Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2017
Борис Минаев – писатель, журналист.
Родился и живет в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор нескольких
книг прозы, биографии Бориса Ельцина в серии «ЖЗЛ», многочисленных публикаций в
печатной и сетевой периодике. Лауреат Национальной детской литературной премии
«Заветная мечта» (2006), премий журнала «Октябрь» (2007, 2009), премии «Писатель
года 2016» по версии журнала GQ.
На прошлом фестивале «Артдокфест» я вдруг оказался в жюри основного конкурса
документальных фильмов. Сам не знаю, как это произошло. Кажется, кто-то заболел
или просто исчез. Я собирался совсем на другой сеанс в кинотеатре «Октябрь» и
уже купил билеты, как вдруг меня повели совершенно в другой зал. Да, кстати, нужно
объяснить, что такое «Артдокфест». Это, на мой личный
взгляд, самый мощный, самый известный и самый главный в России фестиваль
документального кино. Ему уже больше десяти лет. Его постоянным и бессменным
вдохновителем, организатором, его лицом, ну, в общем, всем, является
кинорежиссер Виталий Манский. Мне нравится этот
талантливый человек, и я мог бы еще много понаписать тут всяких лестных
эпитетов, но не буду.
Тяжелая работа
Помимо
меня, в жюри входило еще двое – драматург Александр Гельман
и художник, режиссер анимационного кино Михаил Алдашин.
Манский всегда пытается включить в жюри двух мужчин и
одну женщину, понятное дело, так веселее, но поскольку я включился как раз
вместо одной женщины, красивой и знаменитой, то в жюри получилось трое мужиков.
И
знаете, оказалось, что это действительно тяжелая мужская работа. Настолько
тяжелая, что нас все жалели, давали бесплатный кофе, бесплатно возили на такси (правда,
я этого не люблю, я пешком люблю ходить) и вообще носились как с писаной торбой.
И это справедливо! Потому что когда ты смотришь кино для себя – это
удовольствие, а когда для других – это уже тяжелая работа. Целую неделю я ходил
в кинотеатр «Октябрь». Смотрел по четыре или по пять фильмов в день. Очень
уставал. К этому надо прибавить, что в том же качестве летом я ездил в чудесный
город Плес, где на фестивале «Зеркало» проходил еще один конкурс
документального кино. То есть я посмотрел в этом году, чтоб не соврать, десятка
три или даже больше документальных фильмов. Не многовато ли, скажете вы?
Документальное
кино я действительно очень люблю. Честное слово, я могу смотреть целых пять
минут, как женщина идет по помойкам и оврагам собирать патроны от
использованных лампочек и камера просто смотрит ей в спину. А она просто идет и
идет, и в тишине скрипят ее шаги. Вокруг туман, на некоторых участках пути
стоят рыжие коровы, на некоторых участках пройти трудно – лужи, а она все идет
и идет. Одета по-рабочему, в грязные сапоги, в какой-то
драный пуховик, идет и идет. Потом собирает патроны от лампочек, чтобы сдать их
в пункт приема и купить на эти деньги буханку хлеба. За эти пятнадцать экранных
минут она говорит всего несколько фраз. Честное слово, я готов это смотреть не отрываясь (фильм «Металлический хлеб», режиссер Чингиз Нарынов)! Больше того, я
готов дать такому фильму главный приз! Готов, несмотря на то, что камера, которая
смотрит в спину идущему куда-то человеку, – это главный
тренд современного российского документального кино, и он повторяется в каждом
третьем фильме. Но все равно! Важно не то, что камера смотрит в спину идущего и тупо следует за этой спиной, а подтекст, контекст,
объем реальности и всякое такое. Я все это понимаю! И мне совсем не скучно.
Документальное
кино наполняет мою жизнь каким-то новым смыслом. Я даже не знаю, как это
объяснить… Бессмысленность бытия – это же сложная проблема, которая дико
мучает любого из нас. Ну вот ты идешь, например, и навстречу
тебе – в зюзю пьяный человек. Он шатается, он задевает все на своем пути, он
надвигается прямо на твою жизнь. Можно, конечно, сразу сделать строгое лицо и
признать его появление «ошибкой» или «случайностью». Пнуть
его еще для порядка или сделать суровое замечание. Просто пройти мимо.
Но
дело в том, что сразу возникает предательская мысль: а почему? Почему твоя
жизнь осмысленна, а его – нет? Может быть, все наоборот? Может быть, твоя жизнь
бессмысленна, а его – полна приключений и сильных поступков?
Документальное
кино довольно близко подводит к ответу на все эти вопросы. Каждую мелочь бытия
оно готово бережно и любовно рассмотреть, чтобы сделать ее осмысленной. За это
я его и люблю.
Основная история
Два
(!) главных приза крупных фестивалей в этом году были присуждены документальным
фильмам, главные герои которых, грубо говоря, – пациенты нашей отечественной
психиатрии. Фильм польского режиссера Ежи Сладковского «Дон Жуан» повествует о мальчике-аутисте из Нижнего Новгорода и о его, скажем так, невероятных
приключениях. Насколько я понимаю, таких детей раньше, в советское время, никогда
не выпускали «в свет» или, точнее, на свет. Они всегда были в тени. Лежали в
больницах или «лечились амбулаторно», это неважно, но
их отклонения от нормы считались непреодолимым препятствием для социализации. Ими
занимались «специалисты». Больше ими никто не занимался.
Такое
отношение в нашем обществе вырабатывалось десятилетиями, и дело тут не только в
«советской традиции». И в других странах лет тридцать-сорок назад традиция была
примерно такая же. Граница между миром «социальной нормы» и
миром этих людей была непроходимой, ее строго охраняла общественная мораль, эти
люди были в сфере запредельного, непознанного, неясного, опасного, страшного –
с ними можно было «работать» (и вот тут западные методики, конечно, порой значительно
опережали советские по гуманности и мягкости), но с ними нельзя было «просто
жить».
Сегодня
что-то радикально изменилось. Общая тенденция к пониманию иного – будь
то иная этническая культура, религия, сексуальная ориентация – стала самой
мощной в мировой культуре вообще. Дошло дело, наконец, и до инвалидов, до
неизлечимо больных, до людей с ментальными отклонениями.
Я
знаю, что многие относятся к этой общей тенденции с прищуром, с недоверием – мол,
«все это мода, мишура». Но уверяю вас, жюри фестиваля «Зеркало» не следовало
моде, когда отдавало Гран-при польскому фильму «Дон Жуан» о мальчике-аутисте,
или жюри «Артдокфеста» не следовало моде, когда
отдавало приз фильму режиссера Александра Кузнецова «Освобождение: инструкция
по применению» о двух девочках, которые пытаются выйти на волю из
психоневрологического интерната. Мы отдали предпочтение этим фильмам совершенно
искренне, потому что увидели в них очень важную мысль, и при этом – невероятную
художественную силу.
Мальчик-аутист из большого волжского города
испытывает на себе сильнейшее внешнее давление: мать все время пытается его
«вылечить», водит по врачам, каким-то самопальным «психологам»; одна из этих
«психологов» выкидывает на экране какие-то чудеса – ездит на нем верхом, бьет
по щекам, разговаривает с ним в исступлении, унижает его («да ее саму нужно лечить»,
вздыхают в кинозале); ничем не лучше и другой «психолог», из бывших полковников, который
похабными разговорами пытается пробудить в парне
«либидо», сделать его «нормальным мужиком». Смотреть на этих
персонажей спокойно решительно невозможно, хочется в фигуральном смысле убить, но
хуже всего дело обстоит внутри семьи – там, где его действительно любят, хотят
«исправить», где за него искренне болеют душой и мать, и бабушка, ведь тяжело, очень
тяжело нести им такой крест, тяжело, невозможно принять такую правду про сына, и
вот кипит в доме непрерывный, тлеющий и разгорающийся вновь скандал – со
слезами, с непрерывной истерикой, с нескончаемыми разговорами – сколь страстными, столь и нелепыми. Удивительно, как близко
камера подходит к этому оголенному нерву их жизни – видимо, им уже все равно, даже
хочется вынести самое сокровенное – наружу. Но вот повезло им
внезапно: какая-то добрая душа советует отдать мальчика в театральную студию –
для развития речи, навыков общения, и – о чудо, о новые времена! – его туда
принимают, и вот разгорается эта странная любовь между девушкой-красавицей, будущей
актрисой, и увальнем, аутистом, которому очень трудно
даже просто говорить, – история нежная, тонкая, на нюансах и
полутонах. Потрясающая история. И сама жизнь вдруг качнулась от мрака и
холода к свету, к желтым листьям, к ветру с реки, к живым глазам, смеху…
Жизнь
на наших глазах вытесняет мрак.
Да,
у этой «победы» нет конца, нет итоговой точки, мы это тоже понимаем, мы верим, что
и эту запредельную проблему люди способны вместе, сообща преодолевать. Значит, нет
такой трагедии, которую победить нельзя.
И
это очень важно.
В мой пересказ фильма не смогут вместиться, конечно, все
звуки, краски, полутона, цвет лица, неожиданные интонации – и больные интонации,
и радостные, и то, как жизнь (и отражающий ее экран) наполняется этими красками,
если есть эта общая вера в человека, в это общее чудо.
Тема этой общей веры и общего чуда, конечно, больше, чем
тема жалости, толерантности, это совсем не про больных детей, не про интернат, не
про «социальные отношения», а про то, что всем нам сейчас перед лицом какой-то
страшной опасности, идущей непонятно откуда, из каких-то внезапных поворотов
истории, глобальных планетарных угроз, нужно объединяться.
К
сожалению, вторая история о психиатрии – «Освобождение: инструкция по
применению» – поводов для такого оптимизма дает куда меньше. Да, здесь
формально есть общие усилия самых разных людей: врачей, директора интерната, воспитателей,
психологов, которые искренне хотят помочь двум девочкам, Люде и Свете, выйти из
психоневрологического интерната, где они оказались еще в раннем детстве.
Девочки
совершенно нормальные, мягкие, добрые, смышленые, и главное в них – это
огромное стремление во что бы то ни стало изменить
свою жизнь, выйти за пределы искусственного, замкнутого, навязанного им мира. Есть
что-то потрясающее в этой простой истории, и точно так же – нет, она не про
«толерантность», хотя сама по себе толерантность очень важна, эта история про
нас самих… Сумеем ли мы стать взрослыми, самостоятельными,
сумеем ли сами распорядиться своей судьбой, мы, вроде бы нормальные, взрослые
люди? И речь идет уже не о Люде и Свете – о целой стране.
О
том, что глобальная метафора этого фильма работает именно в эту сторону, в
сторону «нормальных» людей, догадаться нетрудно. Мы судим об этом по тем
препятствиям, которые стоят на пути у «освобождения», то есть приобретения
формальной дееспособности. Препятствия эти – исключительно
бюрократические, чиновничьи: бесконечные справки, подписи, печати, комиссии, экспертизы,
преодолеть которые оказывается невозможно (хотя одна из героинь преодолевает).
Несмотря на помощь взрослых, которые все про этих девочек понимают и страстно хотят
им помочь, барьеры казенного, равнодушного государства преодолеть очень трудно.
Оно, государство, так устроено. Оно не видит живого человека, увы.
Когда
мы понимаем, что от этих справок и абсолютно формальных экспертиз зависит
человеческая судьба, когда мы начинаем понимать выражение лиц этих девочек и их
реакции на тот или иной вопрос комиссии, начинаем понимать выражение их глаз, морщинок,
складок лба, становится по-настоящему страшно. Страшно от того, как работает
эта государственная машина. Как она не принимает в себя никакую
человеческую боль, никакие страдания.
Кам тугезер
Но
где же выход, как избавиться от этой тяжелой лапы времени, тяжкого ощущения
наступившей в обществе отчужденности? Мне очень интересны
оказались на фестивалях фильмы, в которых внимательно изучается опыт эскапизма,
бегства из времени, из настоящего, опыт бегства в самые разные места и
области сознания.
Таких
фильмов всегда было много, но сейчас каждый из них приобретает особое звучание.
Например,
я с огромным удовольствием вспоминаю эстонский фильм «Муравейник» режиссера
Владимира Логинова. С удовольствием еще и потому, что сделан он с тонким юмором,
с теплой иронией, с любовью и без злобы, хотя фактура, надо сказать, непростая.
Это фильм о людях, выпавших из времени, из эпохи, из своей страны, – о русских
пенсионерах, живущих в Таллине и об их гаражном
кооперативе. Бесконечные длинные коридоры, ангары для машин, бездушное холодное
здание – и сколько страстей, характеров, судеб! Люди, живущие в чужой для них
«маленькой Европе» и оставшиеся навсегда в своем советском прошлом. Вот, например,
изумительная новелла о человеке, собирающем часы, будильники и превратившем
свой маленький гаражный бокс в целый музей. Мы смотрим на эти часы, в основном
советских марок, и нам не надо объяснять, что время тут в историческом смысле
остановилось навсегда. Вот чей-то юбилей в кафе при этом же гараже: советская
эстрада, советские салаты, советские тетки с любимыми когда-то прическами –
сколько в этом грусти и сколько любви. Бесконечные медленные движения, бесконечное
тягостное время, пустое время – оно медленно капает тут, и ты постепенно
проникаешься его смыслом, а смысл этот прост – бегство.
И
так ли уж он плох, этот смысл? Если ты – даже не будучи русским пенсионером в
Эстонии, у которого и выбора-то особого нет, – не совпадаешь со своим временем,
не понимаешь его, зачем страдать? Не лучше ли убежать от него?
Совершенно
потрясающий, я бы даже сказал, эпический этюд на эту тему – казахская картина «Завтра море» режиссера Катерины
Суворовой о судьбе Аральского моря и прилегающих к нему городов. Это сага о
людях, о местах, о точках на карте, на которых общество и государство поставили
жирный крест. «Арал высох», экологическое бедствие, там люди больше жить не
могут, там катастрофа – читали, наверное, такое?
Так
вот, Арал не вымер, не исчез, это по-прежнему море, оно возвращается, и люди
там живут вполне нормальные, не катастрофические, но живут они, конечно, в
некой зоне отчуждения, ведь в их существование практически никто не верит. И ученый, который исследует микроорганизмы, и работяги, которые
распиливают на металлолом бывшие корабли, и дети, которые разучивают массовые
танцы, и старик, который разводит арбузы, с трудом добывая воду из сухой земли,
– все они призраки, живущие в «мертвом» Арале. А он живой! Он существует!
И
они надеются, что рано или поздно жизнь в него вернется. Для меня этот опыт
существования «на обочине», в «серой зоне», в тех местах, о которых остальное
человечество порой даже не подозревает, стал актуальным именно в последнее
время. Ну а что там? Как там? Живется, дышится, чувствуется?
Фильм
«Завтра море» как раз не о том, что «всюду жизнь». Напротив, он о том, что в
этих «уголках» жизнь ярче, красочнее, насыщеннее и… сильнее и глубже, чем в
местах, где вроде бы она должна бить ключом, в больших городах. Я смотрю на это
оживающее вновь море, на этого сухого старика, который бесконечно долго своими
жилистыми руками строит арык, чтобы вырастить тут какой-то недозрелый арбуз, и
мне завидно, потому что… я ведь всего этого не увижу. Я этого не почувствую. Мы
в жюри «Артдокфеста» не раз говорили, что «как-то все
слишком медленно», и по отношению к этому фильму – тоже. Медленные действия. Медленные
движения. Медленный, бесконечно длящийся кадр. Смотреть интересно. Ну а если
жить так?
Было
в конкурсных программах документального кино еще несколько таких же медленных
фильмов: «Саламанка» – о секте менонитов, давным-давно поселившихся где-то в
Мексике (с поэтическим закадровым текстом, связующим все планы и эпизоды в
единое целое; режиссеры Руслан Федотов, Александра Кулак); «Женщина и ледник» (режиссер Аудрюс Стонис) – о женщине-исследователе,
прожившей на леднике Памира десятки лет, еще при СССР уехавшей из Литвы в Киргизию;
«В тени больших деревьев» (режиссер Вадим Витовцев) –
об исчезающих пигмеях племени Баака в Центрально-Африканской Республике; фильм о чеченском селе
«Приходи свободным» (режиссер Ксения Охапкина).
Оторванность
от цивилизации, как сказали бы раньше? Да нет. Это – об умении выстроить цивилизацию
внутри самого себя.
Иметь
внутри себя свое внутреннее правительство, свою конституцию – и только им
подчиняться, иметь свою экономику и политический строй – быть, короче говоря, автономией
– разве это не актуально? Да, я понимаю, что, когда речь идет об обществах
традиционных – вымирающем африканском племени, насквозь советском соседском комьюнити в Прибалтике, островке исчезнувшего Арала, тем
более о менонитах, где уж совсем все по строгому уставу, – здесь, скорее, нужно говорить о цельном коллективном
сознании. Ведь как раз в этих сообществах никакой «внутренней автономии», остро
очерченной индивидуальности не предусмотрено. Но понимаете, какая вещь: опыт
даже «коллективного ухода» от реальности, коллективной автономии от «большой»
цивилизации, от большой жизни невероятно важен сейчас, потому что дает надежду
– и я так смогу! Один, с семьей, с друзьями, это неважно. Смогу!
Трудно
объединять все эти фильмы в какие-то «группы», в каждом фильме своя эстетическая
эпоха, своя драматургия, свой ход – классицизм, постмодернизм, романтизм, реализм
– да чего только нет! Объединяет эти эскапистские фильмы одно: невероятно
глубокое чувство реальности, красота жизни, поэзия любого солнечного луча, тени,
ветра – жизнь на кончиках пальцев, бездонные ощущения от соприкосновения с
природой. Абсолютная – не шучу – красота любого кадра, данная просто фактурой. И
ледник на Памире, и вода на Арале, и саванна в Африке – все это бесконечно
сладко, все хочется потрогать и полной грудью вдохнуть этот воздух. Вот какова
цена этой автономии. Этого бегства. Ради этого ощущения стоит ходить на любой
подобный фестиваль – чтобы задуматься, в конце концов, о своем собственном
бегстве.
Современный Рахметов
Я
с некоторой боязнью приступаю к следующей главе, которую условно можно назвать
«портрет революционера». Таких фильмов на фестивалях было два: нашумевший
«Крокодил Геннадий» (режиссер Стив Хувер) и фильм про
Павленского «Голая жизнь» (режиссер Дарья Хренова).
Фильм
Дарьи Хреновой, искусно выстроенный, цельный, очень
ритмичный, мне сильно понравился, неслучайно ему достался один из наших призов.
Но тут как раз подкачал главный герой. Я на вручении призов
назвал Павленского «современным Рахметовым», и это
правда: знаменитые рахметовские «гвозди» присутствуют
в полной мере (и неслучайно Даша включила в фильм обсуждение спектакля по
роману «Что делать?» – Павленский там ничего не говорит, вежливо молчит, но и этого достаточно).
Это и настоящие гвозди, коими он прибивает себя к брусчатке (не буду в
очередной раз уточнять, что именно прибивает), и колючая проволока, которой
обвязывает себя актуальный художник во время очередной акции – как бы
современные вериги. Есть и более фигуральные «гвозди»: аскетический быт, скупость
в словах, равнодушие к еде и так далее. Есть «гвозди» и совсем другие, ментальные,
которыми Павленский как бы приколачивает себя к
вечности, – его философия, которая не навязывается прямо, но ощущается в каждом
слове, философия антибуржуазная, антиконсьюмеристская,
антиглобалистская, антитоталитарная,
словом, это человек, надежно, навсегда противопоставивший себя современному
государству и глобальному миру с его технологиями. Но, увы, этих «гвоздей» не
оказалось у него внутри. Несмотря на все строгие суды, несмотря на отсидки, на преследования, Павленский
все же оказался слабым человеком. Я не почувствовал этого в
фильме, не почувствовала, как мне показалась, и авторская группа – Павленский уж очень красив в этих своих ярких акциях, в
этом одиночестве эстетического волка, в одиночку идущего на самую что ни на
есть «грозу»… Я сейчас не готов разбираться в истории, которая с ним произошла
потом, после суда, но история очень бытовая, банальная, жалкая даже, и
она совсем выпадает из концепции фильма…
А
значит, режиссер «не угадал»? Не почувствовал героя?
Наверное,
герои документального кино и не бывают одномерными. Сама жизнь не позволяет им
быть таковыми. А документальное кино не лепит жизнь, не создает свою реальность,
оно освещает светом понимания то, что есть вокруг.
Не
бывает одномерных героев – этот тезис прекрасно иллюстрирует фильм «Крокодил
Геннадий» (режиссер Стив Хувер) о священнике-баптисте
из украинского города Мариуполя, создавшего центр по борьбе с детской
наркоманией. Герой, и боец, и проповедник, и политик, и воспитатель, и лидер
масс, и одиночка – все в одном лице. Не всегда режиссерская камера верит ему, тщательно
ощупывая все нюансы его поступков – но всегда герой побеждает сомнения, оказывается
на вершине своей сияющей правоты. И вот как раз это настораживает. Человек, который
(в отличие от нас, грешных) каждый день активно борется со злом, создавая
приюты, разрушая криминальные связи, жестко и властно влияя на чужие судьбы, оказывается,
сам должен играть со злом по его же правилам. Правилам бескомпромиссной, нескончаемой
борьбы, власти, жесткого давления. Это очень интересная диалектика.
Но
поскольку здесь в центре кадра оказалась Украина, надо сказать и об остальных
фильмах с той же локацией съемок.
Фильмы об Украине
Фильмов
об Украине суммарно на двух фестивалях оказалось так много, что, честно говоря,
это даже поражает. Украина притягивает к себе документалистов как магнит. Кажется,
что именно здесь происходит самое важное, самое страшное, что здесь решаются
судьбы мира. Не стану говорить подробно о потоке смыслов и визуальных образов, хлынувших
оттуда, просто перечислю некоторые самые интересные работы.
Это,
прежде всего, фильм «Родные» Виталия Манского. Интимное,
бережное, любовное – даже не исследование, а, скорее, сопереживание простым
людям (и близким родственникам автора), которые после распада СССР, а теперь и
после распада прежних постсоветских связей, остались жить во
Львове, Киеве, Одессе. Это нежное, щемящее кино, хотя рассказывает о временах
совсем не нежных – жестких и страшных. Этот контраст работает в фильме как
мощный катализатор наших мыслей и чувств.
Фильм «Украинские шерифы» (режиссер Роман Бондарчук) – об
украинском селе, о его жителях, о двух «шерифах», как сказали бы раньше
«старостах» села, об их каждодневных заботах. Очень убедительные люди, с большими, даже
огромными руками, привыкшие к физическому труду, спокойные, неторопливые, для которых жизнь – это не «проект», не
попытка чего-то добиться и что-то получить, а будничное и радостное ее приятие,
требующее тем не менее огромных забот и терпения. Я
смотрел и думал, что многому хотел бы у этих мужчин научиться. И еще – такой
фильм, наверное, можно снять и о России, о русском селе, и показывать оба
фильма и на Украине, и в России как прививку от ненависти, от агрессии.
Повторяю,
фильмов об Украине, на украинском материале было очень много. И «Мариуполис» (литовский режиссер М. Кведаравичюс)
– поэтическое повествование о городе, который замер в ожидании новых залпов, наполненное
городскими звуками, красками, запахами, как какой-то удивительный пейзаж
художника-импрессиониста. И «10 секунд» (режиссер Юлия Гонтарук)
– о людях, переживших бомбежку. «Дыббук» (режиссер Кшиштоф Копчинский) – фильм о паломниках-хасидах, каждый год приезжающих на
Украину. Во всех этих (и многих других) фильмах – совершенно разные истории, разный
подход к материалу, разные герои, разная интонация. Что общего? Страна, которая
меняется. Меняется быстро, меняется неизбежно, порой с жестокой быстротой и
необратимостью, но меняется. Как вспаханная целина, которую нужно еще засеять, дышит
эта почва человеческих эмоций и надежд. Ощущение, конечно, великое. Но и
страшно за них тоже.
Фильм Сергея Лозницы
Один
из мастеров документального жанра, Сергей Лозница, показал
в рамках конкурса фильм «Аустерлиц». Фильм о том, как туристы посещают музей
концентрационного лагеря Аушвиц.
Это
один из самых посещаемых музеев мира. За день его экспозицию осматривают
десятки тысяч человек. Жарко. Туристическая группа проходит сквозь знаменитые
ворота, где немецкие буквы напоминают об аде того времени. Туристы слушают
вводную часть экскурсии – экскурсовод затверженно
объясняет очередной группе, что и как они будут тут смотреть. Люди, которые
делают селфи на фоне газовых печей. Отстраненная
камера – люди жуют, медленно идут, разморенные жарой. Мужчины в шортах, женщины
в маечках. Снова экскурсовод. Окна бараков отражают
лица. Шаги. Шаги. Шаги.
…Это
трудное, почти невозможное для просмотра кино. Трудными были и предыдущие
фильмы Лозницы, но там спасала удивительная
кинохроника, уникальные, найденные им в архивах кадры – я сейчас говорю и о
знаменитой «Блокаде», и о «Представлении», и о его фильме, который посвящен
ленинградским событиям августа 1991 года («Событие»).
А
здесь ничего интересного, «уникального», яркого вроде бы и нет. Ну туристы. Ну идут. Долго идут. Невыносимо
долго проходят они сквозь музей. Невыносимо медленно жуют свои бутерброды.
И
вдруг на тебя как будто всей тяжестью падает (и придавливает к земле) эта мысль:
и ты идешь с ними, так же равнодушно, так же тупо. И ты фиксируешь на телефон
газовые камеры – просто из любопытства. Информационный мир, мир удобный и
комфортный, поглотил память о трагедии. Уже почти ушла острота переживания. Аушвиц превратился в историю. Пыльную. Музейную. И оттого
стал «Аустерлицем», то есть местом битвы, местом, где решается судьба
человечества. Забудет оно окончательно уроки этой войны, вновь допустит в себя
бациллу национализма, агрессивного квасного патриотизма, расизма, нацизма – и
появится новый Аушвиц.
Простая
мысль.
Да
в сущности, в обеих конкурсных программах все фильмы были о простом. О простом
чувстве жизни.
•