Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2017
В июне снова пошел снег. Надо было валить.
Жена дала сумку хлеба в дорогу, Марат сел в поезд, положил
под голову батон и забыл ее лицо. Ехал ночь, и ночь, и ночь – из полярного дня
в обычный – и не спал ни минуты: шумело. Позади
ничего, ни работы, ничего, а в Москве земляк держал обувной, обещал
устроить-роить-роить.
– Москва, – сказал Марат.
– Гыр-гыр-гыр, – сказала Москва, –
хыр-хыр-хыр.
Работа была – раздавать бумажки. Новые сапоги, скидки на
сапоги. Новые сапоги, скидки.
Вечерами, обалдев от бесконечности, Марат катался по кольцевой. «Курская» – двери закрываются – «Курская» –
двери закрываются – чудо.
– Шын-шын-шын, – пела ночь, – фын-фын-фын.
Марату было ничего, тепло. С первых денег взял желтые шорты,
футболку, сигареты подороже. Новые сапоги, скидки на
сапоги. Новые сапоги, скидки.
Спать он так и не научился снова. Соседи мучили Марата. Один
храпел, другой пердел, третий плакал: в горах, под самым солнышком, умерла его
мать, он плакал и слал деньги теперь уже в никуда, по
привычке.
– Э! – сказал Марат
однажды ночью.
– Чего?
– Не чегокай.
На излете лета в общагу привели негра. Сунул руку, сказал:
– Тарам.
И – раскладушку в проход.
Тоже устроился раздавать. Подпрыгивал и пел:
сезонны
сезонны
сезонны-воу-зонны
покупай!
(ага)
покупай!
(ага!)
сезонны
сезонны
сезонны-воу-зонны
ликвидат
ликвидат
ликви-дидли-дидли-дат
Осень прошла как осень. Первому снегу Марат усмехнулся, как
родному, а Тарам замерзал и пел все громче:
расса
пара-дири-дари
дажа
распродажа
рассы-пара-дажа
сапо
тапо
сапотапоги
воу-сапотапоги
Ночи были все знакомей, ледяней, но Марат не спал. Один
храпел, другой пердел, третий больше не плакал, но принялся, сука, шуршать. И
Тарам поддакивал:
рассы-калы-раскладушка
расссы-йоу-ка-ладушка
йоу рас
йоу ка
йоу тири-пири-дири-мири-ка
Он тоже разучился спать.
Марат полюбил, что в городе много стекла и
зеркал. Смотришь – а там лицо: круг, и в нем два круга, и в кругах по кругу, и
в кругах по кругу.
В общаге тоже было зеркало, и Марат видел себя
детально: голова – как валун, глаза – как бесцветный полярный лишайник, который
за тысячу лет вырастает на сантиметр.
Вечерами варили пельмени, смотрели ящик на общей
кухне. Показывали опять какой-то ад с разорванными ртами, Тарам рассмеялся и
ткнул в экран:
– Дом!
У него было немыслимое лицо.
Под Новый год обувной разорился. Хлопнули по плечу, выдали
последнюю зарплату: кроссовки, коробку подметок, клей и четыре шила.
А в общем в магазинах было людно.
сезонны
сезонны
сезонны-воу-зонны
покупай!
(ага)
покупай!
(ага!)
Марат подумал, что купить, и купил батон, а на батон икру –
красиво. Город разъехался, Марат остался. На звонки не отвечал, и из дома
звонить перестали.
Вышел в центр посмотреть салют. Но было перекрыто, перепутано,
никто не знал ни пути, ни обхода, и как-то мимо всех Марат пришел в безымянный
тупик под звездами.
–Ты-ты-ты, – шептала ночь, – чи-чи-чи.
Однажды богатая телка взяла из жалости все его бумажки – на
пальце камешки блеснули, и в ухе камешки, – и стало ясно, что можно – и стало,
и стало ясно, – и вот такие были звезды.
Вот такие:
***
Вернулся в общагу. Лег. Тарам тоже уже лежал во тьме и
бормотал, как прежде:
йоу рас
йоу ка
йоу тири-пири-дири-мири-ка
Взял сапожное шило, воткнул ему в горло, заснул.
Спал крепко.
Проснулся рано.
Вышел в Москву.
Она молчала.