(Ия Кива. Подальше от рая)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2018
Олег Демидов
родился в 1989 году в Москве. Окончил филологический факультет Московского
гуманитарного педагогического института. Поэт, критик, литературовед.
Публиковался в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Звезда» и HomoLegens.
Работает учителем словесности в Лицее НИУ ВШЭ.
ИЯ КИВА.
ПОДАЛЬШЕ ОТ РАЯ. – КИЕВ: КАЯЛА, 2018. – СЕРИЯ «ВЕР ЛИБЕРЭ».
Вышел
в свет сборник молодого поэта с необычным именем – Ия Кива.
В 2013 году она участвовала в Совещании молодых поэтов при Союзе писателей
Москвы. Тогда ее стихи не выделялись, не воспринимались как нечто из ряда вон
выходящее. Но жизнь внесла свои коррективы. Случился 2014 год – Евромайдан, Крым, ДНР и ЛНР, гражданская война на востоке
Украины. Конец мирной эпохи привел к личной трагедии. Кива
бежала из Донецка в Киев.
И
с этого времени пошли совсем другие стихи.
Разноголосица
В
предисловии к сборнику «Подальше от рая» Геннадий Каневский
отмечает, что Кива работает с травматическим опытом.
Такая формулировка верна по сути, но лучше сказать так: Кива
переводит с языка смерти («перекладаючи мову смерті») и на язык смерти.
смотри же смотри
же
пальцы
до крови стертые
но
это не наши мертвые ты говоришь
это
ихние мертвые ты говоришь
и
опять попадаешь туда
то
есть опять не туда попадаешь
думаешь господи как тут
темно
что
ж они все на одно лицо
наши
и ихние
ихние наши и наши ихние
ихние ихние и наши наши
и
звонишь и звонишь
…и
звонишь
Однако
помимо языка смерти возникают человеческие языки: русский, украинский,
польский, идиш, немецкий, литовский, и это как минимум. На них может писать
поэт, на них могут говорить субъекты лирического высказывания, они могут
подразумеваться и проговариваться.
я им боже мой говорил я не литовец
я им боже мой говорил это на идиш
я им боже мой говорил это на русском
я им боже мой говорил на украинском
Возникает
вавилонская разноголосица; цель ее – создание эсхатологического пространства, в
котором из каждого слова прорастает смерть.
Между
Кабановым и Жаданом
В
братской стране странное положение: закрываются русские школы, но русский язык
искоренить не удается; все канцелярские бумаги заполняются исключительно на украинском, преподавание в вузах – тоже исключительно на
украинском; как и везде, насаждается английский, прибавьте к этому воляпюк и
суржик. Языковая ситуация не может не затронуть думающего человека.
Надо
отметить, что у старших коллег Кивы, Александра
Кабанова и Сергея Жадана, в последние годы тоже вышли
сборники стихов – «На языке врага»[1] и«Все зависит только от нас»[2]. Их мотивы
отзываются в поэзии Кивы и, как мне кажется, в
некотором смысле формируют ее.
На
«языке врага» написана большая часть сборника Ии Кивы.
Есть несколько стихотворений на украинском, но
насколько они удачны и уместны, судить не берусь. Кабанов же, напомню, писал:
Взрывов
пыльные стога,
всходит
солнце через силу:
изучай
язык врага,
изучил
– копай могилу.
В
этом заглавном стихотворении есть и эсхатология, и непременная кабановская ирония. Смесь получается парадоксальная, но и
современный мир строится на парадоксах. Если политики заявляют о войне
(гражданской ли, русско-украинской ли, гибридной – неважно), нельзя оставаться
в стороне. Изучил язык врага – копай могилу, то есть познавай теперь язык
смерти. Этим, собственно, Кива и занимается: она
виртуозно владеет русским, но не останавливается на этом и познает новый.
затыкаешь
уши наушниками чтобы заснуть
а
тут такое радио такие помехи
передают
шум времени
Шостаковича
Мандельштама
с
ушами не слышно
а
без ушей не можно
Рецензируя
сборник «Все зависит только от нас», Ольга Балла написала: «Жадан
– поэт катастрофического творения мира, интонационно (да и по настроениям) не
так уж парадоксально родственный раннесоветским
революционным поэтам – тоже людям разлома… Жадан по
мере поэтического становления делается все жестче, суше, резче – и социальнее»[3].
Ия
Кива во многом созвучна Жадану[4]: у нее чувствуется интонация переломной эпохи и проступают жесткие и резкие сентенции. Что уж
говорить о родственности поэтам вековой давности? Правда, не советским, а тем,
что вот-вот должны эмигрировать или уже эмигрировали. У них-то ужас, страх и
невозможность прямого высказывания ощущались особенно остро.
Non—fictionpoetry
В
чем же Кива перекликается со старшими поэтами?
Кабанов
штудируется ею как мастер парадоксов («Исход москвичей», «У первого украинского
дракона были усы…», «Черный вареник» и т.д.). Однако его ирония отбрасывается,
ибо неуместна. Какие тут могут быть улыбочки, когда твой дом разрушен, твои
родные погибли, а на твоей земле разгулялась война? Поэтому большее сближение
происходит не с киевлянином Кабановым, а с харьковчанином Жаданом.
Его
верлибры документальны: поэт выстраивает нарративы –
с военным и подчеркнуто гражданским уклоном, – получается non—fictionpoetry. То же пытается делать Ия Кива. Только ей подобная документальность претит. Скорее,
стоит говорить об отрешенном ее изводе, когда фиксируется не чье-то бытие, а
строго твое. Такой остраненный взгляд субъекта
лирического высказывания на самого себя работает эффективней и приближает наше
читательское восприятие к «пониманию» поэта, который как будто «сам»
проговаривает какие-то важные вещи. Конечно, проверить этого мы не можем, но
ощущение имеем.
добрые люди
спрашивают
как
там дела в Донецке
какие
там вести с полей
ты
общаешься с кем-нибудь
спасибо
говорю мне очень приятно
что
вас так интересуют дорогие дончане
<…>
муж
моей одногруппницы
бросил
ее с маленькой дочкой
сбежал
в Западную Европу
всех
простил никому не должен
ни
родины ни алиментов
мужу
моей подруги
оторвало
руку в тридцати метрах от дома
шел
за хлебом мужик кормилец
много
пьет всех ненавидит
сына
моей знакомой
убило
на трамвайной остановке
семнадцать
лет никого не любил
даже
не целовался
и
как подсказывает мне голос Америки
по
состоянию на 20 декабря 2017 года
ситуация
в Донбассе к сожалению не улучшилась
Новая
музыка
Кива работает на
контрастах: с одной стороны, язык смерти, с другой – верлибры, наполненные
музыкой – классической и современной, пробивающейся не только в отдельных
строках или задающей ритмику прочтения, но и на уровне концепции книги.
Например, вместо классических астерисков Кива
использует нотные хвостики. По длительности – шестнадцатые доли. Музыкальное
произведение, построенное на таких нотах, будет быстрым, взвинченным и нервным.
Так
происходит и со сборником стихов. Тексты складываются в коллажи. Неожиданно
возникают аллюзии на репрессированных поэтов, филологов с трагической судьбой,
композиторов, переживающих масштабную кампанию разоблачения. Вдруг появляются
сцены из категории «18+». Стихи «светлые» (плохое определение, но иного не
подобрать) коли появляются, выглядят передышкой в непрерывном потоке боли и
разочарований.
«Подальше
от рая» напоминает «Траурный марш» Шопена в обработке Олега Каравайчука.
Когда не остается человеческого языка, остается язык смерти. Когда кончается
музыка, остаются эти нотные хвостики. Казалось бы, мир рухнул. Однако эти
«огрызки» все равно остаются звуками. И выстраивается новая музыка, основанная
на некогда великих образцах и мелодийном новоязе.
думаешь,
что включаешь Баха,
в
колонках военные марши,
думаешь,
что это Яша Хейфец,
слышишь
жалобный свист снарядов,
скрипка
звучит грубее,
колоратурное
сопрано войны
на
октаву выше,
кровь
заливает уши,
смычок
убили
Чаяние
Осталось
определить: что же такое язык смерти?
Потери
родных и любимых, сталинские репрессии, холодная и горячая гражданская война
как центральные темы. Виртуозное владение русским, когда тавтология
превращается в плеоназм. Сам язык, пронизанный болью, становится языком смерти.
Об этом и пишет в послесловии Елена Дорогавцева:
«Слова прорастают через тяжесть и усталость, они не уговаривают, не настаивают
на своем, они констатируют. Это деликатное, ироничное письмо, написанное с
филологической хитрецой, несвойственной теме, но не умаляющей силу прямого
высказывания, единственно уместного в разговоре о насилии».
Но
и это еще не все. Главное авторами предисловия и послесловия так и не
проговаривается. Интонационно Кива заговаривает
реальность «Символом веры» – может быть, самой сильной сентенцией этой молитвы
– чаянием о воскрешении мертвых. И тут уже неважно, с какой поэтикой к этому
подходить.
Кива работает с постконцептуализмом:
все
придумал как сам себе объяснить
написать
на пне не забыть
мол И.С. Бах жив и
В. Цой жив[5]
а
ты кто жив
жив
ли чем
ли
чуть жив
Возникающий
Виктор Цой играет роль рок-
и поп-иконы – уже не живой человек, а некий симулякр. Схожим образом появляется в стихотворениях Юрий
Гагарин. Не первый человек в космосе, а герой советской шутки (Гагарин летал в
космос и Бога там не видел).
молчишь
и икаешь
обнаруживаешь
в кармане труп Юрия Гагарина
закуриваешь
Несмотря
на то что Гагарин (или через строфу всплывающий Герман
Титов) – мертвый, его еще можно «оживить» – прикуриванием. И этот процесс
по-своему ритуален: через симулякры, связанные с
космосом (безвоздушным и мертвым пространством), Кива
как раз-таки и изучает язык
смерти.
Рай
Название
сборника «Подальше от рая» можно было бы расшифровать через социополитическую
реальность и воспринять обозначенный «Рай» иронично – как ДНР и ЛНР, откуда Кива вынуждена была бежать, но ряд текстов расширяет такую
трактовку до русско-украинских отношений и безумного устройства мира в целом.
странно что тебе здесь
есть еще помнить
убирайся
к черту в свою Россию
не
склала екзамен з української ггг
jesteśmy w dupie kurwa
mać
Даже «смерть
Бога» должна бы уводить куда подальше.
Цой жив
Ленин
жив
бог
умер
Однако
текстуальная смерть и низведение Бога до строчной буквы все равно не работают. Кива – филолог и мыслит соответствующе. Скорее, стоит
вспомнить Ролана Барта. И Бог, получается, выступает
в художественном тексте как «автор». Вот Он творит:
каждый
раз как рождается новый человек
бог
на земле поет арии на итальянском
бог
на небе молится на латыни
(Здесь,
кстати, строчная буква не для низведения и разрушения духовной иерархии. Это просто постконцептуалистский отказ от
синтаксиса.)
И
язык смерти должен бы уводить от любых библейских мотивов, исключать их. Однако
частое «проговаривание» автора автоматически включает эту книгу в необходимый
религиозный и культурный контекст.
Для
чего же нужен этот язык смерти и постоянное нагнетание атмосферы?
Иосиф
Бродский в послесловии к «Котловану» Андрея Платонова писал: «Идея Рая есть
логический конец человеческой мысли в том отношении, что дальше она, мысль, не
идет; ибо за Раем больше ничего нет, ничего не происходит. И поэтому можно
сказать, что Рай – тупик; это последнее видение пространства, конец вещи,
вершина горы, пик, с которого шагнуть некуда, только в Хронос
– в связи с чем и вводится понятие вечной жизни. То же
относится и к Аду. Бытие в тупике ничем не ограничено, и если можно
представить, что даже там оно определяет сознание и порождает свою собственную
психологию, то психология эта прежде всего выражается
в языке».
Получается,
что «Подальше от рая» – это выход в Хронос, где, смертию смерть поправ, живут
любимые. Воскрешение же осуществляется через язык – через чаяние на языке
смерти.
есть
ли у нас в кране горячая война
есть
ли у нас в кране холодная война
как
неужели совсем нет войны
обещали
же что будет
после обеда
собственными
глазами видели объявление
«война
появится после четырнадцати ноль ноль»
и
вот уже три часа без войны
шесть
часов без войны
что
если войны не будет до самого вечера
ни
постирать без войны
ни
приготовить
чаю
пустого без войны не испить
Вот
и выходит, что перед нами книга, которая должна остаться не только и не столько
в качестве живого человеческого документа (даже если все тексты строятся на остранении и non—fictionpoetry), поэтически зафиксировавшего
переломную эпоху, сколько в качестве молитвослова.
Вспоминается
известный сюжет, когда циркач пришел в церковь и вместо того, чтобы молиться,
начал жонглировать и делать стойки на голове. Чудачество? Нет. На его языке это
и была молитва. Почему же не быть ею и сборнику стихов «Подальше от рая» Ии Кивы?
[1] Кабанов А.М. На
языке врага. – Харьков: Фолио, 2017.
[2] Жадан С.В. Все зависит только от нас. – Ozolnieki: Literature Without Borders, 2016.
[3] Балла О.А.
[Рецензия] // Воздух, 2016, № 3-4.
[4] Кива даже переводила Жадана на
русский язык. Подробней см.: Жадан
С.В. Беременность / Пер. с укр. Ии Кивы // Крещатик, 2018, № 2 (80).
[5] В.Р. Цой возникает не раз. Вот пример из другого стихотворения
(«девушка извините что к вам обращаемся…»): «они
приходили они написали Цой мертв / но мы-то понимаем
/ мы-то с вами знаем что Цой жив».