(Керен Климовски. Королева Англии кусала меня в нос)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2017
Ольга Степанянц родилась в 1988 году в Мурманске.
Окончила факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова (кафедра
литературно-художественной критики и публицистики). Публиковалась в газетах
«Книжное обозрение» и «НГ-Ex libris»,
журналах «Октябрь», «Знамя» и «Лехаим».
Участник семинара критики Совещания молодых писателей при СПМ (2016). Живет в
Москве.
КЕРЕН КЛИМОВСКИ. КОРОЛЕВА АНГЛИИ КУСАЛА МЕНЯ В НОС. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2016
Эта книжка эгоцентрична. Ее чтение лучше не делить с другими занятиями, например с едой или поездкой в автобусе. Еще она плотная, как ближневосточный воздух, и горячая, как нагретые солнцем камни. Все истории в ней изложены от первого лица – от лица девочки, у которой меняется возраст и жизненный опыт, но отношение к миру остается открытым и острым одновременно. В подобных случаях почти всегда встает вопрос, насколько тексты автобиографичны и можно ли отождествлять автора с персонажами, от лица которых ведется повествование. Судя по информации из сети, лирическая героиня и автор действительно если и не совпадают полностью, то очень близки. Керен Климовски родилась в Москве, в детстве эмигрировала с родителями в Израиль, жила в разных городах, окончила англо-американскую школу в Санкт-Петербурге; этот же опыт описывает рассказчица.
У нее всегда есть собеседник. «Молоко» – это монолог, обращенный к подруге Рахель, которая потеряла возлюбленного: он ехал в автобусе, взорванном террористом. В рассказе «Куда ходить нельзя» она объясняет родителям, как играть в гогоим – дворовую игру с абрикосовыми косточками (а заодно с детской непосредственностью выбалтывает, как бы неосознанно, много серьезного и глубокого). Разговаривает с «младшей» версией самой себя («Девочка-которую-очень-любят»), дает интервью журналистам («Тот вечерний несказанный свет»). Если другого собеседника нет, им становитесь вы.
Южный темперамент рассказчицы способен быстро утомить читателя, если он не привык к такой интенсивности. Впрочем, и в этой ситуации есть свои плюсы: чтение книги станет дозированным и растянется надолго. Кого-то может шокировать предельная ориентированность на телесные ощущения: после купания в море героиня лижет щиколотку (до запястья проще дотянуться, а так можно почувствовать гибкость тела), истекает молоком и медом, пробует на вкус «свою грязь» (в этом месте у впечатлительного читателя подкатывает к горлу неприятный комок, поэтому остальные примеры перечислять не станем).
Рядом с этой бьющей ключом и наслаждающейся своей полнотой жизнью рука об руку идет не менее яркий и пугающий танатос, и эту двойственность Климовски обозначает телесной же метафорой: «Знакомое с детства ощущение: в этих синих венах за бледной, почти прозрачной кожей… таится смерть, отсюда это: вскрыть вены, значит, в венах смерть, но тут же рядом и жизнь – неугомонный пульс, часы жизни, которые заведены и хорошо идут, и никто не знает, когда остановятся, значит, жизнь и смерть живут совсем рядом на нашем теле».
Эта будничная близость к смерти – неизбежная в государстве, находящемся в постоянной боевой готовности, – делает героиню, по ее собственному признанию, «прямой, как танк», лишая пресловутой «загадочности», которая требуется от «образцовой женщины» (и служит, как правило, драпировкой для посредственности). Но эта прямота, прекрасная сама по себе, не страхует от когнитивных искажений. И героиня Климовски видит жизнь в преломлении горя как возмездия за счастье: «Какая же я дура, ведь надо было знать, надо было предчувствовать, что расплата будет, что цена есть у всего… Когда наслаждаешься каждым движением… и любишь все проявления этого мира… тогда надо очень четко понимать, что такое бездумное существование не может остаться безнаказанным, такое нахальное счастье не прощают». Трагедия и даже возможная гибель подруги – расплата за безмятежность, а школьный буллинг – за счастливое детство.
Маленькая Мырза, она же Кыня, «которую-очень-любят», проверяет «взрослых на бдительность» и тренирует базовое доверие к миру: «Особенно люблю сходить со стола – в воздух. С лукавой улыбкой… И ни секунды не сомневаюсь, что поймают. И ведь ловят, ловят…». И тут же (чтобы уравновесить добро и зло?) играет во всем известную игру с обсессивно-компульсивными правилами: «Нельзя дотронуться до паркета. А иначе случится несчастье». Следом идет рассказ «Банановый рай» – о первом опыте экзистенциального страха небытия. Чемодан, в котором была любимая кукла, потерялся при переезде. Для пятилетней девочки это, без шуток, серьезная утрата, которую, впрочем, в новой стране нужно переносить стоически: «Я – взрослая, я любила Таню и потеряла ее… Я оплакала Таню, а теперь похороню в молчании». И это первый убедительный опыт встречи с пугающим белым «ничто». Мотив этой детской стойкости перед выходками судьбы, очевидно, важен для Климовски, он нашел отражение и в стихах:
Я сейчас – только вытащу эту занозу:
слишком больно и страшно детство носить под кожей, –
я в шесть лет написала, что солнце не видно сквозь слезы,
и поэтому плакать нельзя – я была смелее и строже[1].
В новой стране она до отвала ест любимые бананы, становится «ребенком ключа» (ключ на шее – символ самостоятельности), ведет реестр своих «любовников». Здесь дети – от избытка витальности, что ли, – играют со смертью: перебегают дорогу перед идущими автомобилями, прыгают с качелей, ломая руки. И смерть подруги под колесами, и то, что после перелома «руку непременно отрежут», – все это наказание: за красоту, смелость и попытку изменить законы бытия. А они в этом прекрасном и яростном мире довольно причудливы. Поле на окраине города Нес-Ционы – место, «куда ходить нельзя». Запрет никак не объясняют, и дети придумывают свою версию: наверное, привычные правила здесь не действуют, и можно забыть, что нужно вернуться домой, и остаться там навсегда.
А еще можно забыть и потерять себя: «Вот Шоши – была красивая, носила сарафан… и они вместе пили чай… а потом она стала той Шоши, которую мы все ненавидели, и если такое может быть, то в чем вообще смысл, мама, ведь мы ничего не знаем, если можно любить кого-то и пить с ним чай, а потом сойти с ума – это страшнее, чем Барух под белой простыней, и как всегда знать, что ты – это ты, а не превратился в кого-то другого и об этом не догадываешься». Этот сюжет, пожалуй, самый пронзительный в книге: старая ведьма Шоши все время кричит на детей, они отвечают ей презрением. Но вот ее муж, старик Барух, умирает, и оказывается, что у нее на руке номер (девочка еще не знает, что это, и удивляется), и вовсе-то она не злая, а когда-то была молодой и красивой, и все, оказывается, было по-другому.
В рассказе «Молоко» автор рассуждает о терроризме, войне и страхе. Переживания, вызванные горем Рахели, прерываются флэшфорвардом: через одиннадцать лет после описанных событий рассказчица окажется в арабской деревне «одна, за рулем и беременная». Пытаясь встретиться с мужем, она будет нервно колесить по безымянным улицам среди развешенного белья и пьющих кофе местных жителей, каждый из которых будет пытаться помочь, указать дорогу, но ей будет страшно и тут же стыдно за этот страх, «выпирающий из-под одежды, как лишняя часть тела». Она признается: мысль о том, что араб, мирно говорящий с ней, может ее ненавидеть, невыносима. Однако решительно отказывается от анализа сложившейся ситуации: «я не знаю, что такое политика – это пустое слово, это то, о чем пишут и ругаются на “Фейсбуке” и в “Живом журнале”». Думается, что это довольно неконструктивная позиция для того, кто живет в современном мире, а тем более в его горячей точке. Хотим мы этого или нет, политика сама стучится в наши двери, и лучше уж заранее знать, на каком языке с ней говорить. Не хватает всего одного шага от перечисления эмоций до попытки подробно разобрать и критически проанализировать всю эту – ну да, политическую – ситуацию, и жаль, что автор не берется сделать этот шаг.
Но для героини Климовски вообще характерно спасаться в хаосе: «пестрая израильская суета, спасительное земное безумие, телесное, почти болезненное в своей остроте и напористости, доказательство существования мира вне моих мыслей». Взбалмошность, спонтанность становятся для нее и источником проблем (вскрыть пакет молока, а через полминуты понять, что кофе нет), и спасением от них (бредовая мысль взять вскрытый пакет молока с собой в Питер – пусть попутешествует – неожиданно оказывается очень терапевтичной). Поток жизни несет ее, а она и рада отдаться его течению. Так что – в конечном итоге – понравится вам эта книга или нет – вопрос переносимости климата. Кто-то задохнется от жары, а кому-то в самый раз.
В жарком Израиле героиня как рыба в воде. Хайфа становится ее любимым городом. Здесь они с мамой отделывают и обживают квартиру, совсем как первые поселенцы – сам город. В Хайфе есть сад, соседи – Адам, «эти дети», собаки и коты, хиппующие старики, настоящая Мэри Поппинс по имени Атара, которая наполняет обыденный мир мифологической загадочностью. Так магическое мышление одновременно и мешает жить, и становится спасением. Девочка отлично знает иврит, изучает Тору, и все же ее культурный бэкграунд состоит из сказок братьев Гримм и Шварца, русских былин, советских мультфильмов, «Властелина колец», «Муми-троллей» и стихов Есенина. А «всякий народ презирает чужестранцев», и в школе она сталкивается с банальным национализмом – из-за акцента, манеры одеваться и празднования Нового года. Но отказ от зимнего праздника в бесснежной стране равносилен отказу от собственного прошлого. Извечная неродина: «я ничего не забываю, и я всегда буду не там и не там… а взять, предъявить как свое не имею права», трагическое положение человека мира, в котором больше не действуют правила крови и почвы. Особую ценность приобретает опыт и воспоминания, но большинство предпочитает играть по старым правилам, обесценивая их.
Все это вызывает у нее протест – снова не социальный, а только личностный. Но даже дети могут попытаться изменить мир, и с соседским мальчиком они организовывают отряд по спасению улиток: улитки выползают на дорожки, где их могут раздавить, и их переносят на газоны. Это сизифов труд, моллюски почти сразу возвращаются в опасную зону, и все бессмысленно, но, даже если отчаиваешься, нужно продолжать – просто потому, что смысл заключен в процессе, а не в результате.
И свое сумбурное интервью девочка заканчивает классическим силлогизмом: «я вру, то есть сочиняю, так что не верьте мне: я, в каком-то смысле, абсолютно счастливый человек». Как бы там ни было, а закатить гайдаровский горячий камень на гору Кармель и разбить его там, чтобы начать все сначала, она вряд ли захотела бы.
[1] «Это солнце за мной идет по
горячему следу…» / Керен Климовски. Явь похожа на сон //
Дети Ра, 2009, 12 (62).