Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2017
Музей истории ГУЛАГа –
уникальный музей памяти, посвященный сложной и болезненной теме, пласту
истории, о котором многим хотелось бы забыть. Он был основан в 2001 году, у
истоков музея стоит известный историк, общественный деятель, публицист Антон
Владимирович Антонов-Овсеенко, прошедший лагеря как сын «врага народа».
Экспозиция музея истории ГУЛАГа
рассказывает об истории возникновения, развития и упадка системы
исправительно-трудовых лагерей. Собрание музея состоит из документов, писем,
воспоминаний и свидетельств бывших узников ГУЛАГа,
предметов лагерного быта, произведений искусства, так или иначе посвященных
теме лагерей. Но главное, что здесь хранится, – это память. О том, что такое
музеи памяти и чем сегодня живет один из самых значительных подобных музеев, мы
поговорили с директором Музея истории ГУЛАГа Романом
Владимировичем Романовым.
Дарья Бобылёва. Какова
история создания музея?
Роман Романов. Еще в
1990-е годы Антон Владимирович Антонов-Овсеенко заговорил о необходимости
такого музея. Ему удалось выйти на правительство Москвы и получить огромную
поддержку у депутатов Госдумы. И в 2001 году музей был учрежден Департаментом
культуры Москвы. А открылся только в 2004 году – в здании на Петровке, где было
выделено несколько комнат; постепенно он обрастал новыми:
добавляли одну, вторую. Здание было аварийное, в некоторых помещениях не было
пола, валялись кучи мусора.
Я пришел в музей в 2008 году, тогда у нас были
подвалы и несколько захламленных залов, а экспозиция
располагалась в комнатках и в коридоре. Постепенно мы начали осваивать
заброшенные помещения, каждый квадратный сантиметр. И все равно этого было
мало, аварийное здание на Петровке для музея не годилось. Мы хотели
организовать большой музейный центр в отдельном здании
и пошли с этой идеей в правительство Москвы, в Департамент культуры.
Разработали детальную концепцию развития музея, проект был поддержан, и нам
предложили новое здание в 1-м Самотечном переулке с прилегающей территорией.
Выбор был довольно мучительный, потому что
Петровка – это самый центр, множество прохожих, туристов, которые могут
заглянуть в музей. А здесь хоть и тот же ЦАО, но все же самая его периферия.
Выбор стоял такой: центр, но несколько комнат в здании, которое мы точно не
получим целиком, плюс очень большие сложности с его реконструкцией и
капитальным ремонтом или отдельно стоящее здание, которое можно будет
спроектировать именно так, как нам нужно, хотя менее удачно расположенное. Я
работал в разных музеях, знаком с тем, как там все устроено, и понимал, что
можно модернизировать, а что надо создавать с нуля. Это касалось всего – от
проектно-технических решений до
концептуально-содержательных. И вот нам представилась возможность воплотить эти
мечты и представления о таком… ну, не идеальном музее, конечно, но о
максимально современном музейном центре. И в 2015 году мы переехали в новое
здание, которое нам торжественно передал Сергей Семенович Собянин.
То, что сейчас представлено в залах, – это пока
временная выставка. Завершена первая очередь – здание и экспозиция, а вторая –
это прилегающая территория, на которой будет разбит Сад памяти и построен еще
один выставочный павильон.
Параллельно у нас еще есть проект
музейно-мемориальной инфраструктуры города – такого единого музейного
организма, в который будут входить несколько объектов. Недавно мы получили
документы: Дом на набережной – это небольшой, но очень значимый краеведческий
музей – становится нашим филиалом. Также в этом году появится монумент жертвам
политических репрессий на проспекте Сахарова – на пересечении с Садовым
кольцом. Наш музей участвует в проектировании и в сборе средств на этот
монумент. Есть еще ряд объектов: Бутовский
расстрельный полигон, спецобъект НКВД «Коммунарка»,
Соловецкий камень на Лубянской площади и так называемый
«Расстрельный дом», где располагалась Военная коллегия Верховного суда СССР. И
это только в Москве, а музеи памяти есть по всей России – в прошлом году мы
выступили с инициативой создания Ассоциации российских музеев памяти.
Музеи памяти – явление особое. Сколько их в
России и что они собой представляют?
Память может быть разная – и о войне, и о
репрессиях. Музеи памяти сохраняют ее, интерпретируют, берегут материальное и
нематериальное наследие. В нашем случае это память о репрессиях. Сейчас в нашу
Ассоциацию входят двадцать пять музеев. Они очень разные: у нас большой
музейный центр, а есть, к примеру, музей на Магаданской трассе, в небольшом
поселке городского типа Ягодное, в квартире основателя Ивана Паникарова. А еще дальше, если доехать по той же трассе до Сусумана, – там другой энтузиаст, Михаил Шибистый, создал Народный музей Колымы на первом этаже торгового
центра «Таежник»; ему приносят уникальные артефакты. Так что музеи памяти
бывают разные – и квартиры, и при церкви, и при школе, и краеведческие музеи, у
которых большая часть экспозиции посвящена этой теме, – разного подчинения,
статуса, формы учреждения. Но важно то, что за этим стоят конкретные люди со
всей страны, которые понимают, что память надо хранить и передавать. И этим
хранителям нужна ассоциация для того, чтобы, с одной стороны, поддерживать друг
друга, а с другой – чтобы объединить накопленные знания. А еще есть технологии,
методологии, которые наш музей уже как методический центр разрабатывает и
передает коллегам. Например, видеозаписи интервью людей, которые прошли лагеря.
Ведь записывать их можно совершенно по-разному. Записывая интервью, мы консультировались
с фондом «Шоа» Спилберга. У них был международный проект:
они записывали по всему миру интервью со свидетелями Холокоста. Методологи и
идеологи этого проекта – наши коллеги, мы с ними связались и консультировались.
У них акцент был больше на масштаб, на скорость, а у нашего проекта с видеоинтервью немного другие основы – и концептуальные, и
философские.
Вы имеете в виду проект «Мой ГУЛАГ»?
Да, одним из результатов этой работы стал проект
«Мой ГУЛАГ». Те видеозаписи интервью по десять-двадцать минут, которые
представлены у нас в экспозиции и на сайте в интернете, – это короткие емкие
фильмы. На самом деле интервью может длиться несколько дней, это многочасовая
запись. Мы берем интервью таким образом, чтобы была привязка к дате, географии,
биографиям других людей, архивным материалам. Наши опросники,
методологии позволяют сделать не просто видеоинтервью,
а настоящий источник информации. К нам уже обращаются исследователи, которые
занимаются этой темой. Они просматривают интервью и говорят: мы знаем, что это
вы не десять минут записывали, можем ли мы познакомиться со всем фильмом? И
смотрят все восемь-десять часов. Это уже другой уровень погружения – для
исследователей.
Кроме того, все фотографии, предметы, документы,
о которых человек рассказывает, мы обязательно сканируем, и они попадают в наш
архив. Очень часто их передают в фонд музея. Таким образом
у нас появляется отдельная архивная коллекция, связанная с конкретным
человеком, его историей.
И это еще не все. Ведь чаще всего герои интервью
– люди преклонного возраста, и многие из них нуждаются в помощи –
эмоциональной, а бывает, и материальной, и юридической. С этой целью у нас
организован социально-волонтерский центр. То есть наша визуальная антропология
отличается от документалистики. Там снял фильм,
поблагодарил – и уехал монтировать и показывать на фестивалях. А мы с человеком
не расстаемся – просто не можем после интервью сказать: спасибо, до свидания. И
эти люди становятся нашими друзьями, подопечными. У нас их уже более ста
шестидесяти человек.
Возникает необходимость в
разного рода помощи, в том числе просто в общении, в
каком-то культурном досуге. Мы, например, водим их на экскурсии, договариваемся
с Третьяковской галереей, с Пушкинским. Они посетили «Шедевры
Пинакотеки Ватикана», а вот у меня не получилось туда попасть, я даже немного
завидую. Нас поддерживают многие музеи, помогают организовывать
в том числе и автобусные экскурсии.
А есть люди, которые не могут выйти
из дома и у них нет родственников. Социальные службы говорят – мы можем
прийти только раз в неделю, принести хлеб и сахар, а все остальное – как
хотите. А мы таких людей не можем оставить в беде.
Волонтерами становятся, как правило, посетители
музея. Все увиденное так западает в душу, потрясает, что они начинают
интересоваться: чем мы можем помочь? На стенде волонтерского центра в самом
музее и на нашем сайте есть анкеты волонтера, которые можно заполнить – и
помогать нашим подопечным. Вот маленький вдохновляющий пример: еще в самом
начале, когда мы только пытались понять, как организовать помощь одиноким, у нашей
подопечной бабушки сломался холодильник. Мы написали в Фейсбуке
пост, что нужен холодильник, может, у кого-нибудь есть работающий, мы сами
возьмем, перевезем. Прошло буквально полминуты – и пишет одна из наших
волонтеров: все, я покупаю бабушке новый холодильник – вопрос закрыт. Этот
замечательный волонтер, Ирина Ильина, и сейчас работает с нами, она наш друг –
молодая девушка, которая считает своим долгом оказывать помощь.
В волонтерском центре, наверное, работает
преимущественно активная молодежь?
Нет, люди абсолютно разного возраста, статуса, и
у каждого свой мотив. Например, одна замечательная пожилая пара приезжает из
Химок, чтобы помочь, они говорят, что для них это – часть смысла жизни. И я их
прекрасно понимаю: когда ты сталкиваешься с людьми, прошедшими лагеря, когда погружаешься
в эту тему и понимаешь, что ты способен что-то сделать, – это действительно
может привнести в твою жизнь смысл и изменить ее.
У нас случаются почти фантастические истории:
например, одним из наших друзей и подопечных был поэт, уже, к сожалению,
покойный, – Юрий Фидельгольц, совершенно удивительный
человек. И ему как раз нужна была помощь, уход, мы искали волонтера. Тут нам
звонит девушка и говорит: «Я прочитала книгу Фидельгольца,
и меня так взволновала эта тема, что я очень хочу вам помочь, но не знаю чем».
То есть Фидельгольц открыл для нее тему ГУЛАГа. И происходит это одновременно: ему нужна помощь, а
она нам звонит. Мы ответили, что она может помочь самому Фидельгольцу.
«Как? Он жив? И я могу его увидеть, с ним поговорить?..»
Получается, вокруг музея образовалось целое
сообщество неравнодушных?
Можно и так сказать. Мы, конечно, используем эту
терминологию – комьюнити, сообщество. Но вообще это
явление, которое не описать словами. Вот мы говорим – «волонтеры», но есть
волонтеры на Олимпиаде, еще где-то, а это совсем другое. Мне кажется, слово
«волонтер» не может правильно описать то, чем эти люди занимаются. Это что-то
большее, это внутренняя ответственность перед прошлым и перед будущим. Иногда
люди приходят, помогают-помогают, а потом говорят – мы больше не можем. Потому
что их работа связана, помимо прочего, с сильными душевными переживаниями и у
кого-то может случиться эмоциональное выгорание. У нас есть партнеры-психологи,
которые проводят с волонтерами тренинги, чтобы не было этого выгорания.
А начиналось все совсем не так. И даже наши
подопечные нам не особо доверяли – мало ли, зачем к ним явились. Сначала они к
нам присматривались, давали интервью, мы кому-то помогали, они передавали
другим, потом в общественных организациях стали рассказывать, что есть такой
музей ГУЛАГа, он помогает. И стали приходить просьбы.
Сейчас работа уже выстроена серьезно, в центре
работают более трехсот волонтеров. Мы нашим подопечным и ремонт можем сделать,
и юридическую консультацию дать, представлять в суде их интересы. Мы – Музей
истории ГУЛАГа, а они являются носителями этой истории.
Мы видим, что справедливость так и не восторжествовала и процесс реабилитации
не закончен. И хотя нам говорят, что музей должен заниматься другим –
выставками и так далее, – мы-то знаем, что художественный музей, может, и
должен, но у нас другая ситуация. Мы не имеем морального права этим людям
сказать: извините, пожалуйста, но мы занимаемся документами, а вы нас не
интересуете. Ведь история ГУЛАГа – это история
насилия над людьми, гуманистическая катастрофа ХХ века, и возвращение
гуманности во взаимоотношения людей, возвращение доверия, выстраивание нового
будущего и нового общества в открытом будущем – это одна из миссий нашего
музея.
Помимо волонтерского центра, при музее есть и
образовательный. Чем он занимается? Как можно познакомить детей и подростков с
такой трагической темой, как лагеря, душевно их не травмируя?
Центр разрабатывает экскурсионные программы и
проводит экскурсии, также там есть отдел, который занимается программами,
адресованными широкой публике: театр, музыка, кино, лекции, семинары, круглые
столы. Работа с детьми и молодежью тоже входит в компетенцию образовательного центра.
Сейчас мы выстраиваем отношения с Департаментом образования – поступил запрос
со стороны Общественной палаты, заместителя мэра по во просам социального развития
Понятно, что это не должно быть психологическим
насилием или формальностью, поэтому разрабатываются индивидуальные программы, это
живой процесс. Например, «Урок в музее» – такая программа и в других музеях
тоже есть. Это урок, который учитель может провести у нас, с помощью наших
материалов, нашей экспозиции, наших специалистов. Есть обучающие семинары для
детей и молодежи – как сохранять семейный архив, как его обрабатывать,
выявлять, кто изображен на той или иной фотографии и как все это фиксировать.
Через семейную историю дети соприкасаются с историей XX века, его реалиями. Эта
программа очень востребована: многие сейчас хотят восстановить и изучить
историю своей семьи. И так они доходят до того, что в этой истории есть война,
есть репрессии, ведь всех семей это так или иначе
коснулось. Это не мрачные истории о лагерях, это интересные истории семей, и
дети восстанавливают их при помощи музея.
Также мы проводим кинопоказы.
Среди видеоинтервью есть и такие, которые можно
показывать семиклассникам, – мы ориентируемся на подростков примерно с этого
возраста. Хотя бывает, что к нам приводят учащихся и четвертого, пятого
классов. Мы выясняем уровень подготовки каждой группы, что им рассказывали или
не рассказывали в школе, их отношение к теме и так далее. Чтобы это была не
потоковая экскурсия. Ведь один и тот же возраст, девятый, например, класс из
разных школ – это абсолютно разные дети. Есть дети, которые подготовлены и
задают осознанные вопросы, а есть те, которых учитель приводит и говорит: я в
кафе буду ждать, а вы тут гуляйте пока. Не знаю, чем они их мотивируют и зачем
приводят.
Конечно, такие программы не должны быть
травмирующими, понятно, что это история непростая. Но есть примеры – скажем,
музеи памяти в Германии. Хотя для немцев история Второй
мировой еще более травматична, чем для нас – история ГУЛАГа, – ведь они, упрощенно говоря, рассказывают о себе
как о захватчиках, о палачах. Все это мы и объясняем, когда возникают дискуссии
с представителями образовательной системы. Всегда кто-нибудь начнет: нет, это
навредит, дети расстроятся. А насилие, которое у нас показывают по телевизору,
– это почему-то не расстраивает, это нормально.
Историю ГУЛАГа
действительно можно транслировать и воспринимать по-разному. Но это история ХХ
века, и она такая, какая есть. Есть дно, пропасти, падения, а есть и
сопротивление, проявление силы человеческого духа, истории противостояния и
любви. Это история про людей, которые и любили, и жили, и, да, умирали, и
боролись – и которые могут сейчас быть нашими соседями. Как это оказалось в
моем случае: сосед по лестничной клетке, у которого я, можно сказать, вырос на
коленях, оказался бывшим узником лагерей. И об этом я узнал через много лет
после его смерти, когда уже работал в музее. У нас в волонтерском центре
нередко выясняется, что человек, нуждающийся в помощи, живет
чуть ли не в одном подъезде с волонтером.
У Музея истории ГУЛАГа
есть совместная с современными художниками программа «Процессы. Опыты искусства
в музее». В чем ее цель и как история сосуществует с искусством в одном
пространстве?
Концептуально это вовлечение художественного
сообщества в процесс осмысления истории ГУЛАГа и
создания произведений искусств на эту тему. Конечно, это не
заказ музея, а, скорее, органичное взаимодействие: художник, который мучается
этим вопросом, приходит к нам, и мы ему предоставляем материалы, документы, консультацию.
Он создает произведение и выставляет его на нашей площадке. Так можно описать
этот процесс в упрощенном виде. Например, у нас был проект с современными
композиторами, когда мы кинули клич: напишите музыкальные произведения на тему
музея, для музея, и они будут у нас исполнены. И пять композиторов из пяти
городов прислали свои творения. Когда мы у них спросили, почему они
откликнулись, – у каждого оказалась своя история. Например, композитор из Киева
рассказал, что у него был репрессирован дедушка, и он всю сознательную жизнь
думал посвятить ему произведение, и все это откладывал, жизнь куда-то его
тянула: то для фильмов музыку писать, то для театра. И когда он услышал о нашей
акции, понял, что это как знак от дедушки: либо сейчас ты это сделаешь, либо
никогда.
Нынешняя наша программа с современными художниками
– выставочная, лекционная – длится уже более полугода. Художники и их работы
прибывают со всего мира, это один из наших совместных проектов с фондом V-A-C.
Современное искусство есть, а современные
технологии в работе музея используются?
Есть сетевые проекты, которые будут представлены
и в будущей большой экспозиции, и в интернете: например, виртуальная карта ГУЛАГа, на которой можно будет посмотреть любой год,
развитие системы лагерей по 184 Москва – территория культуры хронологии, с 1917
года по 1960-е. Это не только визуальное представление, но и исследовательский
инструмент, потому что можно прочитать справку о каждом лагере: чем он
занимался, какое количество заключенных было, сколько
погибло, просмотреть архивные фотографии. Мы вовлекаем в пополнение этой карты
коллег из регионов, из Ассоциации российских музеев памяти, потому что
существует много локальных материалов, карт. А мы хотим сделать интегратор,
объединяющий все эти знания. Наша карта будет многослойной, один из слоев –
географическое представление во временном развитии, другой – архивные
материалы, документы из разных архивов, с которыми мы сотрудничаем:
ведомственных, президентского, МВД, ФСБ, ГАРФ, РГАСПИ. Благодаря своей многослойности карта предназначена для самой разной аудитории
– от школьника, который ничего не знает, до доктора наук, который пишет
монографию на эту тему.
Важный проект, в котором задействованы новейшие
технологии, – картография ГУЛАГа. Мы снимали с коптера урановый рудник на Чукотке – там все сохранилось,
потому что люди боятся туда ездить, боятся получить облучение, –
труднодоступное место, надо добираться на спецтранспорте, кругом дикие звери –
это серьезная экспедиция. Мы там стояли более десяти дней, занимались
сканированием пространства во всех плоскостях. Коптер
делает тысячи снимков, они соединяются со съемкой со спутника – это
картографирование, 2D-сканирование. 3D-сканирование – когда мы снимаем каждый объект
со всех сторон и получается такой интегральный слепок. Четвертый вид
сканирования, сканирование изнутри, – это 3D-панорама, по которой можно ходить,
видеть надписи на стенах, материал, из которого сделаны пол и потолок.
Эти объекты исчезают, и нужно успеть их
зафиксировать. Многие исчезли буквально за последние годы, были разрушены
природой и человеком. Наша идея состоит в том, чтобы все это отсканировать с
помощью самых последних технологий и представить, например, в виде той же интернет-карты. Один из важных
результатов нашей экспедиции – присвоение объекту статуса памятника истории.
Такие экспедиции никак не назовешь «тихой
музейной работой».
Да, и с медведями встречаться приходится, дело
серьезное.
Еще более глобальный наш проект – это монумент
«Стена скорби». Музей истории ГУЛАГа проводил конкурс
на создание монумента, мы стояли у истоков административной части процесса. О
необходимости памятника жертвам репрессий писали еще при Хрущеве. В девяностые
годы, благодаря инициативе множества людей и поддержке власти, привезли
Соловецкий камень, который сейчас находится на Лубянской
площади. Но камень – это лишь обещание создать памятник. И только сейчас, через
четверть века, обещание сбывается. На конкурс было представлено более трехсот проектов, победил проект Георгия Франгуляна «Стена скорби». После этого Музей инициировал
создание Фонда Памяти, который сейчас занимается сбором средств на монумент и
другие проекты, увековечивающие память жертв политических репрессий.
Создание памятника – ключевое событие, но это не
та точка, которая ставится в конце предложения, а точка отсчета. Так
фиксируется государственная позиция в отношении памяти о репрессиях. Потому что
тема ГУЛАГа в общественном поле по-прежнему вызывает
дискуссии, люди не могут найти примирение, кричат друг на друга. Государство
играет в этом вопросе значимую роль, и установка памятника – это еще и часть
«Концепции государственной политики по увековечению памяти жертв политических
репрессий». Она была подписана в 2015 году, наш музей участвовал в разработке
этой концепции, а сейчас он – один из ее исполнителей.
Получается, представители власти не чинят вам
препятствий и не поддерживают модную сейчас концепцию «помнить надо только хорошее,нашу историю нельзя
очернять»?
И такое есть, как же без этого. То, что вы
видите по телевизору, в интернете, все эти дискуссии и дебаты – это споры людей
с разными представлениями и точками зрения на исторические вопросы. Такие же
люди, с разными представлениями и точками зрения, сидят и в кабинетах,
министерствах, на всех уровнях. Но на самом деле тема ГУЛАГа
не раскалывает общество. В этой памяти есть негативный потенциал, а есть и
позитивный, объединяющий. Хотя он не так очевиден.
Поскольку у меня первое образование
психологическое, я вижу, что в данном случае, скорее, применимы
психоаналитические термины и техники. Вот возьмем человека, который в детстве получил
какую-то травму, – и сработал естественный механизм психической защиты –
вытеснение. Человек забыл и не хочет вспоминать, ему не хочется видеть вещи,
которые напоминают о травме; запахи, цвета – всё отторгается. Но почему-то у
него дергается глаз, болит голова, поднимается давление, температура… Он
приходит к врачу: что делать? И ему говорят: ну, давайте вспоминать. Начинается
долгая психоаналитическая сессия – серьезная, ювелирная работа. И человек
начинает вспоминать. Ему очень больно, вспоминать не хочется, он
сопротивляется. Это можно сравнить с приемом горького лекарства или
хирургическим вмешательством. Человек может сказать – лучше умру, но под
скальпель не лягу. А все равно надо.
И после естественного сопротивления наступает
облегчение и выздоровление. Горько иногда взглянуть на себя в зеркало – жить
иллюзиями, мифами гораздо легче. Так и получается это плоское представление:
давайте помнить только хорошее, 9 Мая, Победу. Конечно, надо помнить о Победе,
но, если при этом прятать под ковер лагеря и миллионы загубленных жизней и плясать
на них свой торжественный танец, такой подход до добра не доведет. Никакого
будущего не будет, только топтание на одном месте. И кто-то еще берет на себя
функцию определять: вот это мы будем помнить, вот это нет! А помнить надо всё.
Какие у Музея истории ГУЛАГа
планы на будущее?
Создание большой постоянной экспозиции. Она
будет принципиально отличаться от того, что у нас есть сейчас, – и по глубине,
и по содержательному наполнению. Также у нас появится арт-резиденция
в отдельном здании, специально для этого построенном. Там будут останавливаться
художники, появятся отдельное выставочное пространство и мастерская для работы.
Сейчас мы обустраиваем возле музея Сад памяти – это деревья, кустарники, камни,
привезенные из мест, где располагались лагеря. Там уже посажены деревья,
которые привезли с Соловков, Колымы. Будем заниматься
музейно-мемориальной инфраструктурой города: Дом на набережной, Расстрельный дом,
все другие объекты. И, конечно, значительное место в планах занимает работа с
коллегами из регионов. Ассоциация музеев памяти совсем молодая, она только
учреждена, и нам очень многое предстоит сделать.
Рубрику
ведет Дарья БОБЫЛЁВА