Рассказ
Перевод А. ГАТОВА
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2017
Перевод А. ГАТОВ
«Октябрь», № 10, 1953
Ба Цзинь (1904, Чэнду, провинция Сычуань – 2005, Шанхай) – писатель и переводчик, председатель Союза китайских писателей (1985–2005). Учился в Шанхае и Париже. Написал в общей сложности 26 томов с более чем десятью миллионами иероглифов и перевел с других языков порядка 10 томов, среди которых – произведения М. Горького, А. И. Герцена, И. С. Тургенева. После образования КНР в 1949 году Ба Цзинь активно включился в культурное строительство «нового Китая». Как посланник китайского народа он побывал во многих странах мира, участвуя в международных конференциях. Последним трудом писателя стала книга «Мои размышления», в которой нашли отражение его сокровенные мысли и чувства: «С тех пор, как я взял в руки перо, я не прекращал атаки на врагов. Моим врагом были все старые традиционные концепции, все несправедливые режимы, препятствующие эволюции общества и развитию человеческой личности, все силы, убивающие красоту».
1
В расположение роты я направился уже в сумерки. Моросило. Сопровождавший меня инструктор Цзян на полпути попрощался и отправился в другое подразделение, а я стал подниматься в гору и тут столкнулся лицом к лицу с бойцом, высланным мне навстречу. Это был парень лет восемнадцати-девятнадцати, по выговору которого я сразу же узнал земляка, сычуаньца. Он был в накидке, защищавшей от дождя. Круглое лицо его дружелюбно улыбалось. Он взял у меня саквояж и, словно радуясь чему-то, весело зашагал вперед. Гора густо поросла кустарником, узкая тропинка все время петляла, и, если бы не провожатый, вряд ли я добрался бы до роты даже к рассвету.
– Достается же вам, товарищ, – сказал вдруг он, обернувшись.
– Ну что вы. Это вам достается здесь порядком.
– Нам? Ничуточки. Видали, отстроились как! Что ни гора, то целый городок. Мы здесь как дома. Товарищи все довольны. Вот только по родине тоскуем… – улыбнулся он и замедлил шаг.
– Кто не тоскует?! – согласился я. – Оставишь родину, еще больше чувствуешь, как тесно связан с ней.
– Это верно. Рассказывать кто станет, как строятся дома, как хорошеет родина день ото дня, – сердце радуется. Слушаешь – и будто сам в этом участвуешь. У наших у всех такое чувство.
Не успели мы обменяться с ним и несколькими фразами, как уже были в расположении роты.
– Пришли, – коротко сказал он, останавливаясь против пещеры, вырытой в каменистом грунте.
У входа было еще относительно светло, но дальше вся пещера тонула во мраке. Чувствовалось, как оттуда несет холодом.
– Снимайте плащ и заходите, – жестом пригласил он. – Посидите здесь!
Я скинул плащ и только теперь почувствовал, что на мне нет ни одного сухого места.
– Ну, спасибо вам, товарищ, – отблагодарил его я. – Как величать прикажете?
– Меня зовут Хуан Вэньюань, – снова улыбнулся он. – А вот и заместитель командира роты.
Из глубины пещеры вышел худощавый молодой человек, не очень высокого, но и не очень низкого роста. Глаза у него были довольно большие, лицо желтое. Форма сидела на нем безукоризненно. Он широко улыбнулся и протянул мне навстречу обе руки:
– Устали, небось, товарищ?
Когда мы поздоровались, он сказал, как бы извиняясь:
– Понимаете, командира роты и политрука нет, на совещание их вызвали.
Связной принес табурет, сколоченный бойцами, и заместитель ротного предложил мне посидеть. Через некоторое время он вызвал Хуан Вэньюаня и велел проводить меня к месту, отведенному под жилье.
Идти было скользко, но Хуан Вэньюань шел не спеша, и я не затрачивал особых усилий, чтобы не отставать от него. Сперва мы шли по ходу сообщения, потом переползли небольшой склон, опять забрались в ход сообщения и, только пройдя значительное расстояние, добрались наконец до моего будущего жилья.
Это была такая же каменистая пещера, только куда меньше. Из хода сообщения в нее вели три ступеньки. Пещера оказалась неглубокой, через пять шагов начинался кан, отрытый наподобие ниши для изображений святых. Перед каном с обеих сторон стояли две деревянные подпорки; в стене справа имелось небольшое углубление, в котором горела плошка, заправленная растительным маслом.
– Отдыхайте, пожалуйста. Устали сегодня, – сказал Хуан Вэньюань, ставя саквояж в углу кана. Кан этот был поистине громадный: на нем смело могли улечься сразу трое. Он был устлан сеном, поверх него лежала дождевая накидка. – А одеяла у вас нет?
– Как это нет?! Да вы не беспокойтесь обо мне! – улыбнулся ему я, вешая плащ на гвоздь, торчавший в левой подпорке.
– Пойду принесу вам кипятку. – И он вышел, не ожидая моего согласия.
Раскрыв саквояж, я вынул шерстяное одеяло, застелил кан и из нескольких журналов и пледа сделал себе что-то вроде подушки. Затем я быстро переоделся в сухое и от нечего делать сел на кан. Снаружи было черным-черно. Все еще моросил дождь. Совсем близко слышались голоса разговаривающих людей. Я понял, что кругом здесь живут бойцы, и стал обдумывать, как завтра начну знакомиться с их жизнью. Мое раздумье было прервано шагами; в отверстии пещеры выросла чья-то тень.
– Вот и кипяточек, – раздался юношеский голос Хуан Вэньюаня. В правой руке он нес флягу, в левой – фаянсовую кружку; па плечах у него висела все та же промокшая накидка. Он поставил кружку на кан, потом вытащил из фляги пробку и налил полную кружку крутого кипятку. – Угощайтесь! Напьетесь чаю, тогда и отдыхать можно. А я тут, рядом с вами живу, в пещере третьего отделения. Зовите, если что. Ну, до завтра! – И, отдав честь, вышел крупным шагом.
2
Утром спросонок я услышал чьи-то голоса и шумные всплески воды. Я открыл глаза и повернулся к выходу. Там стоял, согнувшись, Хуан Вэньюань и вычерпывал маленькой миской из пещеры воду, выливая ее наружу. Я сел и осмотрелся. Пещера была залита водой, ботинки мои на каучуковой подошве плавали. Я быстро оделся и хотел уже сойти с кана, как меня остановил предостерегающий голос.
– Не надо, товарищ, погодите чуть. Сейчас я вычерпаю. Тут политрук наш пришел посмотреть, как у вас, – говорил Хуан Вэньюань.
– Вы уж, правда, не вставайте, товарищ, – послышался голос у входа. –Сейчас мы вам все вычерпаем. Поспите еще немного.
Я ответил почтительным поддакиванием, а сам нагнулся, выловил свои ботинки, надел их прямо на босые ноги и, закатав брюки до колен, ступил на пол.
Вода доходила до щиколоток. Хуан Вэньюань уступил мне дорогу, и у самого входа я увидел политрука, высокого юношу, тощего, с рубцом от сабельного удара на левой брови и очень ясными глазами. Он крепко пожал мою руку обеими руками.
– Извините, что не предоставили вам хорошего помещения. Надо же было, чтобы так получилось! Только пришли – и потоп… – начал оправдываться он, словно был в этом повинен. – Может, все-таки вернетесь в штаб роты, а?
– Смотрите, какие церемонии! – в тон ему вежливо ответил я. – Мне и здесь очень хорошо. Жить поближе к бойцам, быть с ними всегда вместе да и беседовать, знаете, удобнее. Нет, мне, право, нравится эта пещера.
– Мы вчера в батальон ходили, на совещание. Уж извините, что не позаботились как следует. – Политрук все время улыбался, с лица его не сходило выражение чистосердечной просьбы, и мне было неловко отвечать ему обычными фразами вежливости. Поэтому я смотрел на него и тоже улыбался.
– Ну, как ваш земляк заботится о вас? – поинтересовался политрук. – Парень он что надо! Вы не смотрите, что молодой: он хороший боец, отличился уже, отмечен наградой третьей степени. Член Союза молодежи. Таких бойцов в нашей роте сейчас немало, – закончил политрук и, подумав, предложил: – Пойдемте в отделение, посмотрим, как там. А когда он кончит вычерпывать, вернетесь и умоетесь.
Я не возражал и отправился вместе с политруком. Мы пошли по ходу сообщения, свернув от моей пещеры налево. Стало светлее. В разрыве туч показалось солнце. Дорога еще не высохла, но кое-где была накидана земля, и идти было не так уж скользко.
– Когда нет дождей, жить здесь действительно замечательно, – похвастался политрук и, обернувшись (он шел впереди), посмотрел на меня. – Вы, конечно, не видите, но на этой высотке кругом люди. Мы все горы здесь изрыли.
– О! – единственное, что я мог сказать. Прожил я в Корее уже три месяца, немало исходил за это время корейских гор и много слышал рассказов о героических делах.
– Опять вражеский корректировщик! Только станет светло, этот паршивец уже тут как тут. Надоел всем. – Политрук поднял голову, показывая на небо.
Я тоже запрокинул голову, но никакого самолета не увидел. Лишь слышен был его нудный, монотонный гул.
– Пусть его кружит! Только бы не дать ему обнаружить цели, – сказал он как бы самому себе.
Мы обогнули один поворот по ходу сообщения, прошли еще несколько шагов и увидели группу бойцов, сидевших у входа в пещеру за чисткой оружия. Заметив политрука, бойцы встали, чтобы приветствовать его, и опять принялись за работу.
– Это пещера третьего отделения, – сообщил политрук, оборачиваясь ко мне.
Я вспомнил: сегодня воскресенье. По воскресеньям бойцы чистят оружие, пишут письма домой, стирают белье.
– Развесили! Осторожней надо бы. А то, глядишь, свалится корректировщик на голову, – вдруг громко обратился политрук к бойцам, чистившим оружие, заметив чью-то белую рубашку, сушившуюся на пихте над самым ходом сообщения. – Чего уставились?!
Один из бойцов посмотрел наверх и бросил другому:
– А ну, убери!
Тот поднялся по уступу и соскочил с рубашкой вниз. В это время из пещеры вышел боец, несколько старше на вид, с выпиравшими скулами и редким пушком на губе. Он отдал политруку честь и четко доложил о третьем отделении.
Спросив бойца о чем-то и выслушав короткий ответ, политрук отрекомендовал его мне: командир отделения.
– В вашей работе, жизни, словом, во всем, обращайтесь к нему. Хуан Вэньюанькак раз у него в отделении.
Политрук повел меня дальше. Отделенный сопровождал нас, все время тихо беседуя о чем-то с политруком. Так миновали мы еще две пещеры – второго и первого отделений – и вышли на небольшую круглую плошадку, укрытую ветвями двух деревьев. Из земли торчал неразорвавшийсявражеский снаряд.
Здесь мы несколько задержались. Затем политрук предложил мне вернуться в пещеру:
– Там уже, по-видимому, сухо. А мне, понимаете, в роту надо. Так если что понадобится от нас, в любое время обращайтесь. И я буду часто наведываться к вам.
Политрук взбежал по ступенькам наверх, а я, сопровождаемый командиром отделения, вернулся к себе в пещеру.
3
С этого, собственно, и началось мое знакомство с бойцами на новом для меня месте.
Я приехал с единственной целью – поглубже разобраться в жизни наших добровольцев и написать о них. Бойцы же смотрели на меня как на близкого человека, к тому же приехавшего с родины, и всячески старались выразить свое гостеприимство. Они относились ко мне весьма сердечно, оказывали различные услуги, делали все, чтобы облегчить условия моей жизни и работы. Я часто находился с бойцами, принимая участие во всей их учебе и деятельности, или же, когда обстановка не позволяла, наблюдал за их жизнью со стороны.
В ясные дни корректировщики – иногда это был одни самолет, но чаще два – прилетали с самого утра и кружили над сопками в нашем районе целый день. Но жизнь шла своим чередом, вся работа проводилась как обычно. Больше того, именно здесь, на этом склоне, бойцы соорудили под каштанами турник. В хорошую погоду, с наступлением сумерек, они всегда толпились около него и кто-нибудь обязательно кувыркался на перекладине, а вечером, перед перекличкой, оттуда доносилось пение.
В третьем отделении было одиннадцать человек, большинство из них – северяне, но имелись и гуандунцы*. Из Сычуани же был одни только Хуан Вэньюань. Он был самым молодым, ему не хватало одного месяца до восемнадцати лет. Худенький гуандунец Чэнь Дажэнь – любитель спеть и потанцевать – был старше его на целый год. Хуан Вэньюань тоже любил поговорить и посмеяться. Редко видел я, чтобы он хмурился.
В воскресенье на обед были «цзяоцзы» – пельмени. Когда товарищи получили на кухне цзяоцзы из раскатанного теста с начинкой из яичного порошка, овощей и мясных консервов, брови Хуан Вэньюаня вдруг насупились. Он сказал, что не в обычае сычуаньцев считать пельмени едой. Разве этими цзяоцзы наешься! И, правда, ел он их куда с меньшим аппетитом, чем остальные бойцы. Когда же увидел, что я съел пельменей даже меньше его, он усмехнулся:
– Ну что, я неправду сказал? Сычуаньцы не такие.
– Здесь нет ни сычуаньцев, ни гуандунцев, ни северян, ни южан, – заметил Чэнь Дажэнь на не очень правильном северном диалекте, – здесь все китайцы.
– Верно! – хором выразили свое одобрение остальные.
– А я что, не согласен с вами? Конечно, верно, – с улыбкой кивнул головой Хуан Вэньюань. – Но только никак вот не могу забыть Сычуань. Об одном мечтаю: хоть раз сесть в поезд да прокатиться по новой железной дороге – от Чэнду до самого Чунцина*.
– Ты еще не все сказал. А то, что никак не можешь забыть и уезда Цинзян, и своей деревни, и речки, которая за вашим домом? – промолвил Чэнь Дажэнь, отвернувшись и подмигнув остальным.
Хуан Вэньюань ничего не ответил и сидел, подперев рукой подбородок, как будто думал о чем-то своем, задушевном. Один боец, немного старше его, усмехнулся:
– Глядите, опять он о доме задумался!
Хуан Вэньюань опустил руку, встал и весело рассмеялся.
– А почему бы мне не думать о доме! – сказал он с чувством. – Да я, если хотите, помню, сколько дубков перед нашими воротами! Как я могу забыть, раз всего-то год, как из дому!
– Ну-у! Тогда ты должен рассказать, как видел во сне председателя Мао, – совершенно серьезным тоном сказал Чэнь Дажэнь.
– Верно, верно, – поддержал его хэнанец Ван Го-син. – Ты бы, Хуан Вэньюань, в самом деле рассказал товарищу… как председатель Мао тебе приснился.
– Не буду, – застеснялся вдруг Хуан Вэньюань и твердым шагом ушел по ходу сообщения.
Догонять его никто не стал. Командир отделения повернулся ко мне и объяснил:
– Каждый раз, когда Хуан Вэньюань видит сон, ему, понимаете, снится, что он совершает какой-то большой подвиг, а потом едет на родину и там встречается с председателем Мао.
– Кто не мечтает вернуться на родину и увидеть председателя Мао! – сказал после минутного молчания Чэнь Дажэнь. Он поднялся и тоже пошел по ходу сообщения, тихо напевая про себя: «Восток заалел…»
Вечером я сидел в своей пещере и перелистывал иллюстрированный журнал, который достал позавчера в роте, как вдруг пришел Хуан Вэньюань с кипятком. Я попросил его остаться.
Хуан Вэньюань улыбнулся, присел на корточки и стал чертить на земле маленьким камешком какие-то знаки. Прошло некоторое время, наконец он поднял голову и доверчиво посмотрел на меня. Его черные глаза прищурились.
– Так и быть, расскажу… Месяц назад это было. Днем как раз делегат один у нас выступал, он на родину возвращался. Так вот, после его речи у меня на уме одно – как бы повидать председателя Мао?.. А как уснул, так бой приснился. Страшный бой. Будто я в обороне, и задача мне – удержать высоту. А противник прямо на меня лезет. И лишь когда я последнюю гранату метнул, он отступил. Ну вот, отличился я и возвращаюсь на родину повидаться с председателем Мао. Разговариваю с ним, ну, будто совсем рядышком стоим. Сколько у меня слов на уме было для председателя Мао, а так и не сумел сказать ничего. Сказал одно, что член Союза молодежи, и всё. Хочу еще что-то сказать, ничего не получается Тут я и проснулся. Проснулся – не знаю, куда себя девать от радости. Разбудил отделенного: «Вставай, отделенный! Вставай! Я сейчас председателя Мао видел!» «Ты? Председателя Мао? – вытаращил на меня глаза отделенный. – Приснилось тебе, вот что». Я ему: «Ну и что с того, что приснилось? Зато самый настоящий бой. Отличился я и поехал на родину к председателю Мао». «Здравствуйте! – говорит отделенный – Мне тоже сон приснился, и тоже про бой. Но я почему-то не видел председателя Мао». Утром отделенный взял да и рассказал все это нашим. Меня, конечно, на смех.
Лицо Хуан Вэньюаня раскраснелось. Ему нисколько не было стыдно своей мечты. Но вдруг он опустил голову и опять стал чертить камешком на земле какие-то знаки.
– Ты обязательно увидишь председателя Мао. Разве ты не отличился уже? Теперь тебе и на первую степень нетрудно будет совершить подвиг, – сказал я, подбадривая, в то же время успокаивая его. Я заметил, что он все время чертил на земле одни и те же два иероглифа: «Цзюэ Синь!» – «Решил!». Иероглифы выглядели не очень красивыми, но все линии в них были правильными и четкими.
– А на самом деле, что бы ты сказал председателю Мао, если бы увидел его? – спросил я снова. – Ты думал об этом?
Он ответил не сразу. Прошло некоторое время, прежде чем он собрался с мыслями:
– Я еще не думал об этом. Но одно у меня уже есть. Я скажу ему: вам никогда-никогда не придется краснеть за меня…
Он смотрел мне в глаза, не мигая. Торжественное, искреннее выражение его лица взволновало меня. Я не хотел неосторожным замечанием спутать его мысли и поэтому молчал. Но он не понял причины моего молчания, решив, что я ему не верю.
– Вы не поняли, что я хотел сказать. Я и не собираюсь обманывать его, а на самом деле думаю так: никто за меня краснеть не будет. Наши деревенские товарищи здесь тоже не будут краснеть. Честное слово, товарищ, и вам не будет за меня стыдно…
Спать в этот вечер я лег довольно поздно. Я долго стоял под низкорослым деревом на бугорке у самой пещеры и все смотрел на горы, окружавшие меня со всех сторон. Далекие и близкие, поросшие по склонам кустарником, они лежали в безмолвии, освещаемые тусклыми лучами месяца. Высоко в небе позади моей пещеры поднимался, словно столб света, луч прожектора, выставленного на площади в Панмыньчжоне, где шли переговоры о прекращении войны. Слышен был гул невидимого самолета. На западе, далеко отсюда, в темной пустоте висели три лампы: это противник опять выпустил осветительные ракеты. Орудийный гул смолк. Еще с вечера противник ослабил огонь, лишь изредка то с одной, то с другой стороны доносились раскаты, но проходило несколько минут – и снова наступала тишина.
Бодрствовали, я это знал, только на сторожевых постах. Бдительно несли охрану. Но разве я мог отвлекать их внимание?! Долго стоял я на склоне, вслушиваясь в ночную темноту.
4
Эту ночь я спал плохо. Поздно утром меня разбудил Хуан Вэньюань:
– Товарищ, вы не заболели? – Он стоял перед каном и с беспокойством смотрел на меня своими большими глазами.
– Нет, мне очень хорошо, – ответил я, торопливо соскакивая.
– Смотрите, вам беречься надо. Боюсь, не привыкли еще вы к нашей жизни здесь. Вот уже два дня, как лихорадка треплет многих. А вчера даже отделенного нашего свалила. Если чувствуете себя неважно, скажите. Я за санитаром побегу. Политрук с заместителем ротного беспокоятся. А сколько потом беспокойства будет дома, когда узнают! – Он говорил серьезно, делая ударение на каждом слове, как бы боясь, что я оставлю их без внимания.
– Спасибо тебе. Поверь, я умею беречься, – растроганно ответил я. – А как ты себя чувствуешь? Болел здесь?
– Вы не смотрите, товарищ, что я такого малого роста. Здоровье у меня крепкое. Я никогда не болею. – Самодовольная ребяческая улыбка расплылась на его лице. – Живется нам здесь неплохо. Вместо учимся, работаем, хорошо себя чувствуем. Я и домой написал так.
– Часто получаешь от своих письма? Как у них? – остановил его я.
– Да каждые две-три недели пишу. Не на все отвечают. Отец и мать не шибко грамотные у меня, сестренки обе еще малые. В прошлом году, в мае, когда я в добровольцы записывался, у нас в деревне снижение арендной платы как раз проводилось, заодно расторгали заклады. Отец мой тогда еще у помещика батрачил, а сейчас, пишет, и землю уже поделили. Свою теперь пашет. Жить стало куда как хорошо! Одна сестренка в школу пошла, в нашей же деревне читать учится.
О доме Хуан Вэньюань говорил с большой охотой.
Перед завтраком пошел дождь. Сперва он чуть накрапывал, но, когда мы сели за еду, полил как из ведра. Пока я добежал после завтрака до своего жилья, мой плащ совершенно вымок, хотя бежать-то было всего метров десять.
Дома я сел за дневник, который не вел уже несколько дней. Но тут я вспомнил, что с утра в отделении собрание, и решил пойти, несмотря на дождь. Хотелось послушать, о чем будут говорить.
Бойцы были все в сборе, обсуждение уже шло. Командир отделения, которого, очевидно, здорово потрепала вчера лихорадка, сидел на маленькой скамеечке у входа в пещеру. Увидя меня, встал и, уступая дорогу, пригласил заходить. Сидевшие с трех сторон на канах бойцы, словно по команде, потеснились; я занял место рядом с Хуан Вэньюанем.
Говорил Чэнь Дажэнь. Света в пещере было недостаточно, и я не мог отчетливо видеть все лица. Но Чэнь Дажэня, который сидел против меня, я видел хорошо. Выражение его лица было сосредоточенное, глаза устремлены в одну точку. Я прислушался к его речи.
– …удержать Кэсон нужна не только решимость. Нужна еще и уверенность в себе. На других надеяться – ничего не выйдет. За свою группу держаться надо, вот что! Раз командование призывает цепляться за каждый вершок, так надо и быть всем друг за друга, как будто у всех у нас одно сердце. Это раз. А во-вторых, нужно, чтобы дух у нас был непокорный. Чтобы насмерть стоять…
Как только Чэнь Дажэнь кончил, раздался взволнованный голос Хуан Вэньюаня:
– Я скажу!
Почти одновременно попросил Ван Го-син:
– Дайте мне!
Отделенный предоставил слово Хуан Вэньюаню.
Хуан Вэньюанькак-то сразу весь напружинился, собрался. Голос его изменился, стал приглушенным, даже с заметной дрожью; в обычное время такого с ним никогда не было, но, выступая на собраниях в группе, которые были при мне уже несколько раз, он всегда волновался.
– Глаза людей во всем мире смотрят на нас, и мы никак не можем допустить, чтобы люди потеряли надежду… – говорил он. – Если у кого на уме есть что другое, пусть он отбросит это. Есть еще такие, кто больше насчет самолетов и орудий думают. Они, мол, поддержат. А я скажу так. Бывает, что и один человек может драться. Учиться надо у взвода Чжао Бо-шэна. Вот это дрались! Два человека остались только, оба ранены, а высоту все-таки не отдали, не подпустили противника. У них тогда и окопов-то хороших не было. А у нас сейчас одни траншеи какие! Пусть противник атакует сколько угодно, все равно уничтожим его. На его же переднем крае…
Он говорил медленно, было видно, что каждое слово дается ему с большим трудом. Но лбу его выступили крупные капли пота. Из кармана он вынул носовой платок и стал вытирать пот. После него слово получил Ван Го-син.
Обсуждение продолжалось. Каждый боец старался высказать то, что у него на душе. Говорили по-разному, слова одного не походили на слова другого, но смысл всех выступлений был почти один и тот же, у всех сердце билось одинаково.
Когда собрание закрылось, дождь все еще продолжал лить. Я вышел из пещеры первым.
Вернувшись к себе, снял плащ, чтобы вывесить его для просушки, и тут опять увидел Хуан Вэньюаня. Он шел с одним молодым бойцом. Миновав мою пещеру, они свернули направо. Оба были в дождевых накидках, один из них нес кирку, второй – лопату. Примерно через полчаса они вернулись обратно тем же путем.
– Товарищ Хуан Вэньюань! – окликнул я его из пещеры, но он, по-видимому, не расслышал. Я окликнул его во второй раз.
– Вы меня звали, товарищ? – с улыбкой спросил он, спускаясь в пещеру.
Капли дождя, словно жемчужины, стекали с его намокшей накидки на пол. Кирку он приставил к стене.
– Не секрет, куда вы сейчас ходили?
– Да отделенный велел сходить на пункт боеприпасов. Дождь здоровый, как бы опять потопа не было. Пока все в порядке, ничего не подмокло. – Он осмотрел пещеру критическим взглядом и покачал головой. – Будьте осторожны, товарищ. Сегодня дождю и конца не видать. У вас тут еще засветло воды полно будет. Горы, знаете, из песчаника, пропускают…
Стены действительно были мокрыми, а на полу блестели лужи, не было сухого места.
– К счастью, – сказал я, – сезон дождей здесь как будто уже проходит…
– Нельзя сказать, что уже… Но ничего, пещеры выдержат. Авось большой беды не будет. – Он помолчал немного и добавил: – А все-таки я опять зайду к вам, – взял кирку, поднялся по ступенькам и ушел в дождь.
5
В этот день дождь так и не перестал. Как только стало темнеть, я забрался на кан и лег спать.
Наутро погода выдалась ясная. Я вышел из темной пещеры и вдохнул полной грудыо свежий и чистый воздух. В каплях дождя, застрявших в лазурно-зеленой листве деревьев, сверкали и искрились золотые солнечные лучи. Хорошо!
Отдыхавший вчера весь день корректировщик снова кружил в небе. Время от времени с короткими передышками грохотали орудия. По ходу сообщения шли несколько бойцов с лопатами и кирками. У некоторых на головах были маскировочные шляпы, словно копна листьев, у других такие шляпы висели за спинами. Поравнявшись со мной, они приветливо помахали мне и пошли дальше.
Только я умылся, подошли командир отделения и Чэнь Дажэнь. На пожелтелом, осунувшемся лице отделенного скулы выпирали особенно резко, на губах ни кровинки. Одет он был в старую стеганую шинель из хлопчатобумажной ткани.
– Ну как, товарищ отделенный, прошла лихорадка? Лекарство приняли? – спросил я.
– Приносил санитар, – улыбнулся он, – порошок какой-то желтый. Сегодня, наверно, трясти уже не будет.
Командир отделения говорил медленнее обычного, да и голос его был слабым.
– Нынче сезон дождей, считай, пережили. Теперь, какой бы дождь ни зарядил, не страшно. Не растеряемся! – И отделенный вдруг так уверенно рассмеялся, что всякие признаки болезни как-то сами собой исчезли с его лица.
Я внимательно посмотрел на него. Он опять был серьезен. Кивнув в сторону наката над входом в пещеру, сказал:
– Еще два-три бревна добавить – и полный порядок! Вчера… – Но он не закончил, раздался сильный взрыв.
– Опять эти разбойники бомбят позиции второй роты, – сдавленным голосом сказал отделенный, насупив брови.
Рев пикирующего самолета был слышен отчетливо. Отделенный пополз по склону и укрылся за деревом, наблюдая оттуда, что происходит на четвертой от нас справа высоте. Я тоже подполз к нему. Четыре самолета бомбили с захода каменистую высоту. Один за другим они с ревом пикировали на нее, и всякий раз высота окутывалась желтым дымом; то там, то здесь мелькали вспышки пламени. На взлете самолеты отстреливались пулеметными очередями.
Я смотрел и все больше злился на самого себя. Почему я не зенитчик, почему я не могу сразу же, немедленно, нацелить орудие и вдребезги разнести этих пиратов!..
Самолеты спикировали по нескольку раз и ушли на юг. Но не успел еще растаять в небе силуэт последнего, как вдруг я заметил прямо над головой два «керосиновых коромысла» и поспешно спрятался под деревом. Только теперь я обратил внимание, что отделенного нет. Чэнь Дажэнь тоже куда-то скрылся. Когда я спрыгнул вниз, к себе в пещеру, то снова услышал глухие взрывы. Их было несколько, и они следовали один за другим. Вскоре опять все стихло.
Я привел в порядок свои записи за несколько дней и, покончив с делами, вышел из пещеры, собираясь навестить отделенного. Завернув по ходу сообщения за угол, я неожиданно встретился с ним. Оказывается, он шел ко мне. Из штаба батальона прислан связной звать меня сегодня к трем часам на совещание. Сообщение было приятным: этого совещания я ждал. Самолеты противника, которые бомбили позиции второй роты, добавил отделенный, зря старались: никаких потерь в роте нет. Это тоже было приятным сообщением.
После полудня, сопровождаемый Хуан Вэньюанем, я отправился в батальон. На этот раз на моем земляке был маскировочный головной убор из целого вороха листьев и перекинутый через плечо автомат. Мы шли по ходу сообщения, иногда вылезали на поверхность, чтобы обойти не успевшие высохнуть после дождя лужи, и оказывались на какой-нибудь узкой, извилистой тропинке, протоптанной в зарослях кустарника. Разыскивая в кустах дорогу, Хуан Вэньюань то и дело оглядывался:
– Вы не устали? Может, идти медленнее?
Если шум в листве казался ему подозрительным, он поспешно останавливался, готовый немедленно оказать мне помощь. Время от времени он поднимал голову, смотрел на небо и прислушивался, не летит ли вражеский самолет.
Всю дорогу мы разговаривали. Я спросил, участвовал ли он в боях.
– Как раз вот тогда, в пятом сражении*. Мы тогда с нашим помощником отделенного, с Лу Фан-цэ, двух американских чертей схватили. Он сейчас на родину вернулся, учиться поехал, – с улыбкой ответил Хуан Вэньюань.
– Это когда ты отличился? – спросил я после небольшой паузы.
Он ускорил шаг и, обернувшись, коротко ответил:
– Подумаешь, отличился! В двух словах не расскажешь.
Я стал упрашивать его рассказать.
– Ну ладно, – согласился он. Дорога вела в гору, которую нам надо было перевалить, поэтому мы пошли медленней. – Было это с месяц назад, как раз тогда, когда отнимали у него Безымянную. Ту самую высоту, которую он сегодня утром бомбил. Я был в штурмовой группе. Как только группа прорыва проделала проход в проволочных заграждениях, мы поднялись и побежали. Нас сопровождал огонь своей артиллерии. Тут помощник отделенного закричал: «В атаку!» В обычное время, сами видели, бегаю я, что бревно, а тут – откуда только прыть взялась! – как рванули, так я уже был там. Ну а дальше вот что было. Огневые точки, которые наша артиллерия не разрушила, нам пришлось добивать. Противник не устоял и дал ходу. Мы, конечно, за ним, но тут на нас посыпались мины. Правда, товарищей поранило немного. Я забрался в одиночный окоп и там переждал обстрел. Потом мы начали прочищать поле боя. Идем мы с помощником отделения и вдруг видим: два черта американских прячутся в щели. Щель узкая, глубокая, специально от самолетов чтобы прятаться, а все равно их головы до половины наружу торчат, такие они здоровенные были. «Вылезай!» – кричим. Не вылезают. Ну, у помощника отделенного силы тоже не надо спрашивать, схватил одного черта за шиворот и вытащил. Второй с перепугу залепетал что-то, глядим, тоже лезет с поднятыми руками. Схватили мы и ведем. У помощника отделенного в правой руке две винтовки, и у меня. У него в левой черт зажат, и у меня. Вернулись, народ смеется. «Эх ты, сам мелкота, а такого здоровенного дядю заграбастал!..» Потом говорили, что отличился, подвиг, мол, совершил. А какой это подвиг? Вот когда Лю Гуан-цзы один взял в плен сразу шестьдесят трех солдат, так это действительно подвиг! Мой подвиг еще впереди…
– Я убежден, что у тебя хватит решимости, – вырвалось у меня. Его рассказ взволновал меня. Я почувствовал, что он весь захвачен не этим, а тем подвигом, к которому давно готовится. – И ты уже обдумал все как следует?
– У нас в отделении каждый имеет свой план… – глухо ответил он, но почему-то не кончил. Снова заговорил он, когда мы были уже на перевале. Выйдя первым, он как ни в чем не бывало спросил: – Как, не устали? Может, отдохнуть хотите?
Белье на мне все промокло от пота, но я не чувствовал усталости. Да и не так уж много оставалось до батальона, где можно было отдохнуть по-настоящему. Поэтому я отказался от его предложения:
– Нет, не устал. Пойдем, только медленней.
– Что ж, это можно, – согласился он и пошел дальше. Но на спуске вдруг остановился. – Вы не уезжаете еще, товарищ?
– Возможно, с месяц еще проживу, – ответил я ему безразличным тоном, не поняв смысла его вопроса.
– С месяц?! – повторил он словно про себя и откинул назад голову. – Мало!
Я промолчал. И тогда он вдруг взволнованно заговорил:
– Вы только не смейтесь надо мной, товарищ. Мне очень хочется это сделать до того, как вы уедете…
– Что ж, тогда обязательно подожду, – улыбнулся я.
Мне хотелось сказать еще что-то, но, задумавшись, я вовсе забыл о том, что мы спускаемся по крутому склону. Правая нога споткнулась о корневище, левая не устояла, я схватился было за ветку ельника, но было уже поздно.
– Осторожней! – испуганно вскрикнул Хуан Вэньюань, подхватывая меня за плечо.
Так наш разговор о подвиге прервался. Возобновить его случая уже не было. Впереди виднелись землянки батальона.
В батальоне меня встретил командир полка; он пришел проводить совещание, посвященное подготовке контрудара. Расстались мы с ним почти три недели назад, но он был все таким же. Широкая улыбка, энергичное полное лицо; он даже показался мне моложе комбата и ротного. Крепко пожав мою руку, командир улыбнулся:
– Часто вспоминаем вас, – потом добавил: – Звонил командир дивизии, спрашивал, как вы. Собирается предоставить вам возможность своими глазами видеть бой.
Ему доставляло, видимо, удовольствие сообщить мне эту новость.
Во время совещания лица у всех были серьезные, напряженные. Выступали командиры, связанные с подготовкой к операции. Командир полка внимательно слушал каждого. Его замечания были короткими, содержащими в себе сущность вопроса, ясными и сильными.
Совещание продолжалось около четырех часов и закончилось в семь вечера. Командир полка, комбат и инструктор оставляли меня ночевать в батальоне, беспокоясь, что с непривычки мне будет трудно идти по горам в темноте. Я согласился. Уходя, командир полка горячо пожал мне руку:
– Ждите от нас хороших вестей.
Для меня было ясно: слова его могли означать одно – я увижу настоящий бой.
На следующий день с утра моросил небольшой дождь. Прекратился он только часа через два, но небо по-прежнему было плотно затянуто серыми тучами. Комбат с инструктором пригласили меня позавтракать с ними, после чего отпустили, дав в провожатые связного.
Первым, кого я увидел в пещере третьего отделения, был Хуан Вэньюань. Он сидел на корточках у входа, склонившись над низеньким дощатым столиком, и старательно выводил иероглифы. За его спиной стоял Ван Го-син и что-то говорил. Я подошел к ним. Хуан Вэньюань, оказывается, писал заметку в стенгазету. На листке белой бумаги самопишущим пером уже был нарисован боец, несущий воду, и сейчас Хуан Вэньюань делал к своему рисунку подпись: «К товарищу Ван Го-сину действительно не придерешься. Воды он таскает всегда больше всех, наберет полные ведра и бежит вовсю. Но…».
– Как фуражку нарисовал?! Совсем и не похожа! А волосы! Что я, женщина, по-твоему? – возмущался Ван Го-син.
Хуан Вэньюань молчал. Но вот он опустил перо, склонил набок голову и внимательно посмотрел на него.
– Где ты видел такую фуражку? Где? – продолжал протестовать Ван Го-син.
Хуан Вэньюань по-прежнему ничего не отвечал. Он снова внимательно оглядел товарища с ног до головы, потом посмотрел на свой рисунок и вдруг расхохотался. Ни слова не говоря, он встал, подошел к тому месту у входа в пещеру, где висела стенгазета, и начал разглядывать портрет какого-то добровольца, возвращающегося на родину, – портрет этот был вырезан из иллюстрированного журнала. Насмотревшись вдоволь, он вернулся на свое место и, улыбнувшись, сказал:
– Понял.
Потом снова сел на корточки, отрезал полоску бумаги, намазал ее клеем и заклеил место, где у него была нарисована голова. На этот раз голову бойца он нарисовал в форменной фуражке. Рисовал он старательно, выводя каждую черточку, и, когда кончил, повернулся к Ван Го-сину:
– А сейчас похоже?
– Теперь – другое дело, фуражка моя. А лицо – нет.
– Так я же не художник, а боец, – улыбнулся Хуан Вэньюань и обратился ко мне как бы за поддержкой: – Правильно я говорю, товарищ?
Я улыбнулся, собираясь ответить, но Ван Го-син опередил меня:
– А вот и нет! Все говорят, для добровольца нет такого дела, которого он не смог бы сделать.
Хуан Вэньюань задумался, потом медленно сказал:
– Ты прав. Я и сам не знал, когда сюда ехал, что столькому выучусь.
Он снова взял перо и принялся дорисовывать портрет Ван Го-сина.
Когда он кончил, то прочитал подпись нараспев, вложил перо в карман, встал и просто сказал:
– Обязательно буду учиться!
С готовой заметкой он ушел в пещеру.
6
Через две недели – было это утром – меня пришел известить отделенный (лихорадка уже не мучила его): вечером я должен быть у командира полка, после обеда за мной пришлют…
Я знал, зачем меня вызывает командир полка. По некоторым моментам жизни бойцов третьего отделения за последние дни об этом можно было догадаться без особого труда. Мне уже не сиделось в пещере, и я вышел. Больше всего хотелось сейчас видеть Хуан Вэньюаня. Ничего такого, что нужно было бы сказать ему, я не приготовил заранее, просто хотелось посмотреть, чем он сейчас занимается.
В пещере третьего отделения все бойцы были заняты делом: чистили оружие, приводили в порядок маскировочные накидки, обмундирование. Выражение лиц у некоторых было строгим, сосредоточенным, у других просвечивала радостная улыбка. Хуан Вэньюань примостился за табуретом и проверял свой автомат. Увидев меня, он улыбнулся, кивнул головой, но ничего не сказал. Недалеко от него стоял Чэнь Дажэнь. Он мастерил какой-то замысловатый головной убор, который должен был сделать его невидимым с воздуха, и тоже многозначительно улыбнулся мне. Из пещеры вышел отделенный. Около одного бойца он задержался и сделал ему замечание по поводу неправильно заправленного маскхалата. После этого он проверил маскировочные костюмы у всех и велел бойцам зайти в пещеру на короткий разговор.
Я остался снаружи и не слышал, что он говорил, но догадывался о содержании его речи. Говорил он всего лишь минут десять и очень скоро вышел. Видно было, что ему очень хотелось что-то сказать мне. Признаться, и я был бы рад поделиться с ним. Но мы посмотрели друг на друга и так ничего и не сказали. Мысли его целиком заняты тем, что предстоит его отделению. Мои мысли тоже были там. Но об этом-то мы и не могли говорить. Нельзя было больше отнимать у него драгоценного времени, и я ушел, на прощание помахав рукой.
Завтракал я вместе со всем отделением. Сидели все как обычно, но сегодня мало было веселых острот, шуток. Ели много, разговаривали мало, словно боялись неуместным смехом нарушить торжественную тишину. Я всматривался в лица бойцов. У всех без исключения лица были серьезными, и в то же время на них проступала какая-то радость, словно вот-вот должно случиться что-то особенно важное.
После завтрака мне удалось поговорить с Хуан Вэньюанем. Он даже не заикнулся о том, что не выходило у нас обоих из головы. Разговор шел о письме, которое он написал отцу и матери. В письме он, оказывается, сообщил и о том, что когда я вернусь, то расскажу им обо всем.
– Хорошо! – прервал я его в этом месте. – Но мне ведь еще неизвестен адрес твоей семьи!
Он ответил:
– Будете уезжать, я его дам.
Еще раз мне довелось увидеться с бойцами во время обеда. Обед прошел мирно, дружелюбно. Хуан Вэньюань на ходу перебросился со мною двумя малозначащими фразами, и через секунду я уже не видел его. Чэнь Дажэнь наводил порядок в пещере. Заняты были и все остальные бойцы. То важное, к чему они готовились, приближалось; я это чувствовал по напряженности, которая была во всех их движениях.
Сосредоточенное состояние бойцов передалось и мне. Я рисовал себе картину предстоящего контрудара, успешный исход его, результаты боя, видел, как с триумфом возвращается Хуан Вэньюань, и вдруг услышал знакомый голос:
– Разрешите обратиться!
От неожиданности я вздрогнул и поднял голову. Передо мной стоял боец и отдавал честь. Это был связной командира полка.
– А, это ты, Сяо Дин! За мной пришел?
– Командир полка приказал доставить вас! – отрапортовал Сяо Дин. – Лошадь под горой.
– Ну тогда пошли скорей за вещами.
– Зачем торопиться, сейчас еще рано, – спокойно сказал Сяо Дин и пошел за мной в пещеру.
7
Когда мы прибыли в штаб полка, было уже довольно темно. Командир полка и комиссар, не дав даже опомниться, велели Сяо Дину немедленно проводить меня в дивизию. Передохнув минут десять в политотделе и перекинувшись несколькими фразами с инструктором Цзяном, я напился воды, сел на коня и направился в штаб дивизии.
Дивизионного начальства я не застал: все находились на совещании. Пришел офицер штаба и показал мне, где размещаться на ночь.
Утром при встрече с комиссаром дивизии и начальником штаба я узнал, что совещание вчера закончилось поздно и командир дивизии на рассвете куда-то уехал. Сегодня можно весь день отдыхать, так как на КП меня отведут только после обеда.
– Порядок! Все идет, как намечено планом. Подразделения уже вышли в указанный пункт. Противник пока ничем себя не выдает. Нынче вечером обязательно возьмем высоту Н., вот увидите. – Глаза комиссара сверкнули. – Вам посчастливилось. Вы будете видеть, как точно и быстро наши бойцы будут выполнять свою задачу. Со многими из них вы уже знакомы. Обыкновенные ребята! Теперь вы узнаете, как они воюют, и еще лучше поймете их. – Комиссар отхлебнул из фарфоровой чашки два глотка остывшего чаю и отставил ее в сторону.
Я был подготовлен к этим словам, но они почему-то особенно взволновали меня сейчас.
Вышел я из штаба последним, все остальные отправились значительно раньше. Когда мы со связными добрались до сопки, сплошь заросшей кустарником, небо еще было довольно светлым. Командир дивизии со штабными офицерами находился на КП, несколько командиров разрозненными группами устроились в тени деревьев. Мы с комиссаром нашли себе место под каштаном.
– Вон та горушка, правее бурой. Видите, с деревьями которая? – показал комиссар. – Ну а теперь давайте сверим время. Начнется орудийным залпом.
Мы сверили свои часы, и он ушел на КП.
Я не спускал глаз с той высоты, ожидая сигнала с минуты на минуту, и только изредка посматривал на часы. Вокруг было тихо. Сумерки медленно сгущались. Рядом со мной кто-то сказал:
– Пора!
И не успел я повернуться к комиссару, как раздался залп.
Стреляли сразу из нескольких стволов. Видны были только огненные стрелы, которые стремительно неслись вперед, заполняя собою все небо. Скоро разрывы слились в сплошной гул, я уже ничего не слышал, уши мои заложило, словно ватой.
– Точно бьют! – разобрал я наконец в этом грохоте восторженный голос комиссара.
Но вот огонь нашей артиллерии перенесен на две соседние высоты.
– Артиллерия противника подавлена, – радостно улыбнулся комиссар.
Орудия били ровно десять минут. Мне стало ясно, что теперь наступил момент действовать Хуан Вэньюаню и его боевым друзьям. Все мои мысли были сосредоточены на той высоте. Вдруг темноту ночи разорвала огненная ракета и рассыпалась на множество раскаленных добела нитей. Они ослепительно сверкнули и погасли. За первой ракетой вспыхнула вторая, потом третья.
– Проволочные заграждения рвут. – В голосе комиссара чувствовалось волнение.
Над высотой, где шел бой, повисла зеленая звезда и сразу погасла. Я не знал, что это значит, и посмотрел на комиссара.
– Ракета противника, – ответил он.
Но тут же в небо взмыла красная звезда. Она разгорелась много ярче и летела все выше, выше, пока совсем не исчезла.
– Начинаем штурм, – проникновенно сказал мне комиссар, наклоняясь к самому уху.
Минуту или две там ничего не было видно. Но вот высоко в черном небе сверкнули две красные звезды, и одновременно с этим раздался громкий голос комиссара:
– Прорвали передний край. Только две минуты!
Две минуты! Радостное волнение охватило меня. Я представил себе, как в этот момент Хуан Вэньюань бежит с автоматом наперевес. Снова в небе цветным веером разорвалась граната, тысячи горящих искр посыпались вниз, вершина горы озарилась.
– Противник бьет из орудий. Бризантными, – коротко бросил комиссар, не отрывая взгляда от высоты.
Кто-то подошел к нему и сказал:
– Сопротивляется, черт! Гранатами отстреливается…
Подошедший хотел, кажется, сказать еще что-то, но вдруг в небо взмыли три красные ракеты.
– Высота взята! – Комиссар посмотрел на светящийся циферблат и уже весело добавил: – Ну вот! На все ушло пятнадцать минут.
Я снова стал смотреть туда, где была теперь уже занятая нами высота. Время от времени темноту ночи прорезали огненные лучи. Противник продолжал отстреливаться из орудий.
– Помните, что я говорил утром? Теперь сами убедились, как точно и быстро… – Комиссар не успел досказать: подошел командир дивизии.
Он поздоровался со мной за руку и, обращаясь ко всем, кто здесь был, сказал энергичным голосом:
– Бой закончился. Сейчас идет прочистка поля боя. Все шло точно по плану.
В том, как это было сказано, чувствовалась большая скрытая радость, передававшаяся и мне.
Командир дивизии повернулся и посмотрел на меня:
– Ну, а вы как, товарищ? Как вам показался бой? Даже не думали, что так все просто, а? Готовились долго, а кончили в пятнадцать минут! – И он, довольный, засмеялся.
В это время к нему подошел штабной офицер с докладом и, получив указания, куда-то направился. Командир дивизии подмигнул нам, словно продолжая начатый разговор:
– Да-а… Зато бойцам все это не так просто… Конечно, бой, можно сказать, был не из больших. Но вы сами видели, как с каждым боем мы становимся сильнее и крепче. Если уж скажем, что возьмем высоту, значит, возьмем. Пятнадцать минут! Как, по-вашему, здорово?.. Ну что ж, – повернулся он к комиссару, – проводите товарища… Я пока побуду здесь.
Еще раз посмотрел я на только что занятую высоту, но ничего не увидел. Кругом была сплошная темнота. Противник еще отстреливался, но уже откуда-то с другой стороны. Огонь был нечастый.
Уходил я вместе с комиссаром.
8
Трудно сказать, что происходило у меня на душе. Ведь я видел победу! Хотелось немедленно передать сообщение о новом успехе на родину, моим соотечественникам. Передо мной возникали образы Хуан Вэньюаня, Чэнь Дажэня, командира отделения и других товарищей, политрука и командира батальона, командира полка. Я видел и командира дивизии, и комиссара… Ночью мне снилось, будто я вернулся на родину, к себе в Сычуань, и каким-то образом оказался в деревне Хуан Вэньюаня. Я что-то говорил о нем его отцу, матери, сестренкам, был принят в его семье по-родственному…
Командира дивизии и комиссара увидел я только утром. Здороваясь с ними, заметил, что командир очень взволнован.
– Понимаете, – сказал он, – уничтожена полностью усиленная рота противника! Ни один не сбежал.
Я поздравил его и спросил:
– А у нас большие потери?
– Не очень. Ранено человек десять. Да-а… Но у нас оказался такой герой! Небывалый случай. Вам следует обязательно пойти и разузнать подробно, как все это было. Зовут его Хуан Вэньюань. Это боец той самой роты, в которой вы были. Член Союза молодежи, – сказал командир с волнением.
– Хуан Вэньюань! – воскликнул я, радуясь.– Где он? Я сейчас же пойду к нему!
– Он погиб, – тихо и скорбно сказал комиссар и добавил: – Очень жалею, что ни разу не побеседовал с ним как следует.
У меня было такое состояние, словно я оступился, упал и не могу подняться.
Командир дивизии нетерпеливо прошелся по землянке из конца в конец и остановился передо мной:
– Товарищ, обещайте написать о нем. Я лично прошу вас об этом. Какое невероятное самообладание! Какие высокие моральные качества!.. Нет, у меня в самом деле нет слов…
– Нужно, чтобы о нем весь народ на родине заговорил, – добавил комиссар.
– Но я даже не знаю, какой он подвиг совершил, – начал было я.
– Сделаем вот как, – предложил комиссар, уклонившись от ответа на мой вопрос. – Отправим вас в полк. Политотдел выделит инструктора, чтобы помочь собрать для вас весь материал.
– Хорошо, – согласился я.
Комиссар проводил меня до того места, где уже ждал связной с лошадью. Дорога сразу же круто взяла вверх. Лошадь шла мелким шагом, связной следовал позади. Я повернулся: комиссар все еще стоял там, под березкой, и махал мне рукой.
В землянке начальника политотдела полка неожиданно для себя я увидел Чэнь Дажэня. Я крепко пожал ему руку.
Чэнь Дажэнь ответил начальнику политотдела на несколько вопросов и повернулся ко мне.
– Расскажи, товарищ Чэнь Дажэнь, если можешь, как вчера прошел бой, как вы одержали победу, – попросил я после минуты молчания, не зная, с чего начать.
Он начал рассказывать, все время глядя в землю невидящим взглядом:
– Ну так вот. Когда пришли на место, было уже темным-темно. Рассеялись мы и спрятались в траве. Я был в одной группе с Хуан Вэньюанем и Ван Го-сином. До противника рукой подать, метров сто, не больше, только проволочные заграждения отделяли нас от его окопов. Кругом ни деревца, одна только трава. Противник не спускал глаз с этого места. Чуть что – сразу из пулемета одну-две очереди, а то еще из миномета. Даже если фазан взлетит. Хитер, черт! Но мы тоже не из простачков. Так нарядились в свои маскировочные одежды, что и за человека не признаешь. Где только можно понатыкали на себя листьев и травы, с головы до ног. Дисциплину нам надо было блюсти вот как! Чтобы ни звука. Ни-ни!.. Ну вот. Назначенное время атаки приближалось, напряжение наше возрастало. Шелохнуться – и то не осмеливались. Я был от Хуан Вэньюаня всего метрах в четырех, лежал чуть выше, поэтому хорошо его видел.
Чэнь Дажэнь сжал губы и замолчал, по-прежнему не поднимая головы.
– Попей воды, отдохни немного, – предложил ему начальник политотдела, но Чэнь Дажэнь посмотрел на нас и покачал головой.
– Нет, не надо, я дальше скажу. И вот в это самое время противник начал палить из миномета. Палит и палит. Мы, конечно, знали, что это он от страха стреляет, для храбрости. Но это заставило нас быть еще осторожней. Так прошел час или больше, и вот один зажигательный снаряд упал рядом с Хуан Вэньюанем. Когда я заметил, трава около него уже горела. Он попробовал незаметно перевернутся на правый бок и погасить огонь левой рукой, но за один раз это не получилось. Огонь перекинулся на него, загорелась одежда. Я стал делать знаки ему, чтобы он хоть лег на спину. Но он не смотрел в мою сторону, а я ни слова не мог громко сказать. Если бы он поднялся, то, конечно, легко справился бы с огнем. Даже если бы он перевернулся несколько раз, и то притушил бы огонь. Но сделать так – значило выдать нас. И тогда сорвался бы план атаки, а все мы, бойцы обоих взводов, погибли бы наверняка. Ведь мы лежали на виду у противника! Что мне стоило подбежать к нему и прибить огонь!.. Но мог ли я это сделать? Перед выходом нам было сказано: «Выполнение всей задачи целиком зависит от вас, от вашей маскировки, молчания, строжайшей дисциплины. Если даже в кого-нибудь из вас попадет вражеская пуля, все равно не обнаруживайте себя…» В это время наше командование, наверно, заметило, что в районе секрета горит трава, и приказало артиллеристам открыть огонь по вражеским позициям, чтобы отвлечь внимание противника. Понял это и Хуан Вэньюань. Я видел, как он отодвинул от себя автомат и взрывпакет. Огонь уже охватил почти все его тело. Но он лежал неподвижно, обеими руками вцепившись в землю, предоставив огню полную свободу. Подбородок его был крепко вдавлен в землю. Вдруг он повернул ко мне лицо. Красное, оно было все в поту, губы стиснуты, а в глазах такая мука… Можно ли было вынести это?! Но он не охал, даже не стонал. Мне было страшно смотреть на него, но я не мог не смотреть. Я скрипел зубами, сжимал в одной руке автомат, а другой вцепился в клок травы, не в силах видеть его мук и страданий. Я готов был вскочить и броситься к нему, но глаза его неподвижно смотрели на меня: он как будто говорил: «Дисциплина! Это нужно для победы, для выполнения боевой задачи!» Вдруг я услышал, как он тихо зовет меня. Он с трудом держал голову и шептал: «Вот, видишь, все… Для родины… Нам поручили выполнить боевую задачу, а я не успел… Возьми автомат мой и взрывпакет… Выполни за меня…» Огонь охватил его голову, вспыхнули волосы. Лицо он вдавил в землю и смолк… Больше ни звука я не услышал. Он даже не шевелился, охваченный весь огнем…
Чэнь Дажэнь замолчал и вытер рукой глаза. Мы молча смотрели на него. Никто не проронил ни слова. Я стиснул челюсти и ни о чем не мог думать. Передо мной стояло юношеское лицо Хуан Вэньюаня, охваченное пламенем.
Прошло некоторое время, Чэнь Дажэнь, передохнув, стал рассказывать дальше:
– Минут двадцать, не меньше, горел он. Все товарищи видели это. Нам не терпелось дождаться той минуты, когда будет дан сигнал к мести. И вот время подошло. Наша артиллерия ураганом обрушилась на вражескую высоту. Икак только огонь артиллерии передвинулся дальше, вглубь обороны противника, мы поднялись. В тот же миг я был у тела Хуан Вэньюаня, взял его автомат и взрывпакет, чтобы выполнить за него боевую задачу. То, что было поручено нашей группе – прорвать три ряда проволочных заграждений, – мы быстро сделали, и я пристроился к товарищам из группы штурма, вместе с ними пошел в атаку. Каждый из нас кричал: «Отомстим за героя Хуан Вэньюаня!» Засев в уцелевших дотах, враги отбивались гранатами. Мы закидали их взрывпакетами – и доты взлетели на воздух. Через пятнадцать минут мы полностью овладели позицией.
Чэнь Дажэнь кончил рассказывать, опустил голову и тихо откашлялся. Все напряженно молчали.
– У вас есть еще вопросы, товарищ? – вывел меня из оцепенения начальник политотдела.
Я повернулся к нему, но так и не понял, чего он от меня хочет.
– Ну, если нет, пусть он пойдет и отдохнет. Он тоже устал.
– Я не устал, нет, нет! – запротестовал Чэнь Дажэнь.
Я посмотрел на Чэнь Дажэня. Передо мной было то же юношеское лицо, лицо самого близкого боевого друга Хуан Вэньюаня. Ему он сказал последние свои слова.
– Что еще сказал товарищ Хуан Вэньюань? – спросил я.
– Больше ничего, – ответил Чэнь Дажэнь. Потом подумал и добавил: – Да, он сказал: «Я должен был дать товарищу… свой адрес».
Я тогда не ответил Хуан Вэньюаню. «Вернемся, тогда дашь, – подумал я. – Какая разница, когда дать». Кто знал, что он не вернется!..
Начальник политотдела встал:
– Иди, товарищ Чэнь Дажэнь, отдохни немного. Тебе нужно отдохнуть.
Я крепко пожал Чэнь Дажэню руку и долго не выпускал ее.
– Подожди меня, вместе пойдем, – сказал я ему.
9
В пещере было все по-старому. Но больно было не видеть Хуан Вэньюаня, и часто, сидя в одиночестве, я закрывал глаза, думая о нем.
Однажды ко мне зашел Чэнь Дажэнь.
– Товарищ! Пришло письмо Хуан Вэньюаню из дому, – сказал он и вынул из правого кармана конверт. – Передал политрук, велел дать почитать.
Я взял письмо, бережно развернул листок бумаги и стал читать. Письмо было от отца Хуан Вэньюаня, короткое, всего лишь в нескольхо строк. Дома, писал отец, все уже знают, что он совершил подвиг (речь шла о его первом подвиге, за который он был отмечен наградой третьей степени), и очень рады за него. Из родных все здоровы, сестра учится. На днях в деревне выбирали образцовых членов семей фронтовиков; выбрали его, старика, и послали на слет в Чунцин. Все дома обещают Хуан Вэньюаню, что будут старательно работать, заботиться о хозяйстве, чтобы встретить его после победы как полагается…
Я дважды перечитал письмо. На конверте был подробный адрес отправителя.
– Вы напишете его отцу, товарищ? – спросил Чэнь Дажэнь.
Возможно, что слова эти вырвались у него непроизвольно, но они совпали с моим желанием, и я ответил, что сегодня же напишу.
Вечером, сидя у себя в пещере, я взял перо и устроился поудобней на кане, чтобы начать письмо отцу Хуан Вэньюаня. Я думал просто рассказать ему все, что мне было известно о его сыне, рассказать так, чтобы он поверил, что сын его не умер.
Я уже начал писать, но снова положил перо. Волнение охватило меня.
Статья, о которой говорил командир дивизии, просилась на бумагу. Я писал всю ночь. Всю ночь, не переставая, гулко гремели раскаты вражеских орудий. Мое перо не останавливалось. К рассвету статья была готова. Все слова, которые я смог вместить в нее, говорили о событии на одном из участков фронта: герой Хуан Вэньюань, отдавший родине жизнь, не умер!
1953 год.
Перевод с китайского А. ГАТОВА
* Гуандун – южная провинция Китая.
* Чэнду – главный город провинции Сычуань. Чунцин – административный центр Юго-Западного
Китая. Железная дорога между ними была построена в 1952 году.
*Пятым сражением назывался контрудар
войск Корейской народной армии и китайских народных добровольцев, предпринятый в
связи с массированным наступлением противника по всему фронту осенью 1952 года.
Во время операции противнику были нанесены большие потери.