Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2017
Светлана Васильева родилась и живет в Москве. Кандидат искусствоведения, старший научный сотрудник Школы-студии МХАТ. Автор четырех поэтических книг и романа «Превосходные люди». Постоянный автор «Октября».
***
Сказала одна: пока любишь, молчи,
плоды налиты и ключи горячи,
звериною волею тешится Пан –
всем корнем поборешься, пан иль пропал.
Был глаз ее сакмы татарской длинней,
но все-таки я не поверила ей.
Сказала другая: родишь от него
усладу-дитя, что дороже всего,
и будут с ладони, открытой для цели,
расклевывать сладость твою свиристели.
Был взгляд ее пристальный клятвы верней,
и все-таки я не поверила ей.
С тех пор, озирая бездомную высь,
гляжу, как с неверием вера сошлись,
и алчных кормлю из руки голубей,
и лезвие крыльев у шеи моей.
Опасная речь – заговаривать кровь
на родственность связи, на кровь и любовь,
загадывать точку, где луч золотится
и белый туман на дорогу ложится.
И кружит, прощаясь,
как в песне, рапидом,
платок беззащитный.
Не бойся. Не выдам…
22 июня
Двадцать три весь твой возраст, начни вычитать
Срок от даты сегодняшней к смертной – на нет.
Опрокинулось время и движется вспять –
Ведь не старость и тлен обещал твой портрет.
Как юнеешь ты, борешься, в лоб направляешь авто
С риском хмеля и фарта дворовых военных ребят?
Или павших героев? А свят как солдат, так уж свят.
Этих подвигов там все равно не увидит никто.
Пред кануном большую свечу тереблю,
К отпеванью попав, где немеет старик.
В церкви славно поют – подпевать не люблю,
Вид чужого покойника тускл и безлик.
И березовым царством лазоревых птиц
К приснопамятной Троице низкий поклон
Обращу, наступая на тело грибниц,
И высок надо мною отец-небосклон.
Под раскрашенным небом,за царским венцом,
Розовеет овин для рожденных ягнят,
Мать Мария и мальчик с недетским лицом
В точку схода глядят, всё глядят и глядят…
Ни мечей и не ран, ни судьбы, ни креста
Или ордена Славы. И мама вослед
Молодой Мариванной, как утро проста,
Чуть вздохнет
И невольные слезы утрет,
Проводив на актерский тебя факультет.
Будто не было войн, воронков, воронья,
Уже дважды ты минул тот возраст Христов,
И когда-нибудь станешь младенцем,
как Он,
Моя бабка – глазаста и смертна, как я.
Дом творчества
Я рифму в дверь – она в окно, поскольку
нагой хребет пространства выгнут луком.
День метит в день – суметь бы только
не тронуть тетивы внезапным звуком.
Жизнь в Переделкине к посмертной прозе клонит,
но уцелевшим мальчиком из Спарты,
чьи ребра выел спрятанный лисенок,
стою, хоть рифмовать и нет силенок,
как подавальщицы в столовой режут в карты.
Им моего участия не нужно –
сама я здесь нечаянно оказалась,
идет моя застенчивая служба –
сама я ей в товарки навязалась.
Под вечер бес полуденный мешает,
под утро ветер свищет аквилоном.(ветер свищет ветром?)
В еловых гобеленах снег ветшает,
все падая по безответным склонам.
Но чей ответ еще мне предстоит
меж струнных линий улицы зеленой –
наискосок, в самосожженье клена,
о чем-то Инна с Беллой говорит.
Стансы
Любовь проходит, мы уходим –
От друга друг, от брата брат –
И силы новые находим
Твердить, кто прав, кто виноват.
Все наши прежние огрехи
Уже аукнулись давно,
И тяжко в старые лить мехи
Недобродившее вино.
Оно сметет любую форму,
Руна нарушит филигрань,
Размоет затверделость, норму –
И ветхая порвется ткань…
Брожу ли призрачной фигурой
Там, где крепчает иван-чай
Вдали аллей литературы,
Кипрею говорю: прощай.
Прощай! Проекции экрана
Нас зазывают на постой,
Но ветхость русского романа
Безадресна, как Лев Толстой…
Резиной свежей сапожок
По соли молодых распутиц
Скрипит и делает шажок,
А поездов колеса крутят.
Аукается день и ночь,
Как ад жужжащий, рой айфонов,
Но никому не превозмочь
Глухую поступь Персефоны.
Наполнит лета закрома
Тем, чем душа ее разъята,
И удаляется сама,
Глотая зернышки граната.