политике, неуютно чувствует себя в Конституции, в административно-территориальном делении и т. д. Общество в России существует, но не знает, как назвать себя, констатируя лишь, что оно не «гражданское», поскольку не видит в себе гражданских институтов в классических формах. Что касается Церкви, то ей, на первый взгляд, проще. Эта древнейшая институция уже пережила много государств и обществ. Она обладает своей миссией, сформулированной раз и навсегда ее Основателем. С точки зрения «самоописания», установления собственной идентичности, Церковь является уникальным феноменом — в первую очередь потому, что здесь не требуется «новый язык». Развитие всех общественных институций, целых социумов прямо связано с выработкой нового языка самоописания. Лишь Церковь использует один и тот же язык и не нуждается в том, чтобы новым концептам искать новые имена. И все же, несмотря на высокую степень самотождественности, в конкретной ситуации России порога XXI века, Русская православная церковь сталкивается с некоторыми вызовами современности, на которые не знает ответа. Таков фон, на котором, в первый год президентства Владимира Путина, начинается новый этап «государственно-церковных отношений», точнее говоря, новый этап взаимного позиционирования. В чем заключена новизна? В ельцинское десятилетие светская власть воспринимала Церковь, как это ни удивительно, «посоветски», то есть как «общественное объединение», как рядового субъекта гражданского общества наравне с профсоюзами и партиями или даже, например, как крупного экономического субъекта. Только теперь, после десятилетия хаотического взаимодействия государства с Церковью, светские власти начинают понимать, что Церковь — это тоже власть, но иная власть, и что у Церкви собственный проект общества. Московская патриархия в период «демократической революции» «Надо воцерковлять, а там посмотрим» — такова основная «политическая» позиция РПЦ в 90-х годах. Антиклерикальная журналистика стремилась создать иной образ — тотального вмешательства Церкви в политическую жизнь (участие в государственных церемониях, лоббирование в высших эшелонах власти, поддержка коммунистов и т. д.). Но реально политическое поведение Церкви в период «революции» 90-х годов было весьма осторожным. Это видно, если сравнивать не только позиции костела в Польше во времена «Солидарности» или в Литве в период «Саюдиса», но и оппозиционную политическую активность сербского Патриарха Павла при Милошевиче. В условиях пестрой политической панорамы 90-х годов практически все партии и союзы искали поддержки Московского патриархата на выборах (за исключением, возможно, «Яблока»). Патриархия заявляла о своем невмешательстве, «нейтралитете». Она поддерживала самые тесные рабочие отношения с гражданскими властями, а во время думских и президентских выборов Патриарх Алексий в публичных выступлениях призывал не голосовать за «прошлое», или, иначе говоря, проголосовать за «партию власти» как за наиболее системную часть политического спектра. Московская патриархия запретила священникам вступать в политические организации. Отдельные и потому очень заметные исключения (прямая агитация московского священника Александра Шаргунова за КПРФ, выступления протоиерея Владислава Свешникова в поддержку КРО) только подчеркивали общую позицию Патриарха и высшей церковной администрации. Объяснять это можно по-разному. Те, кто враждебно относятся к Московской патриархии, скажут, что это инерция долгого периода сотрудничества с советской властью, неспособность к активному политическому действию. Другая точка зрения: Патриарх Алексий искренне стремился избежать масштабного гражданского конфликта, считая, что Церковь не должна участвовать в поддержке так называемой «оппозиции», поскольку главное — вывести Россию за пределы первого «постсоветского» периода с наименьшими потерями. Свой политический курс Патриарх Алексий публично обозначал словом «миротворчество». Реализовать эту идею буквально Патриархия смогла лишь однажды — во время переговоров в Даниловом монастыре за несколько дней до штурма Белого дома. Эта попытка была безрезультатной, поскольку Ельцин и его администрация опасались наращивания политического влияния Патриархии (в коридорах президентской администрации об этом тогда говорили достаточно откровенно). Патриархия поддерживала Ельцина исключительно из интересов сохранения стабильности. Ельцин и его администрация не хотели усиления роли Церкви в российской политике. Государство, которое возникало стихийно (или «строилось» Ельциным) в период «революции» 90-х годов, не наследовало никакой «старой России» и вообще не задавалось вопросом об идентичности России в современном мире. Ельцин видел в Церкви прежде всего одну из корпораций, доставшихся ему от СССР, со своими корпоративными интересами, которые могут и должны быть учтены в практической политике. Церковь для тогдашних властей была вся «вовне». В ельцинское десятилетие политическая риторика светских властей сводилась к «чувству вины» перед Церковью. Это было «либерально-гуманитарное» чувство. Из гуманитарных соображений власть собиралась что-то вернуть какому-то постороннему субъекту, чьи «гражданские права» в прошлом были ущемлены. Старая повестка исчерпывалась следующими позициями: Что же из этого реестра досталось Путину в наследство от прежнего режима? Гарантии невмешательства. Создание министерства по делам культов (или любого подобного органа) было, как известно, запрещено Законом о свободе совести 1990 года. Пункт о запрете был одобрен и церковными, и гражданскими властями. У демократических властей того времени был посттравматический синдром, поскольку в СССР верующие преследовались как диссиденты. Патриархия глубже знала историю — ее не только не устраивали Советы по делам религий, но и обер-прокуратура. Та, как известно, с конца 30-х годов XIX века превратилась в министерство с большим штатом чиновников, и высшее управление Церковью оказалось в руках светских властей. Но уже к 1995 году часть госчиновников начала публично выступать за воссоздание федерального органа. В регионах сотрудники по взаимодействию с религиозными организациями столкнулись с наплывом миссионерских групп, неоязыческих культов, сайентологов и других коммерческих «духовных практик». Вопрос их регистрации как религиозных организаций требовал какой-то единой экспертизы. С другой стороны, власти во многих регионах неохотно шли навстречу и традиционным для России конфессиям и деноминациям. Их права особенно ревностно отстаивала группа юристов во главе с Анатолием Пчелинцевым, настаивая на создании федерального органа, который бы следил за исполнением на местах федерального законодательства о свободе совести. В законе 1997 года пункт о запрете на такой орган был снят, однако МП неоднократно публично выступала против создания федерального органа в системе исполнительной власти и после 1997 года. Впрочем, до 2000 года этот вопрос в практической плоскости не стоял — хотя местное чиновничество и испытывало проблемы, высшее руководство страны не видело смысла создавать крупную федеральную бюрократическую структуру. Люстрация. Патриархии в 1992 году удалось блокировать процесс вскрытия архивов КГБ и публичного разоблачения сотрудничества священников и епископата с органами безопасности. Вряд ли это могло быть иначе, ведь в ходе революции 90-х годов не было люстрации по отношению к другим группам (об этом справедливо писал, например, Сергей Аверинцев в статье «Мы и наши иерархи» еще в 1992 году): почему, собственно, мы должны требовать люстрации по отношению только к священству? А, например, Академия наук? А журналистский корпус? К концу 90-х проблема люстрации полностью утратила актуальность, поскольку бывшие и действующие сотрудники органов безопасности растворились в новой политической элите, и их публичный статус вновь стал достаточно высок. Передача имущества, финансовая поддержка. Систематизированными опубликованными данными о том, сколько зданий, строений, земельных участков, предметов богослужебного назначения было возвращено МП в период 90-х годов, мы не располагаем. Нет данных и о том, какой была прямая и косвенная финансовая поддержка МП из федерального и местных бюджетов. Трудно подвести итоги ельцинскому периоду хаотической «реституции». Сколько вернули? Много. С другой стороны — ничего: здания и земли остаются в собственности государства, и МП пользуется ими на правах безвозмездной и бессрочной аренды. В собственности у МП, епархий и приходов только «движимое имущество». Сейчас МП настаивает, чтобы то, что ей было передано в безвозмездную и бессрочную аренду за ельцинское десятилетие, было переоформлено в собственность. Государство же не понимает, почему оно должно передавать Церкви это имущество безвозмездно. МП указывает, что Церкви все это принадлежало до 1917 года. Но высшей власти страны, судя по всему, ближе аргументация, с которой выступают, в частности, эксперты Министерства культуры и многие другие специалисты: до 1917 года был «синодальный период», Церковь была государственной, и все находилось в собственности государства. Позиция светских властей однозначна: реституции — т. е. тотального возврата в собственность — не будет. Патриархия согласна с тем, что реституция невозможна. Патриарх Алексий неоднократно выступал по этому поводу (см. недавнее интервью РТР, сентябрь 2001), подчеркивая, что МП и не ставит вопроса о реституции, но рассчитывает на частичную передачу в собственность Церкви той или иной недвижимости. Складывается впечатление, что путинская администрация в данный момент смотрит на МП как на экономического субъекта, который должен выкупить то, что хочет получить в собственность. Ограничение иностранных миссий. Это наименее проблемный вопрос в отношениях государства и Церкви. В самом начале 90-х годов в высших эшелонах власти было немало сторонников «свободного рынка религий» на территории страны. Собственно говоря, эта «свободная конкуренция» прямо следует из первой статьи Конституции РФ. Однако МП и группа православных публицистов (Андрей Кураев, Александр Дворкин) сумели повернуть общественное мнение в пользу другой точки зрения. Их аргументация такова: никакой fair play в этой сфере не будет. Иностранные миссии, пользуясь неограниченными ресурсами и отражая чужие геополитические интересы, получают слишком большие бонусы в своей миссионерской деятельности. Эту точку зрения в результате поддерживает большая часть политической элиты. Вообще «вопрос о сектах» в политической истории России последнего десятилетия занимает особое место: он оказался тем инструментом, с помощью которого в либеральной части политической элиты стало формироваться некоторое представление о балансе между «конституционализмом» и «национальным интересом». Исполнительная власть, особенно на местах, стала проводить ограничительную политику, тормозить регистрацию и т. д. Армия, МВД, система образования. Что касается собственной миссии МП, то светские власти не противились проникновению Церкви в армию и места заключения, но в течение всего десятилетия в 90-е годы твердо стояли на недопустимости преподавания основ веры в государственных и муниципальных школах в основное учебное время. Конституция провозглашает принцип отделения Церкви от государства. С другой стороны, Конституция защищает права верующих. Это означает, что православные солдаты или зэки имеют право ходить в храм. Ходить ли им строем в ближайшую к ним церковь или построить храм прямо на территории части, должны решать их непосредственные начальники. В большинстве зон и тюрем уже действуют храмы или часовни, есть православные общины, постоянно окормляемые священником. Представители МП в 2001 году впервые участвовали во всемирном съезде капелланов — военных священников. В июле 2001 года сменилось руководство отдела по взаимодействию с Вооруженными силами в МП. Вероятно, новый глава отдела протоиерей Дмитрий Смирнов продолжит линию на создание института военных капелланов и будет выступать за возрождение должности протопресвитера армии и флота. Другое дело образование. В средней школе, по мнению МП, следует придерживаться практики многих стран: если большой процент родителей одной веры хотят, чтобы у детей был преподаватель веры, то следует ввести эти занятия в основное учебное время. В высшей школе МП считает необходимым ввести преподавание «теологии». Отчасти это удается: к сентябрю 2001 года открылся уже 11-й факультет теологии в светском вузе. Но в целом преподавание веры в светских вузах остается факультативным. Это, так сказать, «строгий конституционализм» — здесь реализуется принцип отделения государства от Церкви без всяких оговорок. «Каноническая территория МП». Ельцинская администрация не имела ни политической воли, ни инструментов для того, чтобы поддержать МП в существенных для нее проблемах на Украине и в Эстонии. В этой сфере взаимодействие находилось на нулевой отметке весь период 90-х годов. Конец ельцинской эпохи Во второй половине 90-х — начале 2000-х годов положение Церкви в российском обществе начало существенно меняться. В Церковь пришли новые возрастные и социальные группы. Быть православным, исповедоваться и причащаться стало частью позитивной self-identity для молодежи в столицах и провинции. Средний класс, 30–40-летняя интеллигенция, т. е. первое активное постсоветское поколение, также активно воцерковляются. Качество их веры для политического анализа значения не имеет. Важно, что Православие становится важной частью национальной идентичности для деловой и политической элиты. Процесс «воцерковления» имеет целый спектр следствий. С точки зрения политической стратегии уже просматривается тот горизонт, за которым конституционные основы РФ могут быть пересмотрены в пользу «Церкви большинства» просто в силу того, что действительно образуется это большинство. Этот процесс сравним, например, с пересмотром административно-территориального деления РФ. Еще три-четыре года назад этот пересмотр казался совершенно нереальным, а сейчас большая часть политической элиты смотрит на такую возможность как на вполне реальный результат путинской государственной стратегии. Со сменой возрастных групп и с воцерковлением элиты просматриваются и новые контуры «православной идеологии». Дело в том, что в 90-е годы на идеологический климат в МП сильно влияли группы мирян, проведших половину жизни в религиозном диссидентстве при коммунистах. Это были люди, с точки зрения новых поколений, «идеологически замороченные». Эти люди знали только один социальный идеал Церкви — теократию. Теперь, с активным включением системной элиты, молодежи, среднего класса в церковную жизнь, эти группы неизбежно маргинализируются. Возникает вопрос, каким для новых групп будет образ Церкви в современной политике? Не менее важен вопрос, кто в иерархии и священстве будет олицетворять этот современный образ Церкви в ХХI веке? Прежде чем ответить на этот вопрос, дадим краткий обзор основных событий первого года отношений Церкви и государства при Путине. Первый этап правления Путина Летом 2000 года в отношениях государства и МП начался новый этап. Случилось это вскоре после Архиерейского собора 2000 года, на котором, напомним, было три существенных события — канонизация царской семьи, принятие документа о социальном учении Церкви и обращение архиереев к Президенту. Обращение, как известно, содержало своего рода напутствие новому главе государства дать новый импульс в решении проблемы церковной собственности. Владимир Путин дал распоряжение создать правительственную комиссию по имущественной проблеме во главе с В. Матвиенко (реально — во главе с квалифицированным правительственным экспертом Андреем Себенцовым). Ей поручили в трехмесячный срок представить Президенту ясную картину имущественных претензий РПЦ, кафедре религиоведения Академии госслужбы заказали разработку «концепции государственно-церковных отношений». В Кремле начали подготовку к реорганизации президентского Совета по взаимодействию с религиозными организациями. По инициативе Администрации президента в «Президент-отеле» в ноябре 2000 года состоялось самое представительное совещание по государственно-церковным отношениям за последние десять лет. В составе участников был объявлен даже заместитель главы администрации Владислав Сурков. В нем участвовали три архиерея (митрополит Мефодий Воронежский, архиепископ Иоанн Белгородский, архиепископ Евгений Тамбовский), Сергей Кравец — руководитель Церковно-научного центра МП, а со стороны государства около полусотни госчиновников во главе с Андреем Себенцовым (правительство РФ) и Александром Абрамовым (Администрация президента). Однако все эти усилия не привели к существенным результатам. Ни со стороны Кремля, ни со стороны Патриархии не оформились публичные группы «переговорщиков», которым предстоит выработать новую стратегию взаимоотношений светских и церковных властей на достаточно долгую перспективу. Религиозный имидж Путина К власти в государстве пришли молодые, энергичные люди. Они объявили: революция закончена, наступила эпоха постреволюции, т. е. скучной, будничной стабильности. Иначе говоря, наступила «консервативная эпоха». Этот «консерватизм», конечно, требовал, чтобы в политическом имидже Путина имелась религиозная составляющая. Политический консерватизм — это семейные ценности, этика присяги, вера. Обеспечить первые два пункта неоконсерватизма Путина было несложно: он человек семейный и военный. Поскольку в России в силу национальной традиции так называемая «гражданская религия» невозможна, администрации Президента предстояло позиционировать Путина в отношении Православия. Путин побывал на Пасху 2000 года в Исаакиевском соборе Петербурга, на Рождество, мельком, в храме Христа Спасителя, наградил иерархов орденами. Наконец, стремительно слетал в Псково-Печерский монастырь поговорить с отцом Иоанном (Крестьянкиным), знаменитым русским старцем. Мобилизация консервативного электората «под Путина» осенью—зимой 2000/2001 года была проведена достаточно успешно. Православная часть этого электората, точнее, православные идеологи — радостно поддерживали президента. Александр Крутов в журнале «Русский дом» писал: «Наконец-то власть заговорила с нами на нашем языке…» Имелся в виду язык русских националистов. Наместник Сретенского монастыря о. Тихон (Шевкунов) давал интервью о духовной жизни президента, о его «обращении» после чудесного спасения во время пожара на даче и т. д. Итог был подведен в выразительной публикации на первой полосе «Известий» в дни первой российско-американской встречи в верхах. В этой статье было продемонстрировано, что Путин не только более умный, но и более консервативный политик, чем Буш. А семья Путина более религиозна, чем семья Буша. Разработка концепции государственно-конфессиональных отношений Весной 2001 года обнаружилась парадоксальная ситуация. В медийном пространстве российский президент становится все более консервативным и религиозным. Однако на следующем уровне, чуть ниже, в государственно-церковных отношениях ничего не меняется, не решается ни одна проблема. Во-первых, к лету 2001 года выяснилось, что Российская академия государственной службы (РАГС) провалила государственный заказ на концепцию государственно-церковных отношений. Текст честно сдали Александру Волошину. Он посмотрел и вернул обратно. Провал заключался в том, что РАГС вообще не поняла сути заказа. Весь текст «концепции» заведующего кафедрой религиоведения РАГС Николая Трофимчука сводился к патетическому обоснованию конституционных норм в области свободы совести. «Концепция» не создавала почвы для выработки ответов на конкретные вопросы, которые беспокоят власть. Есть ли у Церкви основания (и если есть, то какие) для получения в собственность имущества? Что и почему государство намерено поддерживать в церковной сфере на уровне федеральных программ? В каких изменениях системы церковной администрации государство заинтересовано? Может ли и должна ли Церковь участвовать в построении гражданского общества — или ее следует рассматривать вообще вне такого пространства? Каковы масштабные тренды развития законодательства о свободе совести, о статусе религиозных организаций и какие предпочтительнее для России в ХХI веке? Провал РАГСа ободрил самодеятельных авторов. Игорь Понкин — основатель Института государственно-конфессиональных отношений и права — вместе с тремя соавторами опубликовал альтернативный проект концепции. В центре его концепции — детализированное определение понятия «традиционная религия». С момента принятия закона 1997 года, в котором это понятие содержится в преамбуле, было сломано много копий вокруг «традиционности». В церковной среде правотворчество И. Понкина было встречено с сочувствием. Но для Администрации президента и всех остальных госструктур оно не решает никаких практических задач, потому что в сфере права никакие изощренные определения «традиционности» не позволяют обойти Конституцию РФ. Сформировались и другие центры разработки государственно-церковных отношений. Этно-конфессиональная комиссия при Аппарате полпреда президента по Приволжскому округу Сергея Кириенко начала разработку собственной концепции (руководитель проекта С. Градировский). Одновременно при «Медиасоюзе» группа журналистов заявила о создании экспертного сообщества — Гильдии религиозной журналистики (руководитель проекта Александр Щипков). Второе событие — раздел «Религия» на сайте «Страна.ру». Как известно, этот интернет-ресурс с самого начала был подан как «новый ТАСС», или общенациональный новостной ресурс, работающий на администрацию Путина. Считается, что Глеб Павловский — инициатор проекта — с конца 1999 года и до настоящего времени оказывает определенное влияние на выработку стратегий Кремля в ряде вопросов. На сайте «Страна.ру» впервые проблемная религиозная информация стала подаваться не как маргинальная, а как часть информационного общенационального мейнстрима. Иначе говоря, открылась площадка для просеивания ньюсмейкеров, выявления точек зрения. Задача, которую ставил Павловский перед редакторами этого отдела «Страны.ру», легко реконструируется из его многочисленных интервью и выражается тезисом: «Россия — европейская страна с христианскими ценностями, а Православие — базовая часть нашей европейской идентичности». Кстати, впервые этот тезис прозвучал из уст Владимира Путина зимой 2000 года. Третье существенное событие — активное обсуждение в Кремле идеи создания нового органа по делам религий. Осенью 2000 года вышеупомянутый Александр Щипков в «Независимой газете» предложил создать компактный орган по делам религий по типу полномочного представительства при президенте. К осени 2001 года, согласно распространившимся слухам, примерно эта схема и была принята. Согласно этой схеме, якобы планируется создание органа в составе администрации президента, и к нему гипотетически перейдут все задания и полномочия по выработке концепции государственно-церковных отношений. Пока неясны полномочия руководителя этого органа: кому он будет подчиняться — главе администрации или президенту напрямую? Если этот орган будет создан, его первое решение, скорее всего, приведет к незначительной реорганизации уже имеющегося в администрации президента отдела по взаимодействию с религиозными организациями и вряд ли создаст какую-то динамику в государственно-церковных отношениях. Необходимо учитывать, что светские власти имеют дело не с Церковью вообще, а с отдельными группами внутри церковной администрации, которые ведут диалог с государством от лица Церкви. И опять же, не с «государством вообще», а с конкретными элитными группами в светской власти. Со стороны государства есть два очага влияния. Сурков—Павловский. Эта связка сегодня проводит определенную стратегию в отношении Церкви. Во-первых, они осуществляют в отношении МП общую позицию «равноудаленности». МП рассматривается ими по итогам ельцинского периода как «олигарх». Разумеется, не как Березовский или Гусинский, а как субъект политического пространства, который должен и может «разолигархиться» и занять новую позицию в отношениях с властью. Во-вторых, «наверху» сознают, что для МП самостоятельно позиционировать себя в качестве «равноудаленного» от власти политического субъекта — очень трудная задача. Поэтому, как профессионал-медийщик, Павловский предпринимает усилия для того, чтобы облегчить МП «субъектизацию». Этому, кстати, сильно способствовал раздел «Религия» на сайте «Страна.ру». Цель — вывести наружу, в публичную дискуссию всех реальных активных игроков со стороны МП. В конце 2000 года Павловский принял участие в круглом столе, организованном о. Всеволодом Чаплиным в Отделе внешних церковных сношений о «социальной доктрине», и там порекомендовал активно ее пропагандировать среди элиты. В настоящее время развивается проект презентации доктрины в 30 субъектах федерации. Началась эта акция с презентации в Госдуме летом 2001 года и сейчас активно продолжается. 20 июля 2001 года в интервью «Стране.ру» Павловский вполне откровенно объяснил свое видение стратегии светских властей в отношении МП. С его точки зрения, имеется целенаправленная медийная политика Березовского и западных структур, направленная на подрыв режима Путина. Антипутинские СМИ, по его словам, сейчас ведут три крупные кампании: «на раскол Православия, на дискредитацию наших союзников, прежде всего Украины, и на личную дискредитацию Путина… В последние месяцы развернулась беспрецедентная кампания давления на Православие, суть которой — игра на раскол православных конфессий, представление Православия как ослабленной и распадающейся мировой религии на фоне победоносно наступающего католичества и протестантизма. Цель заключается в том, чтобы лишить независимую Россию ее реальной культурной и традиционной составляющей. Если Россия не православная страна, то она и не европейская страна, потому что православие — это и есть то, что нас связывает с Европой. Поэтому, как только Россия начинает говорить о своей европейской ориентации, как только Путин заявляет этот приоритет («Мы движемся в Европу»), удар наносится по базе нашей религиозной традиции». Таким образом, Павловский прямо заявляет, что в интересах политического и внешнеполитического имиджа Путина иметь сильную и консолидированную Церковь. Для такой стратегии не имеют значения «левые», «правые», монархисты, демократы и т. д. — главное, чтобы вся «здоровая церковная общественность» сплотилась вокруг одного центра в МП, с которым власть при необходимости могла бы иметь дело как с «субъектом». И, при желании, могла бы оказать политическую поддержку такой консолидированной группе в решении многих — даже сугубо церковных — проблем. Себенцов—Кудрявцев. Сегодня это лидеры группы госчиновников, отвечающих за взаимодействие с религиозными организациями на разных уровнях власти. Оба они — лучшие государственные эксперты в области отношений с МП, хорошо знающие все перипетии ельцинского периода (А. Кудрявцев работал еще в Совете по делам религии РФ). Андрей Себенцов имеет неплохие шансы возглавить федеральный государственный орган по взаимодействию с религиозными организациями в случае, если таковой будет все-таки создан. Их позиция — последовательный конституционализм, заключающийся в парировании всех попыток МП в одностороннем порядке преодолеть первую статью Конституции. Взаимодействовать со связкой «Сурков—Павловский» им трудно, просто в силу того, что юристам тяжело работать с медийщиками, которые, с точки зрения юристов, всегда действуют в духе слона в посудной лавке. Со стороны МП участники этого процесса следующие. Во-первых, Патриарх Алексий. Реально остается самой мощной политической фигурой в МП. Вторая линия сегодня представлена митрополитом Кириллом, митрополитом Мефодием, архиепископом Арсением, архимандритом Тихоном Шевкуновым и влиятельной группой московских священников, возглавляемых протоиереем Владимиром Воробьевым, а также протоиереем Всеволодом Чаплиным. На третьей линии, близко примыкающей ко второй, находятся публично заметные епископы, участвовавшие в федеральных акциях, но политически недостаточно самостоятельные, — это митрополит Сергий, архиепископ Иоанн Белгородский, архиепископ Евгений Тамбовский, архиепископ Александр Костромской. История внутреннего взаимодействия этих церковных деятелей в 90-е годы — тема отдельной большой работы. Не менее важная тема, по которой в современной отечественной политологии не написано ни строчки, — какой образ Церкви в современном мире утверждает каждый из этих церковных деятелей, какова их стратегия, которую зачастую можно лишь косвенно установить из публичных выступлений и действий. Здесь невозможно развернуть эту большую тему. Поэтому только несколько замечаний о ситуации в МП и вокруг. Структура церковной администрации практически целиком является рудиментом советского периода, когда функции Церкви в обществе были минимизированы. Сегодняшняя система синодальных отделов, по-видимому, подлежит полному пересмотру. Подчеркнем, что речь идет не о канонических основах власти в Церкви, а о системе церковной администрации. Отдел по социальному служению, созданный когда-то для распределения гуманитарной помощи от западных христиан, очевидно, не может в его нынешнем состоянии участвовать в развертывание социальной работы (диаконии) на новом этапе. Любопытно, что весьма эффективный информационно-правовой центр по социальной работе МП действует на базе совершенно другого синодального Отдела внешних церковных сношений (ОВЦС). Два источника информации о Церкви — канцелярия Патриарха и ОВЦС — плохо связаны, если не враждуют между собой. У МП нет собственного политико-правового центра. Это ограничивает возможности Патриархии в диалоге с властью по принципиальным вопросам. Самый характерный пример «советскости» — Отдел внешних церковных сношений. Именно в силу того, что в советский период международная активность церкви (участие в «борьбе за мир») была единственным мостом между МП и светскими властями, ОВЦС продолжает совмещать функции политико-правового центра МП, функций церковного МИДа и официальной информационной службы (Отдел коммуникаций). Проблемами образования занимаются сразу два синодальных отдела (Учебный комитет и Отдел религиозного образования). За исторические исследования тоже отвечают сразу две синодальные структуры — Церковно-научный центр и Историческая комиссия. Все это не следствие того, что у Церкви огромные кадровые ресурсы. Наоборот, кадровый ресурс очень мал. Просто развитие церковной администрации в 90-е годы происходило стихийно — отдел открывался «под лидера». К осени 2001 года в МП продолжает сохраняться ситуация, характерная для 90-х годов: несколько влиятельных групп взаимодействуют со светской властью при очень слабой и непубличной координации между собой, а иногда конкурируя друг с другом. Смогут ли наиболее активные руководители МП хотя бы тактически объединиться для консолидированного взаимодействия со светской властью? Будет ли Патриарх реформировать церковную администрацию? Ответы на эти вопросы, вполне возможно, мы узнаем в скором будущем. О чем могли бы договориться Церковь и государство? Не имеет значения, будет ли кодифицирован пакт между путинской и церковной администрациями. Концепция государственно-церковных отношений должна описывать содержание соглашения между Церковью и государством. Документ под названием «Концепция государственно-конфессиональных отношений» так же бесполезен для установления нового курса в государственно-церковных отношениях, как и «Основы социального учения РПЦ», утвержденные на Архиерейском соборе. Обсуждаться может лишь двусторонний документ, устанавливающий «правила игры» на ближайшие годы. Содержание этого документа зависит от того, в какую игру хотят и готовы играть стороны. Поскольку о реальных намерениях государства в отношении Церкви известно ничтожно мало (не только обществу, но, по-видимому, и самому государству), то при попытке смоделировать правила такой гипотетической игры проще всего исходить из широко объявленной и артикулированной позиции Московской патриархии, которая уже определила позиции «торга». С точки зрения МП, церковно-государственный договор, видимо, мог бы выглядеть следующим образом. МП могла бы отказаться от риторических требований безвозмездной передачи в собственность земель и зданий, сохраняя линию борьбы за возращение в богослужебный обиход ряда музейных ценностей. МП вместо этого начала бы борьбу за поступательный льготный выкуп зданий и земель по согласованному с Правительством списку, а также — поскольку у МП нет средств для выкупа, даже льготного — за привлечение государства к созданию совместно с МП Общенационального фонда, в который все радеющие о Церкви могли бы вносить средства, зная, на выкуп каких объектов пойдут взносы. МП взялась бы провести в сжатые сроки реформу синодальной администрации, привлечь к диалогу с государством большую консолидированную группу епископов и священников и вместе с ними включиться в проводимую президентом реформу государственного управления (в частности, повышая статус митрополитов, возглавляющих кафедры столиц федеральных округов). При этом МП считала бы себя вправе ожидать от государства прямой финансовой и ресурсной поддержки ряда церковных проектов. Среди наиболее актуальных замыслов Патриархии чаще всего называют создание единого медиахолдинга МП (ежедневная газета, радиостанция с большим диапазоном, информационное агентство с региональной сетью), создание новых институтов социальной работы МП, международная деятельность МП на новом этапе в интересах укрепления имиджа России в мировом сообществе. Невзирая на накал дискуссии о продвижении православия в сферу образования, МП, по-видимому, без особого напряжения отказалась бы от публичной риторики о введении «основ веры» в государственных средних школах, если государство пообещало бы оказать прямую финансовую и ресурсную помощь развитию богословского образования. Аргументы, приводимые МП в пользу повышения уровня богословского образования, условно таковы: во-первых, высокий уровень богословского образования в значительной степени предотвращает идеологическую радикализацию священства, а значит, и мирянских групп; во-вторых, высокий уровень русского богословского наследия, наравне с некоторыми другими культурными достижениями России, является своего рода «экспортным товаром», работающим на имидж России — не только в православных странах, но и во всем остальном мире. МП также легко отказалась бы и от борьбы против создания федерального органа, ответственного за политику государства в области свободы совести, удовлетворившись принятием отдельной Федеральной программы вне подчинения Министерству культуры. В частности, в МП популярна идея создания Полпредства по взаимодействию с религиозными организациями, ответственного за реализацию такой Федеральной программы. Российское государство, несомненно, заинтересовано в укреплении своей европейской идентичности и в выстраивании своего места в глобализованном мире. И с этой точки зрения, конечно, имеет значение, пойдет ли Церковь вместе со светскими властями в этом направлении или, наоборот, выберет радикально изоляционистскую стратегию. Слово «выбор» употребляется условно: речь идет о том, будет ли обеспечен внутри Церкви механизм движения наверх новой церковной элите, которая сможет эффективно контролировать органично присущий Церкви изоляционизм? Церковь — по определению — «не от мира сего». И, гипотетически, она вообще может отказаться участвовать в каком-либо сотрудничестве с современным светским государством — ведь это государство секулярно. Представим себе, что весь 40-тысячный корпус священников и монахов, окормляющих многомиллионный народ, занял позиции радикального ожидания конца света и особой миссии русского народа в контексте этой эсхатологической перспективы. С таких позиций светские власти являются частью гибнущего секулярного мира и сотрудничество с ними — вероотступничество. Вопрос: что делать России XXI века с такой перспективой? |
 | ||
|
| |
| ||
