Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2018
Сергей
Кибальник – ведущий научный сотрудник ИРЛИ
РАН, доктор филологических наук, профессор Санкт-Петербургского
государственного университета.
Not must—read books![1]
Мое выступление посвящено природе социальности литературы вообще и социальности русской классики в частности. Я предложил прежде всего взглянуть на то, как сами социологи понимают «социальность». Согласно представлениям одного из основателей современной социологии, Георга Зиммеля, общество существует прежде всего в сознании действующих индивидов и анализ «социального» должен проводиться как рефлексия над этой мыслимой реальностью. Зиммель отвергал в качестве предмета социологического знания такие понятия, как «общество», «народ», «человечество», «коллективное» и т. д. Он считал, что предметом исследования социолога может быть только индивид, поскольку только он обладает сознанием, и подчеркивал важность понимания субъективного смысла, который вкладывается в его поведение им самим.
Художественная литература, поскольку она представляет особую форму самопознания человеческого сознания, обречена на то, чтобы хотя бы отчасти быть социальной. Неслучайно Белинский провозглашал лозунг «Социальность или смерть!». При этом, сочтя «Бедных людей» Достоевского социальным романом, он отказал в «социальности» его «Двойнику» и «Хозяйке», тем самым как бы смешав два совершенно разных вопроса: о «социальности» и о той степени жизнеподобия, в которой эта «социальность» может представать в художественном произведении. Достоевский впоследствии сделал попытку вернуться к линии «Бедных людей» с их жизнеподобной формой социальности (роман «Униженные и оскорбленные», 1861). Однако магистральную для себя линию развития нашел в «Записках из подполья» (1863), где обратился к исследованию природы асоциальности современного человека в форме «исповеди антигероя».
Возникает вопрос, а в какой мере «социальность» присуща «великому пятикнижию» Достоевского? Разумеется, присуща, но далеко не в традиционных формах. Например, марксистская критика видела в Раскольникове жертву социальной системы, в то время как этот взгляд отрицается как главным героем, так и, очевидно, автором «Преступления и наказания». Настоящая русская классика синтетична. Она представляет собой синтез трагедии и комедии, драмы и сатиры, социальности и философичности. А чисто социальны Чернышевский, Решетников и Крестовский. Исходя из этого, в современной русской литературе социальны не только «новые реалисты». Социальны, модерны и даже футуристичны и многие постмодернисты (например, ранний Виктор Пелевин или нынешний Владимир Сорокин).
Тем не менее достаточно обратиться к некоторым произведениям как современной западной, так и восточной литературы, чтобы заметить, что уровень социальной остроты большинства произведений современной русской литературы ниже, чем там. Возьмем хотя бы нашумевший роман Харуки Мураками «1984». Уже сама тема домашнего насилия мужчин и агрессивной деятельности религиозных сект (с прозрачными аллюзиями на «Аум Сенрикё») отчасти обеспечила колоссальный читательский интерес, который роман вызвал в Японии. Вспомнить какие-то аналогичные явления в современной русской литературе непросто. Если обратиться к некоторым книгам Захара Прилепина, Сергея Шаргунова, Андрея Рубанова, Германа Садулаева, то по степени их популярности, хотя бы в России, они и близко не стоят рядом. Дело ли тут в степени таланта, специфике нашей аудитории, недоразвитости книжного рынка или в чем-то еще, сказать непросто.
Однако так или иначе, большинство острых социальных проблем (в том числе и атомистичность современного российского общества) получает у нас освещение в разнообразных медиа и в социальных сетях, а художественная литература, которая неизбежно обращается к ним позже и должна предложить какой-то качественно иной уровень их осмысления, с этим – пожалуй, за исключением драматургии – не очень справляется. Может быть, одним русским писателям недостает внутренней свободы, на что сетовал еще Чехов в «Скучной истории», другим включенности в современный интеллектуальный дискурс, но главное, что и тем и другим катастрофически не хватает способности к подлинному сопереживанию со своими соотечественниками (которой, кстати, недостает и Мураками). Вдобавок существующие механизмы социального заказа ориентируют писателя на роль искателя читательского успеха и отсеивают плывущие не по течению таланты. Соперничая с иностранной литературой в развлекательности, русская литература неизбежно проигрывает, так как не этим она была всегда сильна. Такая литература тоже имеет право на существование, но и читатель имеет право ее не читать.
[1] Читать
необязательно! (англ.)