Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2017
Алена Бондарева – писатель, литературный критик, главный редактор портала «Rara Avis. Открытая критика».
Female[1]
Брайану, Майклу, Яну
и той датчанке,
чьего имени я так и не узнала
Дул ветер с залива, солоноватый и свежий. Обрывки Por una cabeza[2], визитная карточка слепого Аль Пачино и неловкой Габриель Анвар, то захлебывались в плеске волн, то, вырываясь, разносились по округе. Солнце, припекая, добросовестно белило песок и дощатую крышу пляжного бара, теперь приспособленную для танцев. Светлые юбки, легкие рукава, острые воротнички, воздушные шаровары трепетали и развевались, пока их разгоряченные обладатели вышагивали в такт и мимо такта. Por una cabeza de un noble potrillo / que justo en la raya afloja al llegar… – о лошади, отставшей от соперника всего лишь на голову и в итоге прокатившей своего беттора на кругленькую сумму…
Мария приехала на велосипеде. Рассекла теплый воздух от дома до пляжа, разогнала зазевавшихся пешеходов на всех велосипедных дорожках. От езды длинные волосы спутались, лицо пунцовело. Но было легко. Какое же это счастье – жить недалеко от океана. В выходной или после работы срываться на побережье, бродить по остывающему песку, танцевать у шумной воды, норовя с каждым шагом и вовсе оторваться от земли. А главное, питать, питать око небесными красками.
Пока спешивалась, пристегивала велосипед к столбу дорожного знака – что бы ни говорили, теперь даже в провинциальном Орхусе можно лишиться всего из-за невнимательности, – спиной почувствовала присутствие. Но тут же склеила сосредоточенную мину.
– Здравствуй.
Замок, как назло, не закрывался.
– Привет, Иерон. Как дела?
– Отлично. А у тебя?
Еще отстраненней:
– И у меня.
– Не передумала?
Замешкалась, ключ застрял в личинке. Щеки ошпарило, будем считать, от прилагаемых усилий, – дурацкая особенность.
– Может, сегодня?
Мария обернулась. Неизменный костюм из светлого льна, белые туфли (интересно, он поэтому не танцует с новичками?), солнцезащитные очки, легкий загар, чуть темнее на высоком лбу и острых скулах (поговаривали, будто его семья перебралась в Данию из Амстердама), лохматая соломенная шевелюра, насмешливое выражение чуть вытянутого лица.
– Так что насчет настоящего танго?
Показалось, или действительно – испытывающий быстрый взгляд? Улыбнулась и покачала головой, как обычно, впрочем.
А он засмеялся добродушно и заразительно.
– Как знаешь, я не тороплю. Мы все равно потанцуем! Я уверен! – и зашагал неспешно, насвистывая Por una cabeza, metejón de un día, / de aquella coqueta y risueña mujer. В сущности, красивую мелодию, приправленную пустяковыми словами, не о любви, как думают многие, но об игроке-гуляке, поставившем последние деньги не на ту лошадь.
А на теплом ветру уже танцевал Брайан с новой ученицей. Она наступала ему на ноги и виновато бормотала извинения. Но тот, не обращая внимания, заставлял уходить в непрерывные очо, от чего ее болтало из стороны в сторону, как юнгу в шторм. Однако Брайан был невозмутим и настойчив.
Приехали и те странные ребята из западной части Орхуса – немолодая семейная пара, сегодня в костюмах морячков (очевидно, домашняя фишка, в прошлую субботу ее зеленое платье было в цвет его шаровар). Оба в тельняшках, темно-синих штанах, шейных платках и белых кепи с лакированными черными козырьками. Он излишне чувственно и медлительно (явно выпадая из ритма) вращал ее в мулинете, а она нарочито грациозно ему подчинялась, что производило впечатление скорее комичное.
Вообще в этот раз было на редкость многолюдно и шумно.
На противоположной стороне, у поручня, смеясь, пили лимонную воду со льдом знакомые ребята. Мария им кивнула, они заулыбались и приветственно замахали руками.
Неподалеку освободился столик. Заказала кофе. Пока официантка медлила, сменила мокасины на мужские туфли. Нога привычно утвердилась в мягком кожаном нутре. Что бы ни говорили итальянцы, аргентинская обувь самая удобная. Будто мастера той части света знают секрет: назови только размер, и пара сядет идеально. Каблук устойчивый, крепкий; носок не слишком длинный, но и не короткий; гибкая подошва, а сама выделка – почти как шкурка на щенячьем пузе. Брякнула чашка. Мария выпрямилась. Посмотрела по сторонам. Даже вытянула шею, чтобы разглядеть, кто там на другом конце танцпола. В гуще мелькнула плотно сбитая Марта. И-и-и… нет, обозналась.
Наверное, еще рано… Или она напутала? Хотя вторник… Да и сколько можно тянуть, откладывать, бояться?.. Por una cabeza / todas las locuras– из-за одной головы, как говорится, все сумасшествие. Из-за одной головы.
Из общего движения вырвалась пара: Михаэль (для молодой русской подруги – Майкл) вышагивал в близком объятии с Бенедикте, постоянной партнершей. Но танцевал невнимательно, машинально, то и дело оглядывался. Там, куда он бросал беспокойные взгляды, его русская перешептывалась с двумя немцами, приехавшими позавчера на ежегодный джазовый фестиваль. Невысокие, светловолосые мужчины, чуть-чуть за сорок, не сводили с собеседницы глаз, синхронно скалили зубы и кивали ее шуткам. Наконец оба заржали в голос, перекрывая мелодию, Майкл сбился с такта, Бенедикте нахмурилась, русская отвернулась, но Мария заметила самодовольную ухмылку на аккуратном бледном личике.
Признаться, поначалу и Мария была заинтригована. Первую неделю смотрела, как Михаэль предупредительно водит русскую по танцполу и отпускает, только когда сам устает. Не сказать чтобы та уж очень хорошо танцевала. Не так, как датчанки, – это верно, но и не лучше – определенно. Молодая (на вид не больше двадцати пяти), она сразу выделялась из общей массы. Танго в Орхусе, как во всей Северной и Центральной Европе, респектабельно и умудрено опытом. К тому же было в ней что-то непонятное, отстраненное и, пожалуй, слишком холодное даже для Дании. А маленькая точеная фигурка выгодно отличала ее от других партнерш. Местные женщины всегда были неспешны, тяжеловаты, и вид у них вечно такой, будто только проснулись. К их крупным спинам хочется припасть, как к лошадиной шее, чтобы почувствовать здоровое нутряное тепло. Ничего не поделаешь, тонкость черт в краю викингов – редкость.
Мария и сама была невысокого роста, широкой кости, хотя скулы ей достались прабабкины, резкие и тем изящные. Грива сильных, в прошлом белесых волос давно выцвела, поэтому уже несколько лет подряд красилась в благородный пепельный оттенок.
Неделю она наблюдала за русской, увлеклась, конечно, как и все в танго-сообществе. Даже хотела подойти познакомиться. Но вздернутый нос и насмешливая улыбка настораживали. Было совершенно непонятно, о чем и как с ней разговаривать. Да и неожиданно помолодевший Майкл-Михаэль неустающим мальчишкой крутился рядом. Мария осталась в стороне.
Приходили и уходили еще какие-то люди, многих она постоянно встречала на милонгах, других знала давно. Ян из-за диджейского пульта приветствовал смешным маршем и едва приподнятой шляпой, при этом вся его сутулая фигура потянулась за рукой, и он привстал на цыпочки, чтобы не потерять равновесие.
Иерон уже танцевал (и давно растанцевался). Приглашая очередную партнершу, весело подмигнул Марии. Знал, что она против воли засматривалась на его безупречно прямую спину и легкие движения. А еще на то, как полы льняного пиджака даже не успевали шевельнуться, пока его ноги шагали вперед-назад, уходили в кресты, возвращались и делали четкие сакады; лишь редкое ганчо (стройная нога в сетчатом чулке и красной туфельке), мелькая между светлыми штанинами, напоминало о партнерше. Какой же он все-таки пижон!
Сменилось несколько композиций. Пел Гардель, наигрывала скрипка, вступали клавишные, тянул бандонеон, и контрабас пробрасывал вкрадчивый мотивчик. Мария ждала, хотя нетерпение нарастало. Ветер дул и, кажется, усиливался, танцующие совсем распалились, оживление достигло предела, урывки фраз тонули в музыке, ноги чертили на полу воображаемые рондо, смех становился откровеннее, звенели стаканы, брякали бутылочки с водой, звякали кофейные кружки и ложки, оставляемые где придется. Люди окончательно расслабились и погрузились в веселье. Только раскрасневшаяся официантка озабоченно сновала с полным подносом.
На другой стороне Мария заметила освободившуюся Бенедикте. Та приветливо склонила рыженькую голову и с готовностью улыбнулась. Что ж, наверное, не сегодня. Мария уже вставала, как вдруг краем глаза у входа зацепила ту, ради которой пришла. Привычно перехватило дыхание, и как-то заунывно засосало в животе.
Нескладеху Мария приметила давно. Не заметить ее было трудно. Высокая, бледная анорексичка. С вечно растрепанным жиденьким каре цыплячьего цвета, в учительских очках с толстыми стеклами (а без них слепуха слепухой), несуразная, сутулая. Постоянно путалась в движениях, топталась по ногам партнеров (недели две как начала ходить на милонги), отчего большую часть времени сидела, нахохлившись, одна.
Но, боже мой, Мария не могла слов подобрать, сколько в ней было красоты. Не такой, которая кричит всякому поперечному, но той, что таится, теплится, а потом обухом по голове всем знакомым. Неужели эти мужчины, насилу терпевшие по три композиции приличия ради, действительно ничего не понимали? Верно, были слепы или вовсе безглазы, дурны, неотесанны, самодовольны…
Это же очевидно: когда Нескладеха научится держать спину, не вертеть во время поворотов головой, не останавливаться, намертво каменея после каждой ошибки, в ней будет столько стати, тонкости, изящества. А эти угловатые, боязливые движения – начало начал и «свет во тьме». Еще полгода, год – она вытянется, как восточная княжна на арабской гравюре. Научится подчеркивать свои выгодные стороны – длинные ноги, легкие кисти, станет красиво одеваться. Движения сделаются неспешными, плавными, тогда-то, чтобы потанцевать с ней, партнеры выстроятся в хвост. И больше не придется сидеть с затрапезным видом.
Мария была очарована, восхищена, переполнена… Ей хотелось подбежать к Яну, упросить выключить музыку, вывести Нескладеху на середину, чтобы в образовавшемся разрыве и тишине все-все-все убедились в ее правоте. И главное, поняли, что это она, она первая заметила и прикоснулась к бесценному как подобает.
Как же все запутано! Страшно, хорошо и тайно! Сколько тревожных вечеров, бессонных ночей. Забудешь ли теперь?
Сначала она не хотела, потом боялась, стеснялась своей нелепости, возраста (хотя знала, что сорок семь ей ни за что не дашь), отговаривала себя, но не удержалась. Да и можно ли остановить человека, рвущегося к счастью?
Три дня назад, обнимая спокойную Бенедикте, исподтишка наблюдала, как Нескладеха мнется с очередным недоучкой. А он еще выговаривает, поучает, куда ставить ноги, как держать руки. Естественно, настроение испортил и танца не получилось. Бенедикте только улыбнулась, когда они с Марией прошли, потом вернулись и еще два раза протанцевали вокруг этой неладной пары.
Мария долго думала, взвешивала, стоит ли и как сделать все невзначай…
Представляла первый танец. Конечно, тяжелый. Нескладеха своенравная, раз не нашлось партнера, сумевшего без огрехов освоить хотя бы танду.
Можно и не надеяться танцевать с ней, как с Бенедикте, – уверенно, со взаимным доверием.
Вряд ли получится как с Мартой. Ведь именно она несколько лет назад предложила встать в близкое объятие. Мария, деревенея, вложила правую руку в Мартину ладонь, а левую уместила на широкой лопатке. И они со скрипом двинулись. Со стороны больше походило на схватку борцов в легком весе… Но после двадцати минут унылого колгочения Марта твердо сказала: «Теперь ты». И они застряли в танцевальном зале на несколько часов. Потом были так счастливы и взбудоражены, что, попрощавшись, Марта ушла в сторону дома Марии, Мария села на автобус Марты. А музыка все звучала и звучала где-то внутри, кружа голову, подчиняя сознание.
Конечно, тогда было не до сложных элементов, Мария едва могла вывести партнершу на поворот, заставить сделать хотя бы шаг в сторону. Но как все изменилось! Будто она обрела новое тело, стала решительной, смелой, способной отвечать за другого, а не просто следовать за партнером, лишь каблуком втискивая редкие маркады в танец. Тогда-то и появилась беззаботность мыслей, податливость движений. Легкость невероятная, с каждым шагом норовящая перейти в оглушительный восторг. Потому что стоять в объятии с женщиной – чувство ни с чем не сравнимое. Столько хрупкости (независимо от веса и возраста партнерши) и одновременно силы. Точно касаешься неведомого, сокровенного, но такого, что есть и в тебе самой. Ариадной плетешь тайную нить танца, которую не распустить, не распутать ни одному мужчине. Хотя бы потому, что мужчина и не поймет женщину так, как это сделает другая. Даже обнимать девушку нужно с большой (большей?) осторожностью, но твердо, чтобы она чувствовала надежность, опору, могла успокоиться и быть откровенной.
Стольких спин, открытых и задрапированных чуть ли не до затылка, касалась ее рука. Одни нервно вздрагивали от уверенной сухой ладони, другие доверчиво расслаблялись, наполняя эту ладонь теплом и упругой силой.
У Марии всякий раз дыхание перехватывало, когда она думала о том, как хороша женщина, идущая в близком объятии! Сколько в ней энергии, скрытого ужаса, разрушения, хаоса и радости, рождающейся и созидаемой в танце. Это незабываемое ощущение, когда ты ведешь на сложный элемент, а она поначалу раздумывает, медлит, потом, будто ленясь, повинуется. И если все удается, в награду ты чувствуешь себя поджарой, ловкой, живой, совершенной!
Духи – едва уловимые, платья или джинсы (датчанки демократичны), туфли на тонких шпильках, заколки в волосах – только прикрытие. Внешняя беззащитность, первая неловкость – видимость, нет, самый настоящий обман. Мария давно разгадала. За ширпотребом прячутся сильные, мускулистые тела, цепкие руки и невероятно устойчивые ноги. Природная сила неимоверного животного свойства. Нужно только правильно коснуться – освободить. Вовлечь в движение, сообщить скорость, задать ритм. И хлынет неудержимая мощь. Тогда главное не разрывать объятие, не выпускать импульс за пределы пары. А ловить и возвращать с новой силой. Быть заодно, шагать слаженно, чтобы сделаться единым пульсирующим существом…
Джеймс Браун хрипло выкрикнул: I feel good. Ян – еще тот шутник. Народ встрепенулся, воображалы даже начали танцевать. Особо одаренные несколько раз вывернулись в сальсе.
Ветер определенно усилился, волны полоскали бухту. Набегали, шипели, плескались. Шум стоял нестерпимый. Мелодия опять пропадала и с силой вырывалась, как на затертой граммофонной пластинке. Por una cabeza, но уже золотым голосом Гарделя. То, самое первое исполнение, когда он в своей доисторической шляпе в 1935 году беспечно распевал с парохода: Que importa perderme, / mil veces la vida – совсем уж в вольном переводе «то и помереть раз под тысячу не жалко».
С дребезжащим сердцем, лавируя между парами, инстинктивно шагая в такт, но соблюдая линию танца, пробралась на другую сторону площадки. Туда, где в углу чинно сидела Нескладеха в очередном наряде вырви глаз: оранжевая юбка ниже колен и такая же ядреная кофта с бантом под горло.
На середине пути зацепила ее рассеянный близорукий взгляд. Он только мазнул Марию по макушке, но и этого было достаточно, чтобы в голове зашумело. Пальцы уже ощущали узкую ладонь и косточки позвоночника – это если встать в учебное объятие, но при первой же возможности сократить расстояние. Тогда Нескладеха с ее худобой облокотится на сгиб руки Марии и танцевать будет по-настоящему удобно.
Сколько мыслей, предчувствий, желаний.
Но все должно быть отлично. Накануне во сне Мария видела рыб. Серебристым косяком они плыли в небе, над главным каналом Орхуса, оставляя за собой легкую голубую рябь. Правда, в конце сна одна рыбешка соскользнула и шлепнулась в воду. Но так ли это важно, если тебе солнце застит серебристая чешуя? Только руку протяни и ухватишь любую.
«Могу ли я?», «Вы не против?», «Если не возражаете», «С вашего позволения». Нет, нужно проще. К чему старомодность? Нескладеха лет на семнадцать моложе. Вряд ли знает все причуды и правила танго-салона. «Потанцуем?» – и точка. А уже потом вызнать: как зовут, откуда она и почему здесь.
Мария снова взглянула на оранжевое пятно. Все-таки время немилосердно. Казалось, только вчера Брайан открывал школу и зазывал знакомых «потоптаться на пирсе». Они пили шампанское, смеялись, махали руками рыбакам, свистели яхтсменам и действительно топтались, танцевать-то по-настоящему никто не умел. Наверное, и не верили, что смогут научиться. Кто бы тогда думал, что танго придется по вкусу медлительному нордическому характеру, повзрослеет вместе с ним и укоренится.
Это теперь они красивы, разборчивы, высокомерны. Танцуют только со своими (а свои все чаще приходят с детьми, а то и с внуками). Реже приглашают тех, кто зарекомендовал себя на последних милонгах. Но прежде чем подойти, подолгу наблюдают, перекидываются улыбками, взглядами… Не старость ли это, маячащая на горизонте?
Самая большая несправедливость жизни. Мария особенно часто думала об этом в последние дни. Вот тебе за сорок, ближе к пятидесяти. Ты уверен, состоялся в карьере, нет проблем с деньгами. Многое пережил, укрепился во взглядах. Зрел, ловок, хорош. Танцуешь легко, четко чувствуешь ритм и делаешь паузы в нужных местах. Но… устаешь чуть сильнее, сложнее засыпаешь после, с трудом встаешь на службу… И самое обидное – чувствуешь себя лет на двадцать моложе.
Вот и Мария, после всего, что с ней было, осталась прежней. Любила музыку, смех, ветер. Просто приходить в этот бар у океана, поздороваться со знакомыми, потанцевать. На несколько часов выключаться из реальности. Проживать истории, про которые поется в песнях.
Нескладеха посмотрела ей прямо в глаза. Мария поймала взгляд. Он панически метнулся в сторону. Но было уже поздно.
– Потанцуем? – Она склонила голову набок, Гардель неестественно замедлился, будто рот ему набили булками, все еще заставляя петь.
Нескладеха молчала, глядя куда-то в сторону. Демонстративно? Или показалось? Наверное, не расслышала в этом гаме ни звука. Ветер с шумом трепал все, что мог. Гардель продолжал жевать, похоже, уже саму запись. Секунда, другая…
Мария растерянно повторила:
– Потанцуем?
Недолгая пауза и…
– Чаво?! – честное слово, так и сказала.
Мария даже рот от удивления раскрыла. Но машинально спросила еще раз:
– Потанцуем?
Ветер с силой рванул, послышался грохот, звон, вскрики. Кажется, внизу разбилось одно из окон, может быть, стеклянная дверь бара. Гардель взвизгнул по-девчачьи и замолчал.
Минутная тишина, но и ее хватило, чтобы все услышали:
– Чаво, чаво?! Я, по-твоему, что ли, женолюбка?
И продолжение в том же духе. Мария уже не вникала. И так ясно – напоролась. Отпрянула (было бы места побольше – отскочила бы). Только заметила, как Ян растерянно замер за пультом; Майкл, русская и те, кто стояли поблизости, сочувственно закачали головами. С противоположного конца танцпола на помощь спешила раскрасневшаяся Марта (непонятно, что она собиралась предпринять, но лицо у нее было разъяренное и решительное). Впрочем, Мария тут же опустила глаза и метнулась к выходу. Уже у самых дверей наткнулась на расстроенную Бенедикте, всем своим видом говорившую: «Ох, Мария, Мария, мне очень жаль».
Пронеслась по лестнице, будто опаздывала на все поезда на свете, выскочила на пляж. Надо же! – прямо в танцевальных туфлях. Лицо солоно обдало сырым ветром, а спину – уже отлаженным: Cuantos desengaños, por una cabeza – столько разочарований из-за одной головы. Плевать на обувь, завтра же она закажет новую пару – Мария пошла к воде.
Бродила по щиколотку и изрядно намокла (отмахала метров двести по кромке), чувствовала, как от щек отлило и они повлажнели. Будем считать – брызги. В голове вертелось мерзкое слово и еще несколько подобных – надо же такое сказануть. Она-то и не думала, что они к ней применимы.
Просто двадцать лет назад, когда ее муж (они рано поженились по местным меркам) разбился на машине, Мария хотела навсегда изменить свою жизнь. Делать что-нибудь, на что прежде никогда бы не осмелилась. Вот, пошла на танго. Хотя с детства была уверена: ей медведь не только на ухо наступил, но и основательно оттоптал обе ноги.
Рьяно взялась за дело, часами вытанцовывала у зеркала, в итоге влет выучилась и ритм распознавать, и хорошо двигаться.
А замуж так и не вышла. Случались, конечно, романы, приятные и не очень, но одинаково проходящие и тем несерьезные. Большего не хотелось. Вся энергия уходила в танец. Потому что за эти несколько часов можно было прожить сотни историй. Веселых, грустных, трогательных. Провести время, поприкидываться, посмеяться. Ребята в танго-сообществе быстро к ней привыкли, приняли правила ее игры. За что им большое спасибо.
Кто бы знал, чем все обернется…
– Эй, Мария… – Знакомый голос оборвал на полуслове, она-то и забыла, что Иерон тоже видел эту маленькую вакханалию. От досады глаза снова защипало. Даже собиралась сказать, что это мерзкое слово и она… Но Иерон присвистнул. – Уж не собираешься ли ты топиться?
Мария вздохнула.
– Не обращай внимания. С ней теперь вряд ли будут танцевать, во всяком случае, в Орхусе. – Он как-то особенно неловко похлопал ее по плечу – никогда бы не подумала, что ему свойственна такая сентиментальность.
– Жаль. – Мария опять вздохнула. – Я все равно думаю, она научится и станет хорошей партнершей.
– Но не у Брайана.
Они помолчали.
– Может, вернемся?
Мария покачала головой. Иерон понимающе кивнул. Ветер парусом надувал его пиджак и ерошил волосы. Половинка солнца подглядывала за ними из-за горизонта.
Кстати, предложи он сейчас, она бы с ним потанцевала, не при всех, разумеется, а где-нибудь здесь, на пляже. Просто чтобы вспомнить, каково это – быть ведомой. Но надо подойти поближе к музыке, чтобы эти лживые клятвы и обещания доносились получше: Basta de Carrera, se acabo la timba – хватит скачек, я больше не стану играть. Бессмысленно надеяться, будто этот мот несчастный сдержит хоть слово.
Однако Иерон молчал. Просто смотрел на Марию задумчиво, наверное, напевал про себя как водится: Por una cabeza.
Поэтому вышло почти как в песне. Игрок хоть и сокрушался (больше из-за своего невезения, чем из-за того, что красотка-вертихвостка бросит его без денег), божился на чем свет стоит, что больше не будет ставить и сегодня-завтра завяжет со скачками, направо и налево костерил своего благородного рысака, столь неблагородно его подставившего, а напоследок выпалил, мол, если он увидит хоть одну надежную лошадь, то обязательно поставит опять… Что ж, люди – такие люди…
[1] Женское (исп.).
[2] Por una
cabeza – «Из-за одной головы» (исп.). Известное во
всем мире танго. Слова Альфредо Ле
Пера, музыка Карлоса Гарделя (1935).