Опубликовано в журнале Отечественные записки, номер 1, 2001
|
После воскресной службы в храме шло крещение. Отец Евгений, настоятель Никольского храма, крестил долго и основательно, посоветовав напоследок отцу и крестному, молодым парням с напряженно-серьезными лицами, почаще заходить в храм, не только в горе, но и в радости. А потом мы сели беседовать во дворе на лавочке, под стендом с расписанием служб и перечнем самых тяжких грехов, среди которых особо настойчиво прихожан предостерегали от гадания и от увлечения Кашпировским или Чумаком. Отцу Евгению около тридцати лет, он высокого роста, с приятным лицом, парадное облачение он уже снял и остался в черной рясе, изрядно поношенной. Никольский храм в Бережках входит в состав музея-заповедника А.Н. Островского «Щелыково» в Костромской области. Это не выдающееся в архитектурном смысле, но изящное двухэтажное строение сегодня странно смотрится в лесной глуши, возвышаясь среди деревьев и изб как большой белый корабль. Построен храм в 1792 году тогдашними хозяевами имения, настоящими екатерининскими вельможами, жившими богато и на широкую ногу. На первом этаже в темном небольшом зале служили зимой, а парадный второй этаж, просторный и светлый, предназначался для летнего времени, когда приезжали в деревню господа. Разделение на зимнюю, черную, и летнюю — праздничную, дачную, жизнь сохраняется в этих местах вот уже два века. Впрочем, деревня вообще памятлива. Для верхнего храма был заказан в Германии деревянный резной иконостас — и от того, что делали его не православные мастера, а «басурмане», к тому же заказчики-господа слыли масонами, родился слух, что храм, дескать, не вполне чист, а как бы с порчею. Слух дожил до наших дней. Иконостас, к счастью, тоже. Внутри церковной ограды — могилы Островского, его отца, жены и одной из дочерей — семья Островского владела имением Щелыково с 1848 года и до революции. Приезжали только на лето, но и умирали почему-то в мае, в июне, оставаясь в костромской земле навсегда. За оградой храма — современное и довольно большое кладбище, количество могил на котором интенсивно растет, в том числе и за счет молодых парней, по пьянке регулярно погибающих на дорогах. Сейчас в самих Бережках всего несколько домов, в основном — дачники, на зиму остается не больше трех семей. Основу потенциального прихода составляют жители окрестных поселков и деревень. Люди по большей части живут вокруг музея — там три кирпичных, хочется сказать — пятиэтажки, но они в два этажа, так что скорее — «хрущевки». Есть еще пара бараков за речкой, там, где прежде была ферма и подсобное хозяйство. В своих домах сейчас простой народ селится менее охотно — нужно топить, воду носить. Зато те, кто побогаче и статусом повыше — строят новые избы. Впрочем, в бывшей усадьбе колхоза «Русь советская» все дома частные. В округе, в часе ходьбы, прежде было еще несколько сел с храмами: Покровское, Угольское, Твердово, но храмы разрушены, кое-где и до основания. Большинство сел тоже доживают последние дни. Судьба Никольского храма сложилась относительно счастливо — в пятидесятые годы в нем перестали служить, но передали не колхозу под клуб или овощехранилище, а музею. Возобновили службы в храме в девяностые. Священник приезжал из районного центра Островское — бывшее село Семеново-Лапотное — на автобусе, обычный деревенский поп — тихий, без амбиций, служил воскресные и праздничные службы, крестил когда надо, отпевал. Три года назад в Никольский храм был назначен свой священник. Отец Евгений оказался молодым человеком, окончившим в миру биофак МГУ, с экзотической специальностью океанограф. Щелыково и окрестности стали полноценным приходом. Однако, как говорит отец Евгений, на полтысячи жителей прихожан не более десятка. В основном пожилые женщины, «бабушки». Есть еще, по его выражению, «захожане». Еще сюда приезжают со всей округи крестить и венчаться — молодые после венчания отправляются к памятнику Островского, возложить цветы. Или на Снегуркин ключ — место, где по преданию растаяла Снегурочка, и с тех пор на дне колодца бьется ее сердце. Те, кто, вступая в семейную жизнь, обходится без венчания, к памятнику и ключику приезжают все равно. Так сложилось, что благодаря музею и дому творчества театральных деятелей (возникшему из привычки актеров Малого театра гостить в усадьбе главного русского драматурга) состав населения в Щелыково не совсем обычен. Летом численность его возрастает во много раз, среди дачников преобладает столичная творческая интеллигенция, многие, в основном дамы, причисляют себя к православным, поэтому охотно посещают храм — по праздникам. В этом году мои знакомые актеры, владельцы дома в деревне, решили венчаться в Щелыково. Сложность была в том, что невеста оказалась католичкой. Отец Евгений выдал ей небольшую брошюру, объясняющую разницу двух конфессий, и велел за неделю освоить. Женщина время выбрать не сумела и переживала, не устроят ли ей экзамен. Обошлось, и после приличествующих случаю пастырских наставлений пара была благополучно повенчана. Конечно, настоящий приход из дачников, на один-два месяца приезжающих в деревню, не сложить. Постоянные жители делятся на несколько категорий. Есть фермеры, их мало. Большинство мужчин работает на лесопилках. Женщины в сезон работают в доме отдыха — горничными, поварами, раздатчицами. Есть еще истопники, слесаря, работники парка. Много поселилось приезжих, но не издалека, а из Иванова, Юрьевца и т. д. Несмотря на непременные куличи на пасху, а кое-где и «жгону», или четверговую соль, изготовляемую в чистый четверг в русской печи (обычай совершенно языческий, но как-то в этих местах считающийся «святым»), к религиозной жизни все они скорее равнодушны. Гораздо внимательней к ней музейные работники — женщины среднего возраста, с высшим образованием. Они особенно радовались появлению нового священника, рассматривая его как потенциального союзника и единомышленника. Надеялись и просто на расширение круга общения. Сейчас они скорее разочарованы. Во-первых, выяснилось, что постоянно жить отец Евгений пока в Щелыково не будет. Он учится в Духовной академии, жена его не торопится покидать Кострому, сын также не хочет уходить из городской школы в деревенскую, в которую к тому же надо полчаса ехать на маленьком разбитом автобусе, в компании с не самыми вежливыми в мире сверстниками. Во-вторых, оказалось, что новый священник вовсе не намерен активно вступать в общественную жизнь. Ни воскресной школы, ни посещений больных, ни прочей благотворительности… Зато начал строить дом, ездит на собственной машине (на «Оке», а от Костромы до Щелыково 130 км). Все эти, на московский взгляд более чем скромные, потребности вызывают у многих искреннюю досаду — от несбывшихся ожиданий: «настоящего» священника представляли себе безотказным подвижником, аскетом и отцом всем сирым и убогим. Но основным камнем преткновения стало, как и следовало ожидать, отношение к музейным ценностям. Старинные церковные книги священник перенес на чердак дома причта, а потом и вовсе попросил забрать, так как занимают много места, к тому же беречь их ему трудно и незачем. К сохранению первозданного облика храма оказался равнодушен, даже напротив, проявлял желание многое переделать. Музей храм обслуживает, т. е. платит за охрану, отопление, содержит уборщицу и смотрительницу в одном лице, а также научного сотрудника (эти двое, кстати, являются едва ли не наиболее активными прихожанами). Сотрудник Андрей был даже старостой, но отец Евгений разогнал старую общинную десятку, а новой не собралось. Андрею из-за «двойного гражданства» приходится особенно трудно. Например, когда прижившийся около церкви странствующий монах Валерий выгнал с территории храма экскурсию школьников, по случаю жары разгуливающих в шортах и сарафанчиках, Андрею, как сотруднику музея, позволившему монаху такую выходку и внутренне, видимо, с ним согласившемуся, был объявлен выговор. Музей считает себя вправе определять границы допустимых изменений. Но если для музейщиков аутентичность здания, сохранность старинных предметов является главным делом, то для нового священника — это только мирские заботы, проявлять излишнюю привязанность к которым скорее грех. Отец Евгений рассказывает о своей жизни спокойно и кажется откровенным. Приход у него скудный. «Посмотрите, — говорит он, — на стол для приношений после воскресной службы. Пирог с творогом, упаковка конфет, бутылка молока. Разве можно на это жить неделю?» Деньги из церковной кружки — за свечи, требы, случайные пожертвования — уходят на необходимые церковные нужды (музейные с чувством оскорбленного достоинства рассказывали, что, по их сведениям, часть денег батюшка берет себе). Сам отец Евгений рассказал, что получает небольшое жалованье, как он шутит, «дорожные». Добиться этого удалось после «долгой бюрократической волокиты». Из примерно ста приходов в епархии жалованье получают только в пятнадцати-двадцати. Землю для строительства дома ему выделили бесплатно. «Лес пожертвовали» — впрочем, говорит, что «валил и рубил сам» (т. е. на свои деньги). Мужики-строители никаких скидок на сан не делают, строят за те же деньги, как и всем, и никакой безвозмездной трудовой помощи от местных жителей он не ждет. Зато от местного начальства кое-что поступает. Есть у отца Евгения мечта — создать настоящую общину, завести приходское (не личное) хозяйство, огород, скотину. Ничего подобного на музейной земле ему делать не разрешат. Поэтому он начал потихоньку восстанавливать храм в соседнем Угольском — от храма остались одни стены, заросшие крапивой и бузиной. Мэрия Островского обещает помощь материалами, техникой. На реставрацию храма идет и часть денег из церковной кружки, а также таинственные «пожертвования друзей». Угольское — деревня довольно большая и еще живая, расположена она рядом с шоссе, ведущим из Островского в Заволжск. Но главное, в ней купить дома смогут единомышленники отца Евгения, с которыми он собирается «восстанавливать жизнь церковную». К необходимости экспортировать настоящих прихожан из больших городов отец Евгений относится вполне спокойно. Не с «этими же, которые в канаве пьяные валяются», жить скитско-общинной жизнью. Местные жители в целом не вызывают у него энтузиазма: «насильно никого из канавы не поднять», — считает он, и добавляет, что и Господь никого насильно не спасает, ждет усилия самого человека. Зато если получится создать в Угольском настоящую общину, это и будет наглядным примером здоровой духовной жизни. Тогда соседи смогут выбирать — продолжать ли им коснеть в пьянстве и мерзости или присоединяться к общине. Будет свое хозяйство, смогут и неимущих кормить, а сейчас, когда нет ни средств, ни духовной помощи, священник в одиночку чем может утешить? На мой вопрос, знает ли он примеры удачной жизни городских людей, ведущих хозяйство в сельских общинах, он вспоминает лишь один скит на Волге, где жили в основном монахи. Впрочем, сегодняшняя судьба этого поселения ему неизвестна. В сущности, только к концу разговор наш выходит на тему, искренне отца Евгения интересующую. Я, как и многие светские люди, вижу в религии средство для помощи и поддержки нуждающимся — духовно или материально. Отец Евгений, видимо, устал от прямых или невысказанных упреков. На меня, говорит он, «все время наезжают: давай, помогай, поддерживай». Да, не завожу я здесь воскресной школы, потому что это — дело серьезное, ответственное, не для галочки, а я, неустроенный, мотающийся между Костромой и Щелыково, не имею для этого сил. Я не святой, мне нужна духовная поддержка, а я здесь один, даже с семьей приходится жить врозь. Но не в этом главное. Не надо превращать церковь в светскую организацию, заставлять ее заниматься социальной деятельностью, это неправильно. Социальное служение – «суета», от излишков, в свои хорошие времена церковь всегда помогала нуждающимся, но основная ее задача – «молиться и благословлять». «Церковь — не от мира сего», и если она начнет вникать в его нужды, то «никакой благодати не будет, начнется обмирщение». Высказав это, отец Евгений понимает, что, наконец, сформулировал для себя нечто важное. Разговором оба оказываемся удовлетворены, а на заднем плане уже давно маячит бригада плотников, пришедшая к хозяину за указаниями. На прощание я спросила отца Евгения, останется ли он жить в Щелыково. Как Господь распорядится, ответил он, все может быть, и я ни от чего не зарекаюсь. Но все же пригласил приехать на Рождество, и, возможно, выпить чаю у камина в новом доме, строительство которого он надеется наконец завершить. Июль 2001 года. Костромская область, |