Александр Чанцев. Граница Зацепина. Книга стран и путешествий
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2017
АЛЕКСАНДР ЧАНЦЕВ. ГРАНИЦА ЗАЦЕПИНА.
КНИГА СТРАН И ПУТЕШЕСТВИЙ. – СПБ.: АЛЕТЕЙЯ, 2016.
«У путешественника нет памяти», – гласит
эпиграф к книге Чанцева и, разумеется, сразу же
напоминает мандельштамовское: «Разночинцу не нужна
память – ему достаточно рассказать о прочитанных книгах». Встретившись в одном
смысловом поле, эти цитаты заставляют задуматься о стиле «Границы Зацепина», которому критики еще не придумали обозначения.
Бельгия, 2006, Венгрия,
2007, Краснодар, 2008, Ирландия, 2009, Испания, 2010, Таиланд, 2011, Австрия,
2012, Украина, 2013, Белоруссия, 2014, Израиль, 2015 – вот лишь фрагмент
оглавления. Критик, прозаик, литературовед-японист Чанцев объездил полмира, но самое главное – научился его
описывать. Это не так-то легко: плохо скрываемое хвастовство (авторское) и
скука (читательская) – родимые пятна путевого дневника. Автор «Границы Зацепина», однако, избегает и того и другого.
«1. Что смотреть нечего, говорят и
местные. Фотографировал только крыши буквально.
2. Смесь
дореволюционных построек (ветхие одноэтажные домишки), советских (уродливые) и
редких новорусских… одинаково очень гнетущее
впечатление производит – наша история без зазоров.
3. Гид радостно “на месте вашей
гостиницы откопали 5 тысяч костей, времен войны с немцами”.
4. В “Интуристе” полный совок. Не только сервис, номера (самая современная деталь – кондиционер.
Да и то какой-то 70-х годов, выпадает из стены и тарахтит,
как холодильник “Саратов” у меня на даче), но и мелочи – кислая капуста на
завтрак.
5. В кафе в местном аэропорту в 6.30
утра почти на каждом столике водка; столик с шампанским смотрится выпендрежно»[1].
Это про Краснодар в 2007-м. Каждая глава («Венгрия, 2007», «Япония, 2010» и т. д.) дробится на
десятки таких пронумерованных пунктов, прописанных с разной степенью
подробности, часто сыроватых, даже, кажется, надиктованных, предельно близких
живой естественной речи. В классической литературе
такая манера более всего напоминает, пожалуй, Шкловского, в современной – смартфонопись Дмитрия Данилова (их уже сравнивают).
Описание пространств сродни повествовательной
медитации, чтение таких описаний – тоже: читая, быстро схватываешь дробный
ритм. Впрочем, краткость не мешает насыщенности: каждая запись – квант
экзотики, но отмеченной походя, ненароком и не там, где ее ищут другие: «Вот
после Венгрии еще в 2007 году я понял, что нужно ездить в не банальные страны,
где за честь после очереди тебя допустить в истоптанный музей или нажиться на
тебе, а туда, про что большинство твоих знакомых спросит – а что ты там вообще
смотреть поперся?»
Путевой дневник – подлинный «жанр начала
XXI века», когда все куда-то едут, причем не выпуская
из рук смартфона. Корни «Границы Зацепина» – тоже
смартфонные. Тут включен режим постоянного слежения за действительностью,
который превращает книгу в энциклопедию глобализованного
мира в его бытовой плоскости. «Как и в Норвегии, сурово: алкогольный отдел
закрыт уже с 9 часов. На решетку, что наш “обезьянник”». Или: «Японцы очень японские: на обильные свободные места никто не
пересаживается. Кроме русских и – пожившего в России японца». В одной из
«японских» глав (ключевой для Чанцева хронотоп) – точное замечание о духе времени: «Теперь в
Японии мода на огромнейшие, как планшеты, мобильные – в них ТВ, интернет,
видео. В метро лиц от них не поднимают, конечно, в молитве электроовцам» (это еще 2010 год, примерно в то же время
похожее встречается в прозе Терехова: «Прохожие держат
в кулаках мобильники, как православные образки»).
Да, смартфонопись…
но есть и другой немаловажный аспект. Сражаясь за внимание читателя,
современная литература научилась экономить его время – освоила техники
конспектирования. Последний писк – читать саммари
книг. Причем не только деловых или научно-популярных. Так, Сергей Морозов и
Дмитрий Быков, не сговариваясь, назвали «Веру» Александра Снегирева не романом
(даром что Букер-2015), а конспектом романа. «Литературный сезон 2015/2016 года
подарил нам новую форму – роман-конспект по мотивам того самого
раскритикованного с позиции современности большого русского романа, за
авторством Александра Снегирева», – пишет Морозов[2].
Если есть конспективная лирика (М.Л. Гаспаров),
отчего не быть конспективной прозе? И тут вновь вспомним о Мандельштаме. Он –
один из мастеров такой нарративной техники. «Он
первым доказал, что писать роман в наше время уже необязательно, это и не
нужно, и нудно, – а можно написать конспект романа, и будет хорошо…
Мандельштам научил нас, что писать долгую скучную вещь необязательно –
достаточно написать из нее то, что нам интересно. Тогда в ней не будет
соединительной ткани. Вообще надо сжигать мостки, сокращать все, что идет от
логики, произвольно сопрягать начала и концы, “мыслить опущенными звеньями”,
как написал он сам» (Дмитрий Быков)[3].
Путевому дневнику такой формат подходит
больше всего: соединительная ткань опущена, остаются детали, небезразличные
автору и небезынтересные читателю. Мимолетные: «Доминошки
заливных рисовых полей». Комичные: «Галереи свиных ног в кафе/магазинах, от
которых слайсят эту их ветчину. В ШРМ всеобщий смех,
когда первой на багажную ленту выползла именно нога, обогнав на одной культе
остальной багаж…». Непроницаемые: «Было почти все и – совсем ничего». «Чтобы
путевая проза была и путевой, и прозой, она обязана быть авторской… Для такой
операции нужна не только любовь к знаниям, но и просто любовь… Любовь служит марлей, отцеживающей в текст лишь те детали, что
внушают ностальгию еще до того, как мы покинули пейзаж, почти заменивший
родину», – объясняет другой профессиональный путешественник Александр Генис[4] (кстати, успех его мемуаров «Обратный
адрес» объясняется схожей природой текста: соединяя судьбу с географией, Генис рассказывает о них «опущенными звеньями», оставляя
только метафоры и парадоксы – и правильно делает: нам ведь интересна не
чужая жизнь как таковая, а то нескучное, что в ней было). «Конспектом самого себя»
называет книгу Чанцева Ольга Балла. И добавляет:
«будь эти записи выправлены, вычищены, прояснены – они не просто стали бы менее
живыми: они не смогли бы выполнить собственные задачи»[5].
О смысле этой «черновиковости»
стоит подумать отдельно. В эпоху, когда виртуальные рукописи не горят, понятие
черновика меняет свое значение. Текст все чаще
становится блюдом, которое подается сырым – и охотно съедается. Это проза в
режиме «здесь-и-сейчас», и читатель привыкает к ней
все больше. «Граница Зацепина» – то, что наилучшим
образом попадает под определение «новая отечественная словесность/социальность», ежегодно обсуждаемое жюри одноименной
премии. Во-первых, это и есть новый тип письма, лет пять назад еще не столь актуальный,
а ныне – естественный: «Граница Зацепина» отражает
язык и ритм, присущий сегодняшнему восприятию мира. Он ощутим именно сейчас,
когда мы перестали разграничивать фейсбук и
словесность и ищем точки сближения между ними. Во-вторых, это и есть новая социальность… а может, и нечто большее? Новое
антропологическое состояние человека лайкающего, постящего, чекинящегося. Ведь
человек сегодня – это, по определению Евгения Ермолина, «протей, ризома, спонтанное нечто, на треть к тому же виртуальное…
Не мироздание, а миротечь: процесс, а не структура.
Жидкий, текучий мир»[6].
Отсюда еще одно свойство «Границы Зацепина» – мультижанровость.
Дневниковые заметки перемежаются обзором книг об австрийской культуре, рецензиями
на Wein OS Левкина, «Каспийскую книгу»
Голованова и другие книги, нано-путеводителем по
Японии, написанным по заказу Forbes. При этом
было бы неправильно говорить, что книга написана «на стыке жанров» или же
«собрана» (а нынче модно «собирать» книги из всего написанного за последние
три-пять лет – авось в голове читателя и сконструируется
сам собой какой-нибудь месседж). Нет, будучи помещены
в одно пространство, тексты Чанцева не стыкуются, а –
вспомним мысль Ермолина – перетекают друг в друга и тематически, и
интонационно. Все они суть один опыт, границы которого условно-календарны:
2006–2015[7].
Неудивительно, что новый тип прозы
рождается в движении. Тут вспоминается книга Андрея Балдина
«Новый Буквоскоп, или
Запредельное странствие Николая Карамзина». По мысли Балдина,
европейское путешествие Карамзина в 1789–1790 годах помогло писателю
пересоздать русский литературный язык, задумать и собрать своего рода
«оптический» прибор для чтения и разумения слов – тот самый Буквоскоп.
Не происходит ли нечто подобное и на наших глазах? Пространству сопутствует
движение, оно в свою очередь определяет ритмику текста… Вот и с читателем Чанцев прощается на ходу, покидая здание аэровокзала – как
прощаются со случайным попутчиком: «Многокилометровую очередь на паспортный
контроль скрашивает то, что наши с РА чемоданы выезжают на ленте рядом, ручкой
под ручку буквально. Убер – “свободных машин нет”».
Конец, вернее, пауза.
Бродячие сюжеты – самые прочные.
Бродячие слова – самые точные.
[1] Здесь и далее
во всех цитатах пунктуация авторская.
[2] Морозов С.
Реферат эпохи // Raraavis. 20.05.2016. http://rara-rara.ru/menu-texts/referat_ehpohi
[3] Быков Д. Осип
Мандельштам // «Дилетант», 2016, № 3.
http://ru-bykov.livejournal.com/2339345.html
[4] Генис А. Путевое // «Новая газета».
24.02.2011. https://www.novayagazeta.ru/articles/2011/02/24/6758-putevoe
[5] Балла О.
Интеллектуальное предприятие особого рода // «Частный корреспондент».
26.01.2016. http:// www.chaskor.ru/article/intellektualnoe_predpriyatie_osobogo_roda_39938
[6] Ермолин Е.
Актуальный автор и его прикладная флюидоскопия //
Знамя, 2016, № 1.
[7] В этом
отношении «Граница Зацепина» прямо перекликается с
другим «обумаженным» фейсбуком
– книгой Александра Иличевского «Справа налево». Составившие ее фрагменты – и травелог, и
трактат, и эссе, и афоризмы, но это не дает книге рассыпаться: в основе –
оригинальная (и «физик», и «лирик») авторская концепция мира.