(Даниэль Орлов. Чеснок)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2018
Наталья Мелёхина – прозаик, критик. Окончила факультет
филологии, теории и истории изобразительного искусства ВГПУ. Публиковалась в
журналах «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов» и др. Автор трех книг прозы.
Рассказы переведены на китайский и арабский языки. Дважды лауреат Международного
Волошинского
конкурса (2013, 2014). Живет в Вологде.
ДАНИЭЛЬ ОРЛОВ. ЧЕСНОК: РОМАН. – М.: ЭКСМО, 2018.
Бывают такие случаи в истории литературы, когда восприятие произведения гораздо сильнее зависит не от его художественных особенностей, а от времени, когда текст был издан. Роман Даниэля Орлова «Чеснок» стал именно таким «заложником эпохи». Его герои, его тематика, сам тон повествования заметно отличаются от других книг, вышедших примерно в этот же период, в 2016–2018 годах. «Чеснок» звучит не в тон с нашим временем, когда все продается и все покупается, но он странным образом актуален, потому что объясняет, как и почему мы дошли до жизни «не по чесноку» (как известно, переносное значение этого дворового выражения – «не по-честному»).
Нисколько не удивляет, что критики практически единодушно отметили эту его черту – несозвучность с современностью. К примеру, Аглая Курносенко, рецензент Большого жюри премии Нацбест, так и пишет об этой книге: «Слишком старомодно – что максимально удивительно. Местами напоминает моего отца Владимира Курносенко, который писал производственные повести о хирургии в 80-х, хотя Даниэль Орлов годится мне в старшие братья. Что это за мир с архаичными словами типа “укантропупили”, Джо Дассеном и Раймондом Паулсом на саундтреке? Нет, справедливости ради – в конце там неожиданно появляется и «Массив Аттак», но смотрится дико, торчит гвоздем из будущего»[1].
Да что там зоркие критики Нацбеста! Даже обычные читатели в своих отзывах указали на то же самое. На сайте www.livelib.ru пользователь под ником Иван Хохорин замечает: «Сегодня, в эпоху низкосортной масс-литературы, так мало стоящих произведений, выточенных с литературным талантом и скрупулезной детальностью, особой метафоричностью и просто богатым языком, Даниэль Орлов – это настоящая находка для книголюбов-ценителей». Действительно, даже язык этого произведения отличается от языка других современных книг. Скажем, Даниэль Орлов вдумчиво, со знанием дела описывает будни геологов так, как это уже не сделал бы никто в наши дни, потому что так уже не принято, потому что старомодно.
А тем временем Даниэль Орлов, словно не обращая внимания на то, как сейчас принято, пишет, например, что на Севере вязаную шапочку с козырьком геологи «почему-то называли “шлема” с ударением на последний слог». Кажется, зачем эта подробность нужна автору? Кому теперь какое дело, как назывались такие шапочки? Шле́ма или шлема́ – есть ли разница теперь, в 2018 году? Но автор настаивает вопреки всему – шлема́! И вот так на протяжении всего текста с большой любовью даже к самым мельчайшим деталям он описывает быт и бытие геологов.
При таком писательском подходе критику легко впасть в соблазн – увидеть в «Чесноке» явные черты производственного романа, описать их и на них же застопориться, не продвинувшись дальше поверхности в понимании книги. Однако жанр сам по себе еще ни о чем нам не говорит. Жанр – это всего лишь один из инструментов, которым пользуется писатель. Тут гораздо важнее разгадать, почему и зачем прозаик обращается именно к производственному роману, а не к детективу, например? Зачем он пишет подчеркнуто в стиле классического реализма, как будто и не существовало никогда ни модерна, ни постмодерна, ни новых реалистов?
Михаил Визель, рецензент Большого жюри премии Нацбест, подчеркивает: «Орлов выбрал сугубый реализм – без уклонов в магичность и в постмодернистские наслоения смыслов. Мир романа – прочный, укорененный в почве. Как в нем самом сказано: “Были тут у всех вещей единожды установленные места и положения”. Впрочем, геология располагает к подобному взгляду на мир: породы ведь не cкачут по весне с места на место, как биологические объекты. (Кстати, роль переменчивых объектов в этом мире крепких бородатых мужчин отведена девушкам с тасующимися именами.)»[2].
Рецензент прав: стиль и тон повествования, сам жанр «Чеснока» продиктован идейно-тематическими задачами, которые поставил перед собой автор. Прозаик хотел честно и просто описать время перемен (прежде всего начало 90-х годов) и его последствия для страны, и он сделал это, прибегнув к тем художественным приемам, которые позволяли максимально точно достигнуть цели, а то, что приемы и жанровые черты эти ныне немодные, даже лучше. Это лишь усиливает контраст между «вчера» и «сегодня».
Любопытно, что «Чеснок» при всей его кажущейся «старомодности» настолько актуален, настолько тонко настроен на камертон времени, что он по-разному воспринимается до и после трагедии в ТРК «Зимняя вишня» в Кемерове. «Я должна поблагодарить автора. В волнах кемеровской трагедии я ныряла в это пространство и отсиживалась в нем, как на дне. Там спокойно, как в провинциальном детстве», – пишет, к примеру, Аглая Курносенко.
Почему там «спокойно, как в провинциальном детстве»? Да потому, что трагедий, подобных пожару в «Зимней вишне», не происходило бы, будь и сейчас, как в доперестроечные времена, востребованы те самые «крепкие производственники», о которых пишет Даниэль Орлов. Среди его героев, к примеру, Егор Филиппович Теребянко, директор всей Воркутинской горной экспедиции. Для него профессия – это не способ зарабатывания денег, это не призвание даже, это вся его жизнь.
«“Для Севера нужен человек, умноженный на два, и чтобы все остальное, кроме работы, торчало за скобками. Или так, или берите расчет и отправляйтесь в Крым сажать патиссоны”. Эти патиссоны в Крыму появлялись в его речи то и дело и служили символом никчемной жизни никчемного человека. Сама максима среди народа сжалась до лаконичного: “Или умножайся, или патиссоны сажай”» – так сформулировано жизненное кредо Егора Филипповича в первой части книги «День шахтера». “
Можете вы себе представить Теребянко, у которого на вверенном ему объекте что-то не так с противопожарной безопасностью? Можете вообразить, что он возьмет взятку? И много ли мы сейчас видим вокруг себя таких людей, как Теребянко? Наверное, с точки зрения этого персонажа мы все в 2018 году только и делаем, что «сажаем патиссоны», то есть живем неоправданно беспечно, не принося пользы другим людям, не оставляя своего заметного следа на земле. В нынешнем обществе потребления такие взгляды кажутся даже не просто старомодными – архаичными.
Но время Теребянко в «Чесноке» заканчивается, как заканчивается и часть «День шахтера», и ближе к концу романа настает время офисных работников. Читаем Даниэля Орлова: «Офис – это то место, где тебе станут врать про командный дух, про то, что цель всего этого – построить рай на земле. Но это место, где добродетелью назначено стяжательство, а грехом человеколюбие и сострадание. И за то, что ты каждый день служишь черную мессу, тебе выдают немного денег. Ровно столько, чтобы ты не сдох от голода и не перестал покупать».
«Место, где добродетелью назначено стяжательство» – точное описание и для ТРК «Зимняя вишня», и для той системы ценностей, которая пришла на смену самой обыкновенной человеческой порядочности. В романе «Чеснок» Север кажется последним бастионом представлений о чести и честности, вере и верности, любви и дружбе, но и за его будущее становится страшно к концу книги. «Время дурное. Ворье кругом. Если так дальше пойдет, скоро весь Север разворуют» – эта мысль постепенно нагнетается к финалу романа.
При этом Север противопоставлен большим городам, в особенности Москве. «Не знают, ради чего живут. Москва эта ваша – огромный город, полный людей, забывших, зачем родились на свет. Отцы знали, деды знали, а эти уже нет. Ходят-бродят, как шатуны, от магазина к магазину, все никак не могут купить, что им нужно», – выносит приговор еще один «крепкий производственник» Кузнецов. И далее герой Орлова недвусмысленно ясно развивает эту мысль: «Потому что работают не по совести… не ради дела трудятся, не ради блага людей, а карманы набить».
Двигаясь от первой части, «День шахтера», к эпилогу «Колокол на берегу», мы словно постепенно пересекаем вместе с прозаиком и его персонажами чистое озеро застойного времени, в котором все ясно и просто, а затем мутную, опасную реку эпохи перемен. Причем композиция романа любопытно выстроена. «Судя по авторским ремаркам, писался он в течение шести лет, вобрав в себя, как в библейские времена, две “книги”, разделенные на пять частей. При этом несколько частей публиковались в качестве отдельных повестей, что говорит о многофигурности предлагаемой композиции и о ее сложноустроенности: главные герои одной части оказываются проходными в другой, а всё вместе собирается в крепкую чесночную головку, состоящую ведь тоже из долек разного размера, но схожего вкуса», – пишет Михаил Визель.
Такой подход позволяет Даниэлю Орлову показать изменения, происходящие со страной, с разных точек зрения. Мы видим эпоху перемен глазами многих персонажей: хромого корректора Ильи, мечтающего вновь стать геологом; циника и карьериста Бороды, который в глубине души романтику Илье завидует; Кузнецова, не находящего в постперестроечной жизни ничего доброго; Ивана, тоскующего по городу своего детства; Анны, для которой конец эпохи, скорее всего, станет и концом ее жизни на земле. То есть мы видим частное и общее, личное и коллективное, ностальгию и гнев, обличение и оправдание, юность и старость – десятки судеб на фоне неспокойного времени, которое в «Чесноке» из прошлого постепенно вырастает в настоящее, упрямо, как дикий чеснок по весне.