Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2018
Жизнь,
похоже, удалась. Есть все основания быть довольным собой. И наслаждаться
неспешно. Приятные эти мысли обычно приходят после обеда, когда я уютно
устраиваюсь в качалке перед собственным шале в Касси с
видом на спокойную осеннюю рябь Средиземного моря. Солнце не обжигает, как в
июле, оно ласково и заботливо прогревает старческие кости, создавая надежное
ощущение душевного и физического комфорта. Комфорт этот приятен вдвойне, если
представить теперешнюю промозглую московскую сырость, снег вперемешку с дождем,
тяжелое, ежедневно нависающее грязно-серое небо без единого солнечного луча.
Да,
в Москве сейчас делать нечего. Пять лет назад я окончательно переселился на
Лазурный берег и нисколько об этом не жалею. Скучновато, конечно, тем более что
с Галиной мы расстались, не оформляя развода, и теперь она обживает с сыном новый коттедж где-то на Истре, воспитывает внуков и
периодически визитирует подруг, столь же отчаянно борющихся с неумолимым
временем. Говорить нам с ней давно уже не о чем, разве что о новых
приобретениях да проказах младшенького Алешки. Для этого достаточно интернета.
Я
совсем один, не считая пожилой мадам Сальнав,
выполняющей при мне роль экономки и кухарки, не более того, да пары приходящей
раз в неделю темнокожей прислуги. Конечно, если станет совсем тоскливо, можно
наведаться в Москву, притащить какое-нибудь голубоглазое блондинистое создание,
возбуждающееся от одного названия Лазурный берег (понятно, что не от моих
старческих прелестей) и готовое делить со мной все невзгоды пребывания на
чужбине. Еще пару лет назад я так и делал, а сейчас надоело. Ее ведь надо
как-то развлекать, таскать по ресторанам, возить в Ниццу и Канн, знакомить с
великосветскими приятелями, устраивать набеги на модные бутики, где продавщицы
давно уже освоили русский, да при этом еще отбиваться от каждодневных попыток
легализации отношений. Как же! Тебя только, лахудры
алчной, мне в моем уютном средиземноморском мирке недоставало. В общем, с
девицами я завязал.
Осталось
чтение, компьютер, иногда музыка. Ну и природа, конечно. Ежедневная прогулка с
собакой, таким же старым, как я, колли. Обязательное плавание в бассейне летом,
занятия на тренажерах зимой. Заботиться о здоровье необходимо. Когда жизнь
удалась, хочется пожить подольше.
Иногда
наведывается кто-нибудь из московских знакомых. Жизнь удалась не у всех,
поэтому завидуют тайно, хотя стараются сдерживаться, не подавать виду.
Неделю-другую можно это выдержать, но дальше хочется послать. Впрочем, они и
сами это понимают, поэтому дольше двух недель никто никогда не остается.
Завтра
вот приезжает Аркадий. Пусть посмотрит, как я живу, мученик наш идейный. Рыцарь
настоящей науки. Про себя я всегда называл его малахольным. Всю жизнь отпахал в
одном и том же НИИ, защитил докторскую, пару раз на нее даже сослались где-то в
Америке и Израиле, сейчас у него, наконец, своя лаборатория, но толку наверняка
чуть, сил ведь уже нет, да и мозги не те. Впрочем, посидеть-повспоминать
молодость будет приятно. Особенно когда жизнь удалась. У меня, понятно, не у
него.
Аркашку
я встретил в аэропорту Марселя. Обнялись, как положено. В дороге молчали, он
все больше по сторонам глазел. В первый раз в
Провансе, хотя в Париже бывать доводилось. В подарок привез,
как заведено, бутылку хорошей водки да пару банок красной икры (про черную
теперь уже все забыли). А еще толстенную биографию Галича. Трогательно!
Я бы в жизни том в девятьсот страниц в портфеле не потащил, отправил бы по
почте. Но ему такой простой вариант в голову не пришел, а может, денег пожалел.
С деньгами у него, видно, не очень, одет так скромненько, да и портфель
потертый весь.
Здорово,
что Аркашка привез в подарок именно книжку о Галиче. Галича мы в молодые годы
боготворили. На громоздких катушечных магнитофонах без конца крутили по сто раз
переписанные и заезженные пленки. Высоцкого любили тоже, но как-то меньше. Для
нас, регулярных потребителей вражеских голосов, замкнутых в узком мирке
академического НИИ, Галич означал высшую степень свободы.
Мы
даже концерт его однажды у себя в институте организовали, отлично получилось.
Позже я и в книжке про это нашел. Концерт наш там одной строкой всего упомянут,
а шума, помню, было много. Мы ведь его платным сделали да еще «смежников»
позвали, так у нас соседний секретный институт обозначался. После концерта
Галичу в конверте вручили деньги, он не отказался, достойно так поблагодарил и
в карман спрятал. Его тогда отовсюду уже выперли,
работы не давали, но одет он был все равно «круто», как мой внук сейчас
говорит. Джинсы американские – «фирма», водолазка черная и пиджак замшевый. Я
это хорошо запомнил, о таких тряпках мечтать тогда не приходилось.
Весь
концерт мы, естественно, записывали. Потом секретарь партбюро потребовал пленки
ему в кабинет принести. Принесли, конечно, но перед этим аккуратно все
перезаписали. Он на нас сильно тогда наорал в присутствии какого-то непонятного
(точнее, вполне даже понятного) мужичка, исключением из комсомола грозил и
другими страшными карами. Мы ведь с ним наше мероприятие как «Вечер авторской
песни» согласовали, он сдуру-то добро и дал.
В
итоге покаялся я, признал, что проявил политическую близорукость и пообещал
впредь быть бдительнее к проискам идейных врагов. А Аркашку из комсомола
исключили, потому что каяться он не стал, мученика за правду из себя строил. Ему
можно было, он в науке многообещающий был, никто бы его из института не погнал.
А от меня науке ни горячо ни холодно, к тому же я
диссертацию тогда уже накропал, очереди на защиту дожидался, успел даже раньше
Аркашки, он-то все хотел в науку реальный вклад сделать. А меня и без вклада
кандидатские корочки вполне устраивали.
Как
раз историю с галичевским концертом мы и вспомнили с
Аркадием в первый вечер. Выпили по рюмке привезенной им водки, потом, правда,
на бордо перешли. Он мне еще диск привез, запись, конечно, некачественная, на
моей классной аппаратуре звучала вообще ужасно, но все равно слушали с
удовольствием. Как изменилось, однако, время! Мог ли я тогда представить, что
жизнь заканчивать буду в собственном шале на Лазурном берегу? Да я после концерта
трясся, что мне защититься не дадут и конец тогда всему. Смешно!
Помню,
мы разругались, выйдя из партбюро. Аркадий сказал, что Галич песни свои про таких, как я, писал. Даже напел кое-что из «Вальска». Я, понятно, оскорбился, прошипел в ответ, что ему
с его мамой Фаиной Моисеевной можно, конечно, не бояться, всегда
как вариант Израиль остается. У меня в роду тоже один дед вроде еврей был, но,
как назло, по папиной линии. Аркашка тогда довольно жестко посоветовал мне
насчет Израиля заткнуться раз и навсегда, уезжать он не собирается, и точка.
Сейчас напоминать ему о той ссоре я не стал, чего старое ворошить.
Месяца
два не разговаривали, потом помирились. Через год, правда, снова поругались,
всерьез. Это когда Аркадий узнал, что я втихаря пленки
с Галичем переписываю и продаю. Я тогда неплохо на этом заработал, джинсы себе
купил, точь-в-точь как у выступавшего поэта, а еще куртку кожаную. Аркадий
считал, что я поступаю непорядочно, мы ведь вроде все пленки в партбюро
вернули. К тому же Галич сам перед концертом просил ничего не записывать и не
распространять, иначе ему могли бы серьезную статью припаять. Но люди жаждали,
и продавал я надежным потребителям. А что немного заработал, так я ж
по-честному. Да и денег хотелось. Аркашке-то родители помогали, папаша у него
известный ученый был, мать скрипачка. Не самая
знаменитая, зато в хорошем оркестре. Дом – полная чаша. А мои – обычные
инженеры на захудалом предприятии, даже за секретность им не платили, потому
завод их в «ящики» рылом не вышел. А Аркашку-мученика
все равно в комсомоле через год восстановили, иначе бы с защитой у него
проблемы возникли.
Как
раз перед самой его защитой мы снова помирились. Во-первых, по-свински было бы
не поздравить друга после предзащиты в отделе. Во-вторых, я в тот момент был ему
очень нужен, тут же принялся банкет организовывать,
автореферат рассылать, муторные такие вещи, на которые сам Аркашка был не
способен. Кстати, организация банкета в те времена требовала настоящего
таланта. Не то что сейчас: меню согласовал, задаток внес
и приходи к назначенному времени в смокинге. Не так давно я в Москве юбилей
свой отмечал, знаю. А тогда все достать надо было, чтоб не хуже, чем у людей.
Грузди соленые, помню, из Ярославля ребята привезли, у них там в какой-то
столовке тетя Дуся их по своему рецепту в бочке закатывала. К слову сказать,
таких груздей никогда больше пробовать не доводилось, а уж в каких ресторанах я
ни бывал!
Жаль,
Аркашке все это по фигу было, ему во время защиты,
когда он на вопросы отвечал, какая-то новая идея пришла, так он весь вечер на
салфетках формулы рисовал. Потом они в его докторскую
вошли. Так что, когда я ему сейчас про грузди рассказывал, он с открытым ртом
слушал, поверить не мог, что прямо из Ярославля. А чего проще, на электричке
ведро грибов привезти, у «смежников» под Ярославлем что-то типа филиала было.
В
общем, отлично мы в первый вечер посидели, я ни разу не пожалел, что Аркашку
пригласил. На следующий день запланировали поездку по Лазурному берегу. Я хоть
и не очень люблю на машине по побережью мотаться, дебилов ведь полно на «ламборгини»
и «мазерати», в том числе из бывшего СССР, но для Аркашки сделал исключение.
Посмотрели мы Канн и Ниццу, по всему Лазурному берегу прокатились, я ему
особняки олигархов наших показал, издали, понятно, на входе там охрана.
Особняки впечатления на Аркашку не произвели, а вот буйабес понравился, мы его
на обратном пути в рыбном ресторанчике ближе к Марселю заказали.
Вечером
Аркашка попросил меня скачать из интернета расписание электричек и автобусов,
сказал, что обременять меня не хочет, будет ездить сам. У него на этот случай с
собой солидный путеводитель и карта. К тому же, как он убедился, французы, хотя
английский не любят, но откликаются. Ну что ж, мне только лучше, без лишнего
напряга. Уж как-нибудь сориентируется на незнакомой местности доктор наук.
Докторскую
Аркашка в начале девяностых защитил, я тогда из института уже слинял, зарплату
не платили, ловить там было нечего. Сдал на прощание их первый этаж под
какую-то юридическую контору, ну, чтоб хоть что-то у них на черный день было, и
пустился в свободное плавание. Премию за решение вопроса юристы мне отвалили
приличную, можно было свой бизнес начинать. А банкет Аркашка все равно не
устраивал, не на что было. Так, по рюмке водки выпили с бутербродиком
и разошлись. Тогда-то, на этом скорбном обмывании, я и спросил его второй раз
про Израиль. Чего, мол, не едешь, тебя там знают, цитируют даже, устроишься
прилично. А не хочешь в Израиле, можешь в Штатах попробовать. Ответ Аркашки
меня просто убил. Конечно, сказал он, работать в хорошей лаборатории было бы
заманчиво и результаты солиднее. Но уезжать, когда все так плохо, подло как-то,
не по-человечески, друзей, коллег придется бросить, да и мама своих учеников
никогда не оставит. Им ведь тоже несладко приходится, кому сейчас нужна скрипка?
О жене уж и говорить нечего, у нее студенты, дипломники (Татьяна у него в МАИ
преподавала). Ну не малахольный ли? А вроде бы серьезный ученый.
В
бизнесе тогда мне очень помог Галич. Нет, не сам, конечно, его и в живых-то
давно не было, но идея. Еще когда я кассетами с его записями торговал, понял,
что за нематериальные вещи люди порой готовы платить намного больше, чем за
обычные, действительно нужные предметы. Сам-то я никогда за муру
платить бы не стал, у меня к деньгам с юности отношение серьезное, я всегда на
что-то копил, при этом точно знал, когда смогу купить желанную вещь. Никаких
там шагов влево, вправо, погулять с друзьями. Характер у меня в этом смысле
железный. Я и сейчас с деньгами неохотно расстаюсь, хотя копить в моем возрасте,
понятно, бессмысленно. Сынок да внуки все равно промотают. Если, конечно,
внукам что-то останется.
Короче,
стал я тогда торговать нематериальным. При райкоме комсомола клуб организовал,
типа кооператива. Они ведь первыми тогда во все тяжкие пустились, комсомольцы
наши идейные. Видеотеку с хорошими фильмами собрал, не без клубнички опять же,
вечера авторской песни и рока устраивал, знакомства, ну, словом, весь набор.
Сам иногда под гитару кое-что пел, особенно Галича и Высоцкого, у меня,
говорят, неплохо получалось. Комсомольцы меня дико уважали, еще бы, ветеран,
живого Галича видел, концерты его устраивал, за что и пострадал, из комсомола
выгнали. Это я для весу себе приписал, что с того, что выгнали-то Аркашку,
могли и меня, если б неправильно себя повел.
Чего
я только тогда ни делал, чтоб удовлетворить растущие духовные запросы гласности
и перестройки! Один раз даже Библию издали, напарник мой, помню, бешеные бабки
за нее заломил, даже я сказал: «Побойся все-таки Бога!» Он, правда, хорошо
ответил: «А пустим дешево, оскорбим чувства верующих!» В общем, Библия отлично
себя окупила, с прибылью почти триста процентов. Пришло время подумать о
серьезном бизнесе. Деньги многие тогда мотали направо и налево – как приходили
шальные, так и уходили. Но я деньгами не бросался, все прикидывал, во что бы
серьезное их вложить. В приватизацию по-крупному не лез, не мое это, да и
пристрелить тогда запросто могли. Ваучерами, правда, поторговывал, выгодное было
дельце, особенно когда чек расти начал, все тогда приватизироваться кинулись.
В
конце концов остановился я на аптечном бизнесе. Это
ведь тоже по сути нематериальное нечто. Помогут ли
тебе таблетки – не факт, главное – в них верить. БАДы
тогда у нас только-только приживались, в Штатах огромная индустрия работала, а
у нас – поле непаханое. Разрекламируй хорошенько и собирай урожай. Народ у нас
удивительный, в печатное слово, в слово по радио или телевизору верит свято.
Вот сколько лет, казалось бы, коммунисты мозги полоскали, а все равно верят.
Тогда никто не объяснял, чем БАД от лекарства отличается, вот люди деньги свои
нам и несли. «Препарат исключительно на растительной основе навсегда избавит
вас от атеросклероза!» Всего-то чеснок, а звучит как? К тому же совесть моя
была чиста, вреда от наших препаратов в красивых коробочках не было никакого.
Пользы, правда, особенной – тоже. Обычная профилактика, а уж если болезнь запущена,
никакая самая активная добавка не поможет. Но на это у каждого свои мозги
должны быть.
В
результате бизнес пошел, хотя и покрутиться пришлось. К концу девяностых у меня
было около двадцати собственных аптек в крупных городах. В двухтысячном я нанял
толковых ребят с хорошим образованием, послал на стажировку в Европу, после
чего мы сделали сеть. Все компьютеризовано, все через кассу, никакого тебе
«черного нала». БАДы к тому времени заняли на рынке скромное
место, народ сам разобрался что к чему. Сеть
получилась достойная, с хорошим названием, серьезной логистикой и разными
рекламными прибамбасами в виде скидочных
карт и подарков из всякой мелочевки. Ежегодно потихоньку расширялись. Конечно,
от налогов старались уходить, но по-умному, для этого налоговые консультанты
существовали, а еще офшоры. В начале двухтысячных самого толкового парня я
произвел в партнеры и стал подумывать, как от повседневного руководства потихоньку
отойти. Меня тогда туристический бизнес привлекал, уж очень активно
обыкновенный наш люд за границу ринулся. Тут-то я уже реально деньги начал делать.
Аптечная сеть была все-таки так, разве что на хлеб с маслом, пусть даже с
черной икрой, но и только. А вот заграничные туры… Это
был настоящий Клондайк. Только комплексы надо было отбросить, не думать о
несчастных, которым вместо трех нормальных звезд впарили полторы – с сортиром и душем за ширмой. Народ наш ведь к удобствам не
сильно приучен, в любых условиях выживет. К тому же большинство за границу
тогда ехали посмотреть, как люди живут. Им главное было – собор Парижской
Богоматери увидать, по Монмартру прогуляться да в «Тати» затариться.
Это сейчас тебе мозг вынесут, если в номере сейфа нет или вай-фай
до шестого этажа не доходит. А тогда все проще было. В общем, здорово я тогда
поднялся. Хотел бизнес сыну со временем передать, но не в меня он пошел, хватки
нужной ни на грош, все больше к культуре тянется – Галина порода. Купил ему
небольшое издательство, пусть валандается. Пока не прогорел, и то хорошо. А
турбизнес я обанкротил. Выжал из него все, что можно, на финише даже гостиницы
не оплачивал, выкручивались бедные сами. Зато в итоге кусок на старость остался
приличный.
Аркашке
я про свой бизнес ничего не рассказывал, так, в самых общих чертах. Все равно
он ничего в этом не понимает, да и брезгливо как-то он про российский бизнес
высказывался. Сказал, не понимает, почему Дума наша готовые законы Евросоюза
насчет коррупции не принимает, постоянно пытается велосипед изобрести. Должно
быть, велосипед этот доморощенный заинтересованным бизнесом неплохо
оплачивается. Тут же, правда, оговорился, что не меня имеет в виду, а олигархов,
сидящих на нефти и газе. Понятно, не меня, я бы никогда за законы платить не
стал, даже очень выгодные. Пусть другие платят. А я лучше юриста хорошего
найму.
И
вот через несколько дней после приезда Аркашки у меня какое-то странное
ощущение появилось. Неуютно почему-то стало. Хотя ничем он мне не докучал,
являлся лишь к вечеру, усталый и счастливый, иногда даже есть отказывался, тут
же в путеводитель да в интернет утыкался. А я, как обычно, на солнышке полеживал
да хозяйством занимался. Биографию Галича неспешно почитывал. Но какая-то
заноза в сердце свербила. Похоже, началось все это раньше,
еще когда я его на юбилей пригласил.
К
организации своего семидесятипятилетия я подошел
основательно, привлек серьезную фирму, они вместе со мной список приглашенных составляли. Ну там один депутат Госдумы
обязательно, один сенатор, несколько человек из Минздрава, начиная с
замминистра, из мэрии московской отдел здравоохранения, из других городов,
партнеры, поставщики, это само собой, парочка иностранных коллег обязательно,
чтоб придать международный уровень, родные, близкие, друзья юности… Про турфирму я, понятно, предпочел забыть. Тогда-то я про
Аркашку и вспомнил, известный все-таки ученый, сказать может что-то
возвышенное. Поскольку гости друг с другом знакомы не были, закатили шикарную развлекательную
программу, чтоб не скучали. Девки с длинными ногами в
кокошниках, одно из лучших шоу в Москве, потому выбор на «Советской» и
остановили. К тому же я хотел, чтоб кухня русская была, как положено, с салатом
оливье и мясной и рыбной нарезкой. Это у меня с детства такое представление о прекрасном, имею право на свой юбилей заказать, что желаю. Прошло
все шикарно, тамаду они мне самого профессионального выделили, действительно,
мужик вроде даже какой-то актер известный, лицо его мне показалось знакомо.
Отработал на славу, представил меня так, что я сам едва в собственное величие
не поверил.
И
Аркашка хорошо смотрелся, седой весь, в очках, настоящий ученый. И тост хороший
произнес – про то, как мы вечер Галича организовывали. Закончил, правда, не очень
внятно, что-то там про площадь и про детей наших, которым вместо нас предстоит
на нее выйти. Но этого уже никто не понял, все к тому времени пьяные были,
Аркашка одним из последних говорил, так организаторы список составили.
А
через полгода, летом, я как раз в Москве был, потому в июле у меня обычно
невестка гостит с внуками, от этого кошмара я подальше сбежать стараюсь, Аркашка
меня на свой юбилей пригласил. Он его на даче отмечал, что ему от отца по
наследству досталась, в хорошем таком месте, сейчас там сплошь коттеджи по
миллиону и больше. Долларов, естественно. Я на этой даче еще в молодости пару
раз был, это когда родители в санаторий уезжали. Мы тогда там всем отделом гуляли,
шашлыки делали да дешевым «Свадебным» упивались.
Как
я к даче подъехал, сразу заметил, что ничего особенно не изменилось с тех самых
пор. Ну разве что крышу недавно перекрыли, а дом все
тот же, профессорский, скособоченный слегка. Участок, правда, здоровый, это
тебе не шесть соток, на которых мои родители до старости горбатились, а,
считай, полгектара. Лужайка перед домом даже больше стала, небось
Аркашка кустарники ягодные загубил, за ними ведь уход нужен, а из Аркашки какой
садовник?
Лужайка-то
меня сразу и поразила. Я ожидал увидеть огромный тент, под ним накрытые столы,
кругом воздушные шары, бутоньерки, ну что полагается. В прайсе моей фирмы все
это было перечислено, называлось «пикник на пленэре». Но ничего такого не было.
Прямо
посреди лужайки стояли четыре вынесенных из дома стула, на них сидели в полном
концертном облачении четыре скрипача, двое мужчин и две женщины, и исполняли
что-то классическое. Вокруг прямо на траве сидели гости. Нелепо, конечно, но
стильно.
После
я Аркашке комплимент сделал, отлично, мол, он это придумал. «Да всё они сами, –
ответил он. – Мамины ученики. Мамы-то уж десять лет как нет. Но каждый раз в
день ее рождения звонят, спрашивают, не нужно ли чего. А день рождения у нас с
разницей в три дня. Я им про юбилей сказал, вот они и приехали. Не ради меня,
понятно, ради мамы».
Сама
трапеза проходила за домом, в лесу. У них на участке так кусок леса и остался,
ничего они с ним не делали, разве что тропки протоптали да ветки сухие собрали.
Там большой мангал стоял да пара столов с закусками. А сидеть – это уж кто как
устроится, на пеньках, на старом поваленном дереве, на шезлонгах с террасы да в
гамаке. А кто и просто на земле, ребята туда подушки диванные принесли да
одеяла всякие. Словом, бедненько так, не по-юбилейному.
Хотя воздух свежий, смолой пахнет. Приятное такое ощущение. Себе я сразу шезлонг
облюбовал, а уж как другие на пеньках корячились – их дело.
Гости
неудобств, казалось, не замечали, все какие-то радостные были, в приподнятом
настроении. Один Аркашкин аспирант взял меня под свое покровительство, принялся
со всеми знакомить. Не такие уж простые оказались гости, я поразился. Депутат
один был, тоже ученый. Из Администрации Президента мужик один, он поздравление
от самого читал. И академиков несколько человек. А уж докторов и кандидатов –
не счесть. Всего нас было человек пятьдесят, скрипачи, отыграв, уехали, им еще
вечером концерт предстоял. Кто-то подъезжал по ходу дела, так что в итоге я со
счета сбился.
Тосты
в Аркашкину честь звучали непрерывно, но как-то беспорядочно, тамады не было,
кто имел что сказать, тот слово и брал. Хотя говорили все тепло, от души.
Молодежь что-то вроде «капустника» устроила, смешно было, хотя я не все
понимал, они ведь по академическим делам больше проезжались.
А
ближе к вечеру, когда шашлыков уже никому не хотелось, мангал убрали,
подбросили дров и просто сидели возле костра. Один из аспирантов, тот, что меня
опекал, принес гитару и начал петь все наше старое, любимое. Специально, наверное,
выучил. Без Галича, понятно, не обошлось. Многие подпевали.
И все так же, не
проще
Век наш пробует
нас:
Можешь выйти на
площадь,
Смеешь выйти на
площадь
В тот
назначенный час?
А
после самый старый из академиков вдруг взял слово. До этого он молчал.
–
Вот ты, Аркадий, все из-за площади переживаешь. Не хватило, мол, у нашего
поколения духу на эту самую площадь выйти. Все больше по кухням сидели, Галича
крутили да фигу в кармане держали. А вышли б в свое
время, в другой, может, стране сейчас бы жили. В более честной, что ли,
порядочной, ответственной. Наверное, ты прав. Но смотри, нынче на площадь выйти
– плевое дело. Ори сколько угодно. Многие на этом даже
карьеру делают. А вот жизнь, всю жизнь достойно прожить – это в разы труднее.
Никто порядочности твоей не замечает, да и не в чести она нынче, а ты все равно
по совести своей живешь и ею никогда не поступишься. Вот это и есть настоящая
наша площадь, и спасибо тебе, Аркадий, за то, что не в чем тебе сегодня себя
упрекнуть. А нам уж и подавно. За тебя, Аркадий, за площадь твою, длиною в
жизнь!
Вот
сказал, так сказал! Все после этого долго молчали. Я даже слегка расстроился.
Вот вроде и про меня слова всякие в феврале говорили, превозносили на все лады,
а такого никто не сказал. Слова все стандартные были, заезженные, от сердца
никто не говорил. Кроме разве что Аркашки. Да еще сына. Но он за издательство
мне по гроб жизни обязан.
Обидно
как-то мне стало. Чужим почувствовал себя на Аркашкином празднике. От обиды я,
должно быть, прощаясь, его к себе и пригласил. Пусть посмотрит, как люди живут.
А он неожиданно согласился, сказал, всю жизнь мечтал в Провансе побывать. Так и
нарисовался у меня в шале.
Гость
он, впрочем, оказался удобный. Забот и опеки не требовал. Сам со всем
справлялся. А уж столько всего посмотрел, я за все годы не видел. Все больше по
развалинам римским мотался. Я насчет развалин вообще не очень, чего на старье
смотреть да еще деньги за это платить? Но Аркашка полон был энтузиазма. Сказал,
в последнее время про Древний Рим много читал, понять хотел, отчего такая империя
развалилась. Так, похоже, и не понял. Зато счастлив был, как ребенок, помолодел
даже от своих ежедневных скитаний.
Последний
день мы провели спокойно, прогулялись по городку, он сувениры всякие домой
покупал, потом засели у меня на террасе с видом на море. Я принес пару бутылок
хорошего вина, мадам Сальнав жаркое отличное
приготовила.
Неожиданно
Аркашка разоткровенничался. Рассказал, что перед самым отъездом его пригласили
в Кремль к какому-то большому начальнику, предложили возглавить лабораторию в
новом, только что выстроенном за городом научном комплексе. Инновационном,
так он сказал. Деньги обещали огромные, автомобиль персональный с водителем, а
главное – полное финансирование всех научных изысканий. Он попросил неделю на
размышление и уехал ко мне. Думал об этом постоянно, блуждая по Провансу, а
теперь вот принял решение.
Хотя
чего тут думать? Пожить на старости лет по-человечески
да и от научных изысканий отщипнуть наверняка можно, грамотно только схему
выстроить. Наука ведь дело туманное, там не всякий проверяющий с ходу
разберется. Но Аркашкино решение оказалось, как всегда, дурацким.
–
Знаешь, – сказал он, – никуда я из института уходить не буду. Конечно, мог бы в
науке больше сделать, если б новая техника под рукой была. Но все-таки одно
небольшое новое направление я открыл. Пусть теперь другие его разрабатывают.
Зато не стыдно ни перед друзьями, ни перед коллегами. Я тут решил президенту
письмо написать. Серьезное такое письмо. Бессмысленно деньги на эти новые комплексы
переводить, там ведь долго еще все отлаживать придется. Пусть лучше нашему институту да и другим из Академии нормальные средства дадут,
пользы больше будет. Я вот смотрю на ребят молодых, они замечательные. Кто хочет
сытой жизни, идут в юристы, экономисты, менеджеры. А кто сейчас в науку пришел –
на вес золота. И никогда они уже из нее не уйдут. Работать с ними – такое
счастье. Я каждый день в институт как на праздник иду. Силы откуда-то берутся,
мысли новые. И здесь вот по ребятам своим скучал. Ничего, послезавтра всех увижу.
Я
обозвал Аркашку дураком и посоветовал не делать глупостей с каким-то там
письмом. Хочет в немилость впасть? Последнее ведь отберут.
Но
Аркашка уперся:
–
Напишу, я твердо решил. Пусть это глупо, по-донкихотски, пусть никто и читать
не будет, зато я долг свой выполню. Да и надо же когда-то выйти на площадь. Не
всё в лаборатории отсиживаться.
Больше
мы к этой теме не возвращались. На следующий день Аркашка улетел. Я отвез его в
аэропорт, передал приветы жене Татьяне, всем, кто меня еще помнит. Вечером
порадовался, что очередной визит закончился и снова я в спокойном одиночестве.
Вот только заноза осталась. Я уж и так прикидывал, и этак. Никак не мог взять в
толк, что меня вдруг задело.
А
на другой день, когда прилег подремать после обеда, с ходу осенило. Я вскочил,
поставил диск Галича, который привез Аркашка, быстро нашел «Петербургский
романс». Вот она, заноза! Давно, подлая, сидит.
…Что меркнет
копейкой ржавой
Всей славы моей лучинность
Пред солнечной ихней славой?!
Нет,
я, конечно, не такой кретин, чтоб считать все нажитое «копейкой ржавой». Деньги
весьма украшают жизнь. Но у Аркашки вот денег нет, а жизнь какая-то другая,
интересная, живая. Солнечная вроде как. Слово-то дурацкое, но понятно, что
Галич имел в виду. И выглядит Аркашка моложе меня, это при теперешней-то их
медицине. Выходит, и у него жизнь удалась? Да еще непонятно, у кого больше.
Бред!
Я
вернулся в качалку. Сладкий послеполуденный сон не приходил.