Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2017
Александра
Борисенко – переводчик, синхронист,
кандидат филологических наук, литературовед, член гильдии «Мастера
литературного перевода». Вместе с Виктором Сонькиным много лет ведет семинар по
художественному переводу на филологическом факультете МГУ. Лауреат премии им.
А.М. Зверева (2009).
Виктор
Сонькин – переводчик, синхронист,
кандидат филологических наук, специалист по славянским и европейским языкам.
Лауреат премии «Просветитель» (2013).
Виктор
Сонькин. По прихоти русского языка слово «переводчик»
означает разом несколько профессий. У переводчика-синхрониста и человека,
занимающегося художественным переводом, несовпадающие задачи. Есть такие
специалисты, и мы к ним относимся, которые занимаются и тем и другим, но это,
скорее, случайность – такая же, как если бы художественный переводчик,
например, еще и играл на скрипке.
Александра
Борисенко. Встречаются и те, кто считает, что для художественного
переводчика работать синхронистом – это позор и деградация…
В.С. Кроме того, существует большая сфера
технического перевода. Это, как правило, такой перевод, который никогда не
публикуется в книге, поэтому он не оказывается, строго говоря, предметом нашего
разговора. Художественному переводчику приходится очень часто заниматься
техническим переводом, просто чтобы прокормиться. Потому что художественным
переводом, сразу вас огорчим, прокормиться нельзя.
А.Б. Но можно получить много удовольствия от
жизни.
В.С.
Мы много лет ведем на филологическом факультете МГУ семинар по художественному
переводу, который возник просто потому, что нам нравится этим заниматься. Мы даем нашим студентам упражнения – фрагменты из англоязычной художественной
литературы, как из современной, так и несовременной, которые тренируют какой-то
конкретный переводческий навык. Как переводить неграмотную речь, как
переводить языковую игру, как переводить текст, который намеренно архаизирован.
А.Б. Который ненамеренно архаизирован, но
принадлежит какому-то прошлому времени.
В.С.
Мы пытаемся показать нашим слушателям, что переводчик – это живая и очень
интересная профессия. С этой целью мы приглашаем людей, которые занимаются
переводом или чем-то очень близко связанным с переводом. Мы
называем эту программу «Переводчик как культурный герой», и на нашем сайте
(http://persangl.net/) вывешены видеоролики с участием некоторых из тех людей,
которые приходили к нам на семинар и рассказывали нашим слушателям о своей
переводческой, редакторской, книжной и другого рода деятельности. Здесь
есть кинорежиссер Олег Дорман, автор знаменитого и
замечательного фильма «Подстрочник» про переводчицу Лилианну
Лунгину, и есть Григорий Дашевский.
А.Б.
Да, к сожалению, некоторые наши видеоролики становятся все более и более
драгоценными, потому что Григория Дашевского уже нет,
и это одна из немногих оставшихся записей его лекции. Нина Михайловна Демурова уже не выступает публично. У нас есть прекрасная
запись, где она рассказывает о своей работе.
В.С.
Ну и выступления других замечательных людей: Линор Горалик, Елены Костюкович – переводчицы
Умберто Эко, – Александра Яковлевича Ливерганта, Сергея Пархоменко, одного из основателей
издательства Corpus, которое, наверное, лучше всех сейчас в
российском книжном мире обращается с переводчиками.
Среди наших проектов со студентами мы
выделили бы издание антологии детектива. Детектив – удобная площадка, чтобы
пробовать переводческий навык. Особенно исторический детектив, который отражает
все разнообразие жизни конкретной эпохи. Получается очень продуктивное
сочетание, с одной стороны, жанра, который приятно и увлекательно читать, а с
другой стороны, довольно-таки навороченной исследовательской и переводческой
работы. Мы уже выпустили два сборника детективного рассказа. Один – «Не только
Холмс»: это викторианский детектив конца девятнадцатого – начала двадцатого
века. Другой – «Только не дворецкий»: это произведения так называемого
«золотого века» британского детектива, примерно с двадцатых по сороковые годы
прошлого века. Сейчас подходим к завершению трилогии – готовится том,
посвященный американскому детективу двадцатых – пятидесятых годов.
А.Б.
Наиболее частый разговор про современное состояние перевода – это плач о том,
как все ужасно. Что была великая советская школа перевода, она рухнула, и теперь
переводчиков нет. Школа в самом деле была великой, без
дураков. Но бытующее представление о ней как об
абсолютно идеальном образце неверно. У советского перевода есть ряд
особенностей. Во-первых, это был ни с чем не сопоставимый в мире проект. Чего
стоит предложение Горького создать издательство «Всемирная литература», чтобы
дать рабочим и крестьянам всю мировую классику немедленно. То есть требовалось
напечатать пятьсот томов мировой классики, каждый полумиллионным тиражом, – и
это в девятнадцатом году, когда страна лежала в руинах, люди голодали, ходили в
обносках. Это было, конечно, связано с представлением о том, что из хаоса родится
новый человек, который, придя с полей, где он на тракторе убирал урожай,
немедленно сел бы слушать Бетховена и читать персидскую поэзию. И
действительно, по сравнению с девятнадцатым веком и ранним двадцатым произошел
колоссальный скачок. В девятнадцатом веке перевод прозы был неважным делом.
Читали по-французски, и английскую литературу тоже – в переводе с английского.
Не существовало принципов русского художественного перевода. Он был делом
вольным: можно было выпустить главы или досочинить, и необязательно было упоминать
автора, а про речевые характеристики вообще не думали – считалось, что все
персонажи должны разговаривать литературно. И вот когда после революции начался
этот огромный проект по обеспечению рабочих и крестьян мировой классикой, встал
вопрос: а чего мы хотим? Корней Чуковский принялся за определение основ
профессионального перевода. Так возникла школа перевода – как осознанной
стратегии.
К сожалению, прекрасная идея «мы вам
сейчас переведем все лучшее, чтобы вы могли это читать», довольно быстро
переросла в идею «мы сейчас выберем вам, что читать». Редактирование уступило
место цензурированию. Оригинал подвергался
преобразованиям согласно требованиям идеологии и советской этики. У редактора
перевода было две задачи. Одна – спущенная сверху: редактор должен был не
допустить непристойностей, политической неблагонадежности. И вторая, которой
редакторы уже занимались от души, – это хороший русский язык. Обратите
внимание: все советские переводы написаны абсолютно некоряво,
достаточно литературным, красивым языком и, если вы не сравниваете их с
оригиналом, вы никогда не узнаете о недостатках этого перевода, потому что он с
точки зрения вас как читателя – «хороший». И до сих пор у нас сохраняется
предубеждение, что сказать «хорошо» по-русски важнее, чем точно перевести.
В.С.
Наследие советской критики перевода никуда не делось. И как только появляется
новый перевод классической книги, на него сразу обрушивается негодование
обманутого в ожиданиях читателя. Так произошло со злосчастным «Ловцом на хлебном
поле».
А.Б.
Да, там есть очень интересные переводы рассказов, на которые никто не обратил
внимания в запале. Очень смешные претензии я читала в интернете: «Почему этот идиот Немцов назвал рассказ “Дядюшка Хромоног в
Коннектикуте”? Ха-ха-ха, этот рассказ называется “Лапа-растяпа”».
Ха-ха-ха, этот рассказ называется Uncle Wiggily in Connecticut.
Но перевод Риты Райт-Ковалевой
воспринимается как оригинал текста, и поэтому все возмущение направлено против
дядюшки из Коннектикута, который явился непосредственно из Сэлинджера. Но кому
это теперь интересно?
В.С.
Много недопониманий возникает и на этапе подготовки
перевода к изданию. Важно, как переводчик себя позиционирует: нам приходилось
неоднократно слышать от коллег, как в том или ином издательстве им не дали
вычитать гранки, не дали посмотреть pdf. В книге «Черный лебедь» Н. Талеба,
которую мы подготовили с участием бывших студентов нашего семинара, на первой
же странице есть слово «гуглировать», которое
вызывает недоумение читателей. Редактор не показала нам текст перед отправкой в
печать. Иногда редакторы считают, что они вправе поступать таким образом.
А.Б.
Особенно это касается молодых переводчиков, про которых редактор думает, что он
намного опытнее и сейчас все поправит и сделает, а переводчик пусть будет еще
благодарен, что его допустили к работе. Мы убеждены, что с этим надо бороться:
как бы молод ни был переводчик, его имя стоит под этой работой.
В.С.
В этом смысле переводчик ничем не отличается от любого другого автора, его
копирайт стоит в издании, и он отвечает за эту интеллектуальную собственность
неотчуждаемую.
А.Б.
Поэтому, во-первых, в договоре, который вы заключаете с издательством, должно
быть написано, что издательство не имеет права вносить правки, не согласованные
с вами. В идеале редактор – ваш друг и главный соратник, он делает так, чтобы
вы случайно не пропустили глупую ошибку, корявую фразу, он тот, кто первым
должен сказать: «Ты уверен, что этот персонаж так говорит? Подумай, кто он по
социальному происхождению».
В.С.
И, однако, меня очень порадовало, что Александр Яковлевич Ливергант,
человек, который придерживается на многие проблемы перевода противоположной
нашей точки зрения, на вопрос: «Когда было лучше переводчику, в советские
времена или сейчас?» – ответил точно так же, как мы: «Сейчас гораздо лучше».
А.Б.
Ливергант – человек очень большого обаяния, таланта,
внятности, это переводчик другого направления, чем Виктор Голышев. Голышев –
человек точности, а Ливергант – человек…
В.С.
…вольности.
А.Б.
Перевод более вольный может быть гениальным, и более точный может быть
гениальным. Тут дело не в том, как надо, а в разнице подходов.
В.С.
К
вопросу об инструментах. Обратите внимание на экран, это – «Национальный корпус
русского языка», по адресу http://www.ruscorpora.ru/. Невероятно полезный инструмент переводчика. Видите, там есть такая
кнопочка «задать подкорпус». Вы можете задать подкорпус по самым разным параметрам. Например: «Я хочу
найти все произведения, которые написали писатели, родившиеся от 1900-го до
1950 года». И дальше вы будете искать что-то, что вам нужно, например, сочетания.
Вот вы посмотрите, сочетается ли такой глагол с дательным падежом. Почему это
нужно переводчику? Потому что у носителей языка нет никакой интуиции про язык,
который им хотя бы немножко чужой. Как говорил Михаил Леонович
Гаспаров, «душевный мир Пушкина для нас такой же
чужой, как древнего ассирийца или собаки Каштанки».
А.Б.
А мы этого не осознаем. Нам кажется, что Пушкин – наше все
и мы прекрасно его понимаем.
В.С.
А на самом деле, если вам дать на выбор десять слов и спросить, какие могли бы
быть употреблены Пушкиным, а какие нет, вы, скорее всего, ошибетесь. «Корпус»
дает возможность эти наши интуиции, которые чаще всего неверны, проверить. У
нас был, например, случай, когда в рассказе из антологии «золотого века»
британского детектива редактор хотел заменить слово «клерк» как «слишком современное».
А.Б.
Поменял на «стряпчий», хотя это совершенно разные профессии.
В.С.
И вот без такого инструмента довольно трудно было бы редактору возразить. Может
быть, кто-то вспомнит из Мандельштама: «Веселых клерков каламбуры / Не понимает он один». А можно зайти в корпус, задать
тридцатые годы, когда был написан рассказ, и слово «клерк», и вы увидите там
сорок шесть примеров из разных произведений советских писателей.
Вопрос из зала: Как сейчас происходит
перевод культурных реалий на культурные реалии нашего времени?
А.Б.
Проблема упростилась. Раньше какие-то вещи было невозможно переводить, потому
что их никто не видел, включая переводчика. Есть прекрасная история Дормана, режиссера фильма «Подстрочник», который
рассказывал нашим студентам, как Лунгина пришла
советоваться с мужем: «У меня герой несет гамбургер. Это что?» Муж говорит: «Я
думаю, это плащ». Она потом возвращается, говорит: «Он его съел». С другой
стороны, эта наша сегодняшняя легкость в освоении реалий других стран новые
проблемы создает. Потому что недавно в фейсбуке переводчик
детской литературы Ольга Варшавер отвечала на вопрос какой-то отчаявшейся
переводчицы, что ей делать со словом «маршмеллоу».
Которое не зефир, потому что это рецепт другой, это другая еда. Можно написать
«маршмеллоу»? И мнения ученых разошлись. Какие-то
мамаши пишут ей «можно-можно, у моего сына только что в детском саду было маршмеллоу».
В.С.
Там два лагеря образовалось. «А как же иначе? Все так и говорят».
А.Б.
А Ольга Варшавер возражает: мол, нельзя такое слово писать, надо зефир. В чем
здесь дело? Это роман несовременный был, роман, например, пятидесятых годов. В
романе пятидесятых годов по-русски слово «маршмеллоу»
будет торчать, как столб, из текста, потому что тогда, конечно, никто не
говорил «маршмеллоу». В то же время, писать «зефир»
нехорошо, потому что зефир нельзя совать в огонь на палочке.
В.С.
В английском романе девятнадцатого века вполне может быть слово manager, но его
нельзя будет перевести словом «менеджер».
А.Б. Потому что по-русски это вас
выбрасывает в век двадцать первый. У вас все такие в цилиндрах и в котелках – и
вдруг «менеджер».
В.С. Что касается произведений других эпох,
то тут и в советские времена была вполне устойчивая и почтенная практика
переводов довольно отчуждающих: с комментариями, с полным пониманием того, что
это другая культура. Серия «Литературные памятники» вся была на этом построена.
И в этом смысле, мне кажется, ничего особо не изменилось.
А.Б.
Надо понимать, что, если переводчик действительно делает свое дело как следует,
он иногда сможет понять чуждые реалии и литературу даже лучше, чем носители
языка. У замечательного английского переводчика Роберта Чандлера
есть статья о том, как он переводил «Капитанскую дочку», и эту статью, в свою
очередь, переводили мы. Меня потрясла одна деталь: он старался облегчить жизнь
англоязычному читателю и решил унифицировать имя Палаша (она
то Палаша, то Палашка), служанки Маши, –
решил, что у него будет Палашка. И дал вычитать
вторую часть одной своей русской студентке, и она сказала: «Роберт, а чего ты выдумываешь?
Пушкин называет ее Палаша, он никогда ее не называет Палашка».
Роберт понимает, что нет, он не ошибся, там было. Он возвращается к русскому
тексту и видит, что до момента, как Палаша себя вполне героически, достойно повела
во время осады крепости, она Палашка. С того момента,
как она проявила себя как личность, она только Палаша. Я уверена, никто из нас,
проходивших в школе «Капитанскую дочку», эту деталь не заметил.
Расшифровал
Максим ДЬЯКОНСКИЙ