Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2018
Ованес Азнаурян
родился в 1974 году. Окончил Ереванский педагогический институт, факультет
истории и основ права. Пятнадцать лет преподавал в школе историю, в настоящее
время работает системным администратором. Автор двух книг прозы и публикаций в республиканских,
российских и зарубежных изданиях. Финалист литературной премии «Русский
Гулливер» (2015), лауреат премии Исаака Бабеля (2018, IIIместо). Живет в Ереване.
О
чем ты, идущий рядом, молчишь сейчас?
Я
верю тебе и повинуюсь…
Елена Шуваева-Петросян. Четверть секунды
Узкая чешуйчатая дорога потрескавшимся
асфальтом извивалась вниз, иногда собираясь по-змеиному в кольца, иногда
выпрямляясь. По обе стороны небольшие островки битого бурого камня перемежались
такими же небольшими окровавленными островками маков и не растаявших с самой
осени снегов. В основном же была сплошная трава – сочная, зеленая.
– Да обгони ты этот драндулет
уже! Сколько мы можем за ним ползти? Серьезно! Обгони! Вот дура!
– Не могу. Дорога узкая и много
поворотов, – спокойно ответила молодая женщина. – Да еще снег пошел. Ты
помнишь, что пошел снег? Ты, конечно, не помнишь, что пошел снег. Ты ничего не
помнишь… – Женщина продолжала говорить спокойно, размеренно, с расстановкой,
хотя, если б мужчина не был так пьян, он бы уловил в ее голосе металл и
некоторое презрение. Женщина говорила и одновременно взглядом не отпускала
едущий впереди, метрах в десяти, старый помятый желтый жигуленок,
набитый молодыми людьми, которые что-то кричали.
По мере того как белый ее «мерседес» спускался по узкой ленте серпантина все ниже и
ниже, оставляя позади высокогорное
озеро Кари[1] («три тысячи
двести семь метров над уровнем моря», – вспомнила женщина), которое раскинулось
в каких-нибудь пятистах метрах от южной вершины четырехзубого
Арагаца[2], мужчина все
больше пьянел. Так всегда бывает, когда спускаешься с горы. И поэтому в
ресторане «Алагяз», расположенном на берегу озера,
всегда спрашивали, кто водитель, чтобы не наливать много. Наверху из-за
разреженного воздуха почти не чувствуешь опьянения, но стоит тебе спуститься на
несколько десятков метров ниже, и ты уже не можешь удержаться на ногах.
– Не было снега, Анжо!
– Был, Або-джан.
И снег был, и твое купание в ледяной воде озера тоже было.
– Сучка ты все же!
– Допустим. Но давай ты попытаешься
заснуть. Лучше поспать. Я не хочу тебя тащить на себе к твоей мамочке на
четвертый этаж. Понял? Молодец.
Молодой мужчина, кряхтя, лег на заднее
сиденье, по-детски свернувшись калачиком. Не отрывая взгляда от едущей впереди
желтой машины, Анжелика кое-как сняла куртку и укрыла
Альберта.
Урод ты, Альберт-джан! Измазал ботинками все сиденья и ковры!
«Хорошо, что его не рвет…» – подумала она и только тогда заметила в зеркале
заднего вида едущую за ее «мерседесом» «газель».
Туристы, должно быть. Может, действительно обогнать этих парней в желтых «жигулях»?
Но минут через десять желтый жигуленок сам резко притормозил, дернулся влево и
остановился, перекрыв дорогу. Включив аварийки и
нецензурно выругавшись, остановилась и Анжелика,
услышала, как сзади застонала тормозами «газель» с туристами. А потом пошел
снег. Удивительно, несмотря на снег, далеко на западе, под толщей облаков, был
виден закат. Красивый и далекий. И краешек солнечного диска бросал свет на
такую же далекую и большую гору Арарат. Казалось, снег идет только на этом
участке дороги, на склоне Арагаца.
Из жигуленка,
в котором играла громкая музыка, вышли пятеро молодых мужчин и направились к
белому «мерседесу».
– Кур[3]—джан! Всё! Дальше никто не поедет, – закричали молодые
люди.
Анжелика опустила стекло
и нарочито вежливо поздоровалась.
– Почему вы перекрыли дорогу?
– Революцию делаем! Осуществляем мирную
акцию гражданского неповиновения!
– Понятно. А какой смысл перекрывать эту
маленькую дорогу? Перекройте трассу внизу. Зачем перекрывать эту тропинку? Там
сзади, кажется, туристы в «газели». Вы их пропустите, нет?
– Нет, их тоже не пропустим! Революция
для всех!
Из «газели» вышел водитель, седой
старик, прихрамывающий на правую ногу, и подошел к парням.
– Бари ереко, тхерк[4]—джан. Там у меня туристы. Им надо успеть на самолет…
– Правило для всех! Никто не поедет!
Седой старик не стал уговаривать,
пререкаться, просить и, пожав плечами, пошел своей походкой в три четверти
такта обратно к себе в «газель». Туристы же все (в «газели» их было тринадцатьчеловек) высыпали на дорогу и начали
фотографировать снег и парней из желтого жигуленка.
– Свободная! Независимая! Ар-ме-ни-я! – заорал один из парней в черной кожаной куртке
поверх белой майки, на которой был портрет Паруйра Севака[5].
Анжелика подняла стекло
и, надув губы, скрестила на груди руки, уставив взор на сорванный еще вчера
цветок мака, который лежал теперь под лобовым стеклом
и, казалось, упрекал ее в чем-то.
Остальные четверо молодых мужчин тоже
проскандировали:
– Свободная, независимая Ар-ме-ни-я!
Когда они перестали кричать, Анжелика снова опустила стекло.
– Может, все же поедем, а? Хотя бы до
трассы. Тут у меня сзади человеку плохо.
– Да он просто бухой! Нет, куро-джан. Не
выйдет. – Парень с Паруйром Севаком на груди широко улыбнулся и стал
разглядывать Анжелику.
Она была молодая, красивая, в красном
вязаном платье, белых кедах, и у нее были длинные, собранные в хвост волосы.
– Чего ж он так набухался-то?
Твой муж? Как же он тебя будет защищать в случае чего?
– В случае революции? – съехидничала Анжелика, хоть и, надо признаться, испугалась. Вряд ли ее
защитит хромой водитель «газели» или эти туристки… Филиппинки?
Китаянки? Вьетнамки? Разве разберешь их?!
Когда туристки подошли к группе молодых
людей, окруживших белый «мерседес» Анжелики, один из парней, крикнул:
– Смотри! Куча китайцев! – Казалось, он
был моложе всех. Хоть и был таким же, как остальные, бородатым, курчавым, но –
точно! – моложе всех. И на голове у него была идиотская
ковбойская шляпа. – Меня зовут Симеон, – представился он. – Не Симон,
а Симеон.
Анжелика не смогла
сдержать смех.
– А меня зовут Клеопатра, – сказала она
и опять рассмеялась.
– Аваг,
слышал? – сказал Симеон своему другу в майке с
портретом Паруйра Севака. – Говорит, ее зовут Клеопатра.
Самый старший из ребят – Аваг – посмотрел на Анжелику и
махнул рукой:
– Врет. С тем же успехом меня зовут
Уинстон Черчилль. Но меня, как все знают, не зовут Уинстон Черчилль, меня зовут
Аваг, и я пастух.
– Аваг у нас
книги читает, – объяснил вежливый молоденький Симеон. – Поэтому у него майка с Паруйром Севаком.
А потом остальные, нагибаясь к окошку «мерседеса», представились:
– Ишхан, Павле, Завен…
– Клеопатра, очень приятно! –
заупрямилась Анжелика.
– Послушай, Клеопатра-джан,
– сказал Павле. – Все равно мы перекрыли дорогу.
Выходи, поедим, пообщаемся. У нас в багажнике шашлык есть. У нас вино есть. Но
мы тебе не дадим вино, потому что ты за рулем. Китайцев тоже пригласим… Эй, варпет[6]! – крикнул он
водителю «газели». – Не сиди там, как обиженное облако. Иди к нам, хоровац[7] поедим. – Потом
опять Анжелике. – Что скажешь, Клеопатра-джан?
А твой муж пускай спит.
– Да не муж он мне! Он мой друг.
– Олигарх? – спросил Завен,
самый высокий среди всех, накинувший на плечи, подобно мушкетерскому плащу,
государственный флаг Республики Армения. – Это он тебе машину подарил, ес дра мере[8]?.. – выругался
он.
Анжелика всплеснула
руками:
– Аствац им[9]! Какой из него
олигарх?! Разве олигархи такими бывают? Вы на него посмотрите… Он программист.
А машину я купила сама. И я тоже не олигарх. Я дизайнер.
– Тогда выходи! Отпразднуй с нами
революцию! – строго сказал Ишхан, у которого был орлиный нос. В руках у него было маленькое
радио, из которого доносились звуки прямых подключений радиостанции «Свобода» с
места ереванских событий.
– Холодно. Снег же идет! – мрачно
сказала Анжелика и подняла стекло.
Аваг, Павле, Ишхан, Завен,
Симеон пошли к своему жигуленку,
а Анжелика осталась в «мерседесе»
и разглядывала туристок.
«Куча китайцев!» – мысленно
процитировала она молоденького Симеона
и рассмеялась.
– Ай Ишхан! Что говорят по твоему радио? Новости есть? – спросил
Аваг.
– Все дороги перекрыты, говорят. И еще
час будут перекрыты.
– Хорошо! Когда мы дорогу
откроем, поедем в Ереван и присоединимся к революции. Знаешь, помню из детства,
радиостанцию «Свобода» можно было поймать только на вершине Арагаца. Только там
ловило. В других местах «совет»глушил. А теперь запросто:
включил и слушаешь. Да еще на армянском языке.
– Но ты же простой пастух, – рассмеялся Завен. – Зачем тебе радиостанция «Свобода»?
– Не знаю, – рассмеялся тоже Аваг. – Старшие слушали, вот и я слушал. – Потом его лицо
сделалось серьезным. – А по-твоему, раз мы пастухи,
значит, ничто нас касаться не должно? Вот почему мы едем в Ереван, как ты
думаешь? Потому что надо. Потому что это важно, что в Ереване происходит.
Потому что мы не можем говорить, как раньше – «мы и наши горы, а вы кто
такие, вашу мать?» Понимаешь? Теперь уже нельзя.
– Ну тебе
виднее, – отозвался Павле, вечно мрачный, вечно холостой. – Ты сказал, надо
ехать, вот мы и поехали. Хотя, чего греха таить, я за то, чтобы сняли с
должности нашего гюхапета[10].
Ишхан расхохотался:
– Да, пускай снимут, пока ты его не
убил.
На это Павле
весьма однозначно выразил свое отношение к матери гюхапета.
– Главное, чтобы гюхапетом
назначили кого-то из наших. Любого. А мы его
как-нибудь воспитаем. Сами. – Завен пинком о колесо жигуленка
однозначно показал, как он собирается воспитать будущего гюхапета.
– Много разговариваете! – строго сказал молоденький Симеон. – Берите мясо,
лаваш, вино, сыр и несите!
– Куда ж нести? – удивился Павле. – Стола-то нет.
– Вот на капот Клеопатры и несите!
– Правильно! – заулыбались все.
Видя приближающихся снова к «мерседесу» молодых мужчин, Анжелика
опустила стекло.
– Клеопатра-джан,
– сказал Симеон. – Мы это всё сюда поставим. Ничего?
Ты же не против.
– Да делайте что хотите! – ответила Анжелика. – Только
возьмите из багажника одеяло и постелите. Вы мне весь капот исцарапаете!
– Ну капот, да!
Не из золота же! – удивился подошедший Павле.
Мужчины на капоте белоснежного «мерседеса» накрыли настоящий стол, из «газели» в ритме
весеннего вальса подошел старый водитель, туристки заговорили быстро-быстро и
перестали фотографировать.
– Уважаемые китайцы! – важно сказал Аваг, подняв пластиковый стакан с вином. – Давайте вместе
отметим нашу революцию!
Одна из туристок защебетала:
– Not Chinese, but Filipinos[11].
– Что она сказала? – спросил Ишхан.
– Сказала, что они с удовольствием
выпьют за нашу революцию, – легко перевел Завен.
Все стали есть, пить, Павле в жигуленке включил музыку на полную мощность. Туристки, часто
кивая, восторгались и вином, и мясом, и сыром.
– Аваг, – Павле даже заулыбался. – Скажи им, чтоб они в своем Китае
тоже сделали революцию. Революция – это хорошо. Главное, чтоб она была мягкая.
Как она называется-то у нас?
– Бархатная!
– Вот именно! Аваг,
скажи китайцам, чтоб они в своем Китае устроили бархатную революцию.
– Вот человек! – рассмеялся Аваг, и, казалось, рассмеялся вместе с ним и портрет
Паруйра Севака на груди. – Какое твое дело до Китая? Ты свой хоровац ешь, вино пей. Нам бы пока свою
как-нибудь переварить…
Вежливый Симеон завернул в лаваш пару кусков мяса и принес Анжелике:
– Это тебе, Клеопатра-джан.
Нехорошо. Мы все едим, а ты смотришь.
Анжелика улыбнулась и
взяла лаваш с шашлыком.
– Спасибо! А из какого вы села?
– Бердашенские
мы. Это не очень далеко отсюда. На другом склоне Арагаца. Я плотник. Аваг, Павле, Завен,
Ишхан – пастухи.
– Вы хорошие, – сказала Анжелика.
– Конечно хорошие! – заулыбался,
смущаясь и краснея, Симеон. – Видишь, какой пикник мы
устроили!
– Революционный пикник! – рассмеялась
она.
– А сейчас будем еще и танцевать!
– О нет! – воскликнула Анжелика.
Но Симеон в
своей дурацкой ковбойской шляпе уже открыл дверцу «мерседеса», Симеон уже взял руку Анжелики, Симеон уже потащил ее
из машины! И все: Аваг, Завен,
Ишхан, водитель «газели», туристки-филиппинки,
даже вечно хмурый Павле – захлопали и встали кругом, и Анжелике
ничего не оставалось делать, как пуститься в пляс.
Как она танцевала в своем красном
вязаном платье, держа в руке лаваш! Как были плавны и изысканны движения ее
рук! Как она наклоняла голову, как изгибалась ее талия!.. Анжелика
танцевала так, будто судьба всех революций на Земле зависела от ее танца. И
она, казалось, понимала: если она не вложит в этот танец всю свою душу, все в
этом мире полетит к черту, и все погибнет, и все будет напрасным, и не будет
больше радости…
– Хорошо танцует, чертовка, – широко
улыбаясь и хлопая в большие, грубые ладоши, сказал Аваг.
– Павле, хочешь такую в жены?
– Э-э-э, Аваг!
Танец свой танцуй, вай! Какое тебе дело до
меня?
– Павле-джан,
веселись! Сегодня можно и нужно веселиться. Сегодня у нас революция, ахпер[12]—джан!
– А завтра что? Опять сено косить да
овец пасти?
– Конечно, Павле!
И завтра, и послезавтра, и всю жизнь. Но только теперь уже улыбаясь. Что
скажешь, Ишхан?
И неожиданно снег перестал. И небо
прояснилось, и лучи далекого заката упали на склон горы Арагац и на узкую, всю
в поворотах дорогу. Запыхавшаяся от танца Анжелика
выпила стакан вина, вытерла рукавом губы и рассмеялась. Впервые за очень долгое
время она почувствовала себя абсолютно счастливой и… свободной. Потом танцевали
филиппинки, потом мужчины (включая хромого водителя)
– ярхушту[13], потом опять
ели, потом опять пили…
– Передают, что дороги везде открыли.
Вечером митинг на Площади[14] в Ереване, –
сказал Ишхан, послушав новости по своему радио. –
Значит, надо уже собираться.
Анжелика, удивляясь
тому, как быстро пролетели полтора часа, стала помогать мужчинам
убрать «со стола», потом старый хромой водитель с вежливыми туристками
пошли в свою «газель». А потом Аваг сказал:
– Клеопатра-джан,
будем прощаться.
– Может, встретимся вечером на Площади?
– хитро улыбаясь, сказал Симеон.
– Нечего! – возразил Ишхан.
– Пусть едет домой, отдохнет.
– Да, мы утомили ее сегодня, –
согласился Завен.
– Вряд ли мы когда-нибудь увидимся, –
мрачно заключил Павле.
– А можно вас поцеловать? – неожиданно
спросила Анжелика и, не дожидаясь ответа, подошла к
мужчинам и поцеловала каждого. – Доброго вечера, Аваг-джан,
доброго вечера, Завен-джан, доброго вечера, Павле-джан, доброго вечера, Ишхан-джан,
Симеон-джан, доброго вечера! Ух, как ты покраснел и
застеснялся!
– Удачи на дорогах! – рассмеялся Симеон, снял ковбойскую шляпу и надел на Анжелику.
Узкая чешуйчатая дорога потрескавшимся
асфальтом извивалась вниз, иногда собираясь по-змеиному в кольца, иногда
выпрямляясь. До самой трассы они так и ехали: желтый жигуленок,
белый «мерседес» и позади – «газель» с тринадцатью
туристками с далеких Филиппинских островов. Но когда уже выехали на трассу, Анжелика, трижды просигналив, обогнала жигуленок
и помчалась в сторону Еревана.
– Привет… Что ты так разогналась? И
откуда у тебя эта идиотская ковбойская шляпа? Я
что-то важное пропустил? – услышала она с заднего сиденья.
– Ты все пропустил, Або-джан.
Ты проспал революцию!
[1] Озеро Камня, или
Каменистое озеро (арм.).
[2] Арагац –
изолированный горный массив на западе страны, четвертый по высоте в Армянском
нагорье и самый высокий в Армении (прим.
авт.).
[3] Сестра (арм.).
[4] Добрый вечер,
парни (арм.).
[5] Паруйр Рафаэлович Севак (1924–1971) – армянский поэт.
[6] Мастер (арм.).
[7] Шашлык (арм.).
[8] Я его маму… (арм.).
[9] Боже мой! (арм.).
[10] Глава сельской
общины (арм.).
[11] Не китайцы, а
филиппинцы (англ.).
[12] Брат (арм.).
[13] Ярхушта – армянский боевой танец, который исполнялся
мужчинами перед боем для поднятия боевого духа и сплочения воинов (арм.).
[14] Площадь
Республики – главная площадь Еревана.