Александр Генис. Обратный адрес
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2017
АЛЕКСАНДР ГЕНИС. ОБРАТНЫЙ АДРЕС:
АВТОПОРТРЕТ. – М.: АСТ (РЕДАКЦИЯ ЕЛЕНЫ ШУБИНОЙ), 2016.
Александр Генис выбрал для исследования действительности
изящный и остроумный способ, похожий на двойное зеркало: мир он познает в
отражении собственного опыта, а самого себя – через отражения мира, находя
и описывая все то, что резонирует и отзывается. В своей новой книге он
добавляет к этой конструкции еще одну деталь – семейный архив. Многие сюжеты,
вошедшие в «Обратный адрес», уже знакомы читателям по другим его эссе,
например, из книг «Довлатов и окрестности» и «Трикотаж». Вся проза Гениса насыщенно-автобиографична. Но на этот раз автор
будто бы собрал разрозненные фотоснимки и страницы дневников в один альбом,
упорядочив и хронологически выстроив факты. Этот автопортрет тяготеет к фигуративности, хотя, конечно,
бесконечно далек от скучного академизма.
Мемуары часто предполагают, во-первых,
снисходительное (с высоты прожитого опыта) отношение к себе-молодому, а во-вторых,
сведение счетов. Но не в случае Гениса.
Книга посвящена памяти его отца, Александра Гениса-старшего, назвавшего собственные мемуары MeinKampf. Воспоминания Гениса-младшего меньше всего
наводят на мысль о борьбе. Он не выясняет отношений, не пытается «доспорить»,
не упивается старыми обидами, по-видимому, ни на кого и не держит зла, кроме разве что первой учительницы (но это как раз
легко понять).
В «Обратном адресе» присутствуют все
привычные мотивы прозы Гениса.
Литературе, правда, отведено меньше всего места – на эту тему он подробно
высказался в предыдущей книге, «Уроки чтения. Камасутра книжника». Но как фон она присутствует,
хотя бы потому, что чтение было жизненной потребностью автора и сопровождало с
детства: «шоколадный Бальзак, травяной Мопассан, изумрудный Франс, серый Генрих
(а не коричневый Томас) Манн». Зато неизменны гастрономические впечатления
(гоголь-моголь и фаршированная рыба, минога из сосновых окорят в чайном желе,
истерически вкусные кавказские огурчики, румяный,
как ангел, помидор, омар ростом со школьника) и многочисленные путешествия,
которые составили поворотные точки писательской биографии.
И любовь к чтению, и вкус к застольям, и
стремление к путешествиям – все пришло из семьи, поэтому ее история, начиная от
прабабушек и прадедушек, помещена в центр повествования. Тени забытых предков
оживают, и сюжеты из реальной жизни оказываются не менее интересными, чем
литературные. При этом даже о печальных эпизодах Генису удается рассказывать без утяжеляющего повествование
надрыва, и становится понятно, как, несмотря на непростые времена, люди
оказывались способны на решительные и прекрасно-легкомысленные поступки, а
находчивость и оптимизм выручали их в довольно опасных ситуациях. Умение брать
судьбу в свои руки, не привязываться к синицам в руке, искать свое, «азартно
экономить на буднях, но спускать все в праздники» и без лишних сомнений
отправляться навстречу будущему – вот чему можно поучиться у этого семейства,
знакомясь с которым, невольно вспоминаешь сказочных обитателей Муми-дола. Лучшая семейная
традиция – пожалуй, масштабные воскресные
завтраки, включающие «обед, ужин и участкового», в ходе одного из которых Генис познакомился с будущим соавтором Петром Вайлем. «Мама… не верила врачам и считала, что все болезни от нервов, даже
тогда, когда она потеряла глаз или я сломал руку» – при таком отношении к жизни
в приключения превращаются и менингит, и комически-детективный сюжет с
портфелем невозвращенца, и отъезд из СССР с кучей чемоданов и тетей Саррой,
утратившей связь с действительностью.
История отъезда вообще очень веселая, несмотря на пугающую печать «навсегда»: сначала транзитно-буддистское бытие, потом «субботник наоборот», грандиозный праздник прощания с прежней жизнью, обстановкой и друзьями. Не оглядываясь назад, новые эмигранты получают свежие впечатления от заграничной жизни: венский супермаркет, платные туалеты, трехтомник Мандельштама в витрине книжного и «Охотники на снегу» Брейгеля; Рим с Гоголевской библиотекой и полюбившийся лишь постепенно Нью-Йорк. Главное не останавливаться, и вот – первое путешествие в Париж и встреча с главными его достопримечательностями: Лимоновым, Максимовым, Марамзиным, Синявским.
«Американскую мечту» Генис тоже исполнил по-своему. Сменив некоторое количество бестолковых работ, перебрался поближе к литературному труду: архаичное «Новое русское слово», склочный «Новый американец», иллюстрированные «Семь дней», наконец радио «Свобода». А в самом начале этого пути в «Бургер Кинге» с одним бутербродом на двоих Вайль и Генис обсуждали свою будущую первую книгу о русской литературе – «Русское барокко»[1], за которой, как известно, последовали еще пять совместных книг и «сольное» творчество. Заниматься тем, что нравится, – вот американская мечта по Генису.
Главный комплимент книге, который можно
получить от непрофессионального читателя: «читается легко» – применим ко всем
сочинениям писателя. Из-за этого возникает иллюзия, что и создаются такие
тексты тоже легко: просто бери и вспоминай, описывай все, что видишь вокруг и что приходит на ум,
– что это просто полив[2]. Но первое впечатление обманчиво. Эта
проза очень густая, но тонкой выделки. Следить за мыслью нужно не отрываясь:
вскользь упомянутое вдруг
приобретает вселенский масштаб, цепляет за собой новую тему, разливающуюся в
сюжет, потом растворяется – будто идешь по следу. Кажется, что это все обо
всем, но на деле нам показывают только лучшее, тщательно просеянное (автор
добросовестно отмечает заслуги «свирепого редактора» – Ирины Генис). Настоящая поэзия: «Снег с трудом держался на приморских соснах, в лесу
пахло шишками, костер грел, шипели насаженные на ветки охотничьи сосиски, и на
пустом взморье у нас не было конкурентов» – чередуется с
зарисовками-иероглифами, образцами почти спартанской лаконичности:
«Я привез жену в Киев, чтобы попрощаться
с городом перед отъездом в Америку.
–
Корни, – объяснил я Ире, когда мы
добрались до улицы Чкалова.
–
Похоже, – сказала она, разглядывая желтый
домик, по уши, как в сказке, вросший в крутую улицу».
В книге довольно много писательской рефлексии. О блокнотах из листов ватмана, с которых началась для него литература: «блокноты манили и пугали меня в равной степени, но я верил в них, как в скатерть-самобранку»; о решении писать на полях: «потому что не умел рассчитать полет пера и траекторию мысли». Генис касается своего тринадцатилетнего соавторства с Вайлем, окончившегося, когда «парная личность просто сносилась от безжалостной эксплуатации», рассказывает о замысле и истории написания некоторых книг. Теория шла рядом с практикой, и, например, каждой главе бестселлера «Русская кухня в изгнании» «предшествовал затейливый ужин с литераторами».
Еще в рижской юности Генис и Вайль сформулировали для себя важную цель: «убрать… вату будней, чтобы не мешала сторожить, узнавать и встречать хохотом великие мгновения беспричинной радости», а следовать ей начали еще до этого. Гениса приняли в пионеры и сразу «исключили из них за то, что я кривлялся в исторической достопримечательности». Примерно за это же потом его выгонял Довлатов со встреч с рекламодателями в редакции «Нового американца». Отказ от «звериной серьезности» гарантирует внутреннюю свободу для искреннего ответа на вопрос, например, «что такое родина»: «Родина, или Пушкин», «Родина, или Борщ» (это названия глав) – ну да, и Пушкин, и борщ – это родина, ничуть не в меньшей (а то и в большей) степени, чем разные пафосные абстракции, несоразмерные человеку. Эта «беспричинная радость» бесконечно далека от пресловутого «позитивного мышления», и грусть на ее фоне только пронзительнее: «И еще я не пойму, куда все делись – бабушка, мать с отцом, Петька, Довлатов и тот, чернявый, патлатый, с острой бородой и гонором. Вроде бы я ничего такого не сделал, чтобы они исчезли».
«Обратный адрес» – книга о счастье. И в старинном смысле («случайность, желанная неожиданность, удачное стечение обстоятельств»), и в более привычном, предполагающем полноту и осмысленность жизни. В конце концов, «глупо думать, что кто-то другой может сделать тебя счастливым». Важно вовремя понять, что счастье – не только в прошлом или в будущем, а здесь и сейчас, достаточно разрешить себе испытывать восторг жизни, ничего не бояться и не откладывать.
Память укладывает прошедшее в удобные формы воспоминаний, которые, в отличие от вещей, не тускнеют, не покрываются пылью, набирают ценность и их хватает на всю жизнь. И хотя дачная веранда давно стала кабинетом Яна Райниса в его музее, и подъезд родного дома в Риге не откроешь монетой, все остается с тобой: как магазин-рундук прадеда на Евбазе, как города, в которых узнал что-то про себя, как коты, ставшие друзьями, как книга, которая никогда не закончится.
[1]Она вышла в 1982
году под навязанным издателем названием «Современная русская проза», а в
переизданиях называется «Советское барокко».
[2] Полив – «полиассоциативное семантико-фонетическое явление,
порождающее квазилогику». Определение этому термину
было дано в эссе «Страсти по Ерофееву», вошедшем в уже упомянутую книгу
«Советское барокко».