Чем и как пугали детей
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2017
Юлия
Щербинина – доктор
педагогических наук, специалист по книговедению и коммуникативным дисциплинам.
Автор научных, научно-популярных и учебных книг. Лауреат премий журналов «Нева»
(2014), «Октябрь» (2015).
– И кто же убил детей? – спросил доктор.
– Бука, – тотчас ответил Лестер Биллингс.
Всех троих убил Бука. Вышел из чулана и убил.
Стивен
Кинг. И пришел Бука
Всемирный закон педагогики: детей надо
пугать. Это сейчас мы, да и то нехотя и медленно, переходим к «демократическим»
моделям и «дружественным детям» (англ. child-friendly) установкам воспитания, а прежде самым
популярным воспитательным инструментом был страх. Однако дело не только в том,
что ребятишки ленились и упрямились, перечили и не подчинялись старшим, важнее
другое: страх – один из базовых инстинктов самосохранения живых существ и,
наверное, самый древний архетип управления человеческим поведением.
Перед глазами ребенка или хотя бы у него за
спиной всегда должен маячить некто, готовый карать за провинности,
упреждать шалости, напоминать о беспрекословном послушании. Незыблемая, как
религиозный догмат, эта идея открыто транслировалась обществом и была
отвергнута гуманистической педагогикой только к концу позапрошлого столетия.
Повсеместно, регулярно и целенаправленно взрослые запугивали детей, разделяя с
ними собственные суеверные страхи перед нечистой силой, неведомыми явлениями
природы и военными угрозами. И в народной среде, и в привилегированных
сословиях запугивание детей имело статус особого ритуала, вменяясь едва ли не в
обязанность родителям и учителям.
Преданья
старины глубокой
В Древней Греции родители шалунов и неслухов призывали на помощь Акко, Алфито, Мормо, Гелло, Эмпусу – ужасных демонов-мормоликий из свиты богини Гекаты. Отличаясь разной степенью коварства и кровожадности, все они неизменно питали слабость к детям, которых обманом похищали у родителей, а затем нередко и поедали. В этой гоп-компании особо выделялась Эмпуса – ночная демоница с ослиными ногами, что высасывала кровь у спящих и больше всего, понятно, обожала малышню. Еще она умела перевоплощаться в разных животных, поэтому Геката посылала ее специально пугать женщин и детей. Имея в арсенале тысячи всевозможных личин, действуя то силой, то обманом, Эмпуса уносила малюток на веки вечные.
Ее товарка Гелло дожила аж до византийского периода и даже попала в трактат «О драконах и привидениях», приписываемый (неточно) самому Иоанну Дамаскину. Здесь Гелло фигурирует во множественном числе под названием «гелуды» – женщины-привидения. Автор сочинения относит их к глупым фантазиям невежд-обывателей, которые болтают, будто гелуды по ночам душат младенцев, а то и поедают детскую печень. Это народное поверье упоминает византийский ученый-монах Михаил Пселл: умерших во младенчестве именуют «гилоброта» – значит «пожранные Гелло».
Устрашению детей у эллинов служила и ламия (лат. lamia) – так обобщенно именовали ведьму, злую колдунью. Функция этого мифологического существа выводится уже из этимологии: слово происходит от lammaszt’a – так в Вавилоне и Ассирии называли демонов, убивавших младенцев. Согласно одной из мифологических версий, Ламия была возлюбленной Зевса, за что его супруга Гера отомстила убийством ее детей. В отчаянии Ламия стала отнимать детей у других родителей. По Горацию, Гера отняла у Ламии разум, и та проглотила собственных детей, а сама превратилась в безобразное чудовище. Отсюда и современное греческое выражение and the common expression, "τό παιδί τό ‘πνιξε η Λάμια" ("the child has been strangled by the Lamia"), explains the sudden death of young children. [27]«ребенок был задушен ламией» для описания внезапной младенческой смерти.
В ателлане – древнеримской народной комедии – действовали персонажи-маски, среди которых самыми колоритными были чудовища Мандук, Мания, Горгония и та же Ламия. Все они трудились на ниве устрашения детишек. Вот на сцене важно появляется Мандук (лат. Manducus – mando – «жую»), великий обжора и свирепый страшила с огромными челюстями, которые оглушительно щелкают и ужасающе скрежещут, когда Мандук разевает пасть. Мании, которыми матери и няньки тоже часто пугали детей, выступали в виде неистовых бородатых старух, способных оживлять мертвецов. Ламия в ателланах принимала облик жуткой старушенции, любительницы полакомиться ребятишками. Иным древнеримским сценам мог бы позавидовать Голливуд: взору обомлевших зрителей порой являлись… живые дети, которых вытаскивали из желудка Ламии.
При этом любопытно, что сами эллины и римляне
не видели ничего плохого в устрашении детей и вовсе не тревожились об их эмоциональном
комфорте. Напротив, даже считали запугивание эффективным воспитательным
приемом. Так, Платон в «Законах» утверждал, что «занятие, с малых лет
развивающее мужество, заключается в уменье побеждать нападающие на нас боязнь и
страх». По тем временам это было вполне
себе child-friendly.
Средневековье с его амбивалентностью в отношении этических норм предъявило в качестве детского пугала саму Церковь. «После Реформации же сам Бог, который “обрекает вас геенне огненной, как вы обрекаете пауков или других отвратительных насекомых огню”, был главным страшилищем для запугивания детей», – пишет видный американский исследователь детства Ллойд де Моз в работе «Психоистория». В средневековых мистериях – театральных постановках по сюжетам Священного Писания – очень наглядно, с использованием всевозможных сценических ухищрений (лат. conducteurs des secrets) изображались все прелести неправедной жизни, мирские соблазны и жуткие посмертные мучения, дабы крепче внушить людям страх божий. Искусство здесь сливалось с жизнью, и дети наравне со взрослыми могли сполна насладиться проделками демонов и корчами грешников в аду.
В 1970-е годы этот жанр вспомнили священники на юге США и придумали назидательный аттракцион под названием «Адские дома», или «Судные дома» (Hell Houses, Judgement Houses), – натуралистично декорированные «комнаты страха», в которых накануне Хэллоуина юным прихожанам в ознакомительно-профилактических целях демонстрируются разнообразные пороки и ужасы преисподней в формате квеста.
Черт черту по сатане родня
Новое время ввело в моду воспитательную практику запирать детей в темных помещениях и породило новую «корпорацию монстров» в помощь родителям неслухов. Порой поразительно схожие меж собой монстры-пугала разных народов («черт черту по сатане родня!»), словно смолой из адского котла, облеплялись щекочущими воображение легендами и душещипательными деталями. Большинство пугал обитали в темноте либо вели ночной образ жизни и промышляли кражей детей с последующим поеданием или превращением в таких же монстров.
Великими мастерами по части запугивания детей считались англичане. В викторианской Англии эта практика стала почти традицией. Сложно вообразить, но факт: историю всего XIX и даже начала XX столетия творили люди, в детстве трепетавшие перед багами (другие названия – багбер, багабу, боггл-бу) – мифическими косматыми чудищами вроде медведей, что проникали в дома через печные трубы и пугали малышню до икоты, вздыбливая шерсть на загривке и корча страшные гримасы.
Не менее кровожадно демоническое существо
английского фольклора под названием Кровавые Кости (Bloody Bones), уже от одного названия которого стыла кровь
в жилах юных жителей графств Йоркшир и Ланкашир. Существо скрывалось в темноте
под лестницами, восседая на подстилке из обглоданных добела детских косточек.
Самым изысканным лакомством для него были маленькие лгуны и сквернословы.
Не
столь жестоки, но столь же страшны для детей были духи-пугала боуги
(Bougi) – большеглазые крошечные
существа с тонюсенькими ножками и заостренными длинными ушами. Эти создания
также были не прочь проучить врунишек и тех, кто скрывал от взрослых свои
шалости. Дальний родственник боуги – Баргест (Bargest), клыкастый, когтистый и рогатый, способный менять
обличье, подобно античной Эмпусе.
Любимой его личиной был вид черного косматого пса с
пылающими глазищами, излюбленным занятием – беготня по ночным улицам с диким
воем. Адской гончей псиной пугали капризуль.
Имелись у жителей Британии и такие мифологические пугала, которые похищали у родителей и утаскивали всех детишек без разбору – как шкодливых, так и послушных. Самыми беспощадными слыли уродливые людоеды хобии (Hobii), принуждавшие детей добывать под землей золото, а затем безо всякого сожаления пожиравшие своих изможденных маленьких рабов. Еще были сприганы (Spriggans) – эти коварные духи подменяли украденных малышей своими двойниками, а сами рассыпались в прах, и поминай как звали. Наконец, были трау (Trow) – обитавшие внутри холмов безобразные серые старушонки-карлицы, которые воровали маленьких озорников и делали из них ведьмовские снадобья.
Стращали маленьких англичан и жуткой водяной старухой Пег Паулер (Peg Powler), что уносила в темные воды реки Тис прогульщиков воскресной школы, и ее товарками-ведьмами Гриндилоу (Grindylow) и Дженни-Зеленые-Зубы (Jenny Greenteeth), топившими ребят в озерах и прудах по всему Британскому Королевству. Наконец, были у викторианцев и такие страшилища, которых боялись и стар и млад. Наиболее реалистичный и самый загадочный – Джек-Прыгун, или Джек-на-Пружинах (Spring—Heeled Jack), о котором заговорили в Лондоне и его окрестностях в 1838 году. По описаниям очевидцев, Джек-Прыгун имел внешность «дьявольскую», изрыгал синее пламя и легко преодолевал огромные расстояния, виртуозно перелетая через любые препятствия. Впоследствии Джек-Прыгун стал одним из прототипов знаменитого Супермена.
В кельтской мифологии устрашению детворы служили огры (Ogre) – великаны-каннибалы с дубинами, обожавшие жареное детское мясо. Эти мускулистые свирепые обитатели лесных болот и непролазных чащоб были весьма сентиментальны – мастерили поделки и талисманы из костей своих маленьких жертв. В 1546 году Пожиратель детей (нем. Kinderfresser) обрел вечное пристанище в Берне в виде статуи фонтана работы Ганса Гинга. Историки усматривают в нем и фигуру огра, и образ древнегреческого бога Хроноса, съедавшего своих отпрысков ради сохранения власти.
Испанских и португальских ребятишек потчевали историями про Человека-с-мешком (исп. El hombre del saco, англ. Sack Man), что забирает с собой озорников, лодырей и грубиянов, затем в лучшем случае продает их в рабство, в худшем – с аппетитом съедает. Каждый день и при любой погоде Мешочник выходит на охоту за детьми и может сцапать любого неслуха. У поляков этот персонаж называется Бобок, у болгар – Торбалан, у белорусов и украинцев – Хапун. Вообще Человек-с-мешком как пугало для детей в том или ином виде присутствует у многих народов.
Новый год к нам мчится…
В мифологии европейских народов есть целая группа персонажей для устрашения детей, которые напоминают о себе в канун Рождества и входят в свиту Деда Мороза (Санта-Клауса, Синтерклааса). В Германии, Австрии, Румынии, Венгрии, Чехии, Словении это Крампус – рогатое демоническое существо наподобие древнегреческого сатира, – известный также под именами Рогатый Николай и Дикий Клаус. Этот злокозненный спутник-антипод Санты – дух зимы и воплощение нечисти – исполняет функцию экзекутора, лупцуя розгами, а то и забирая с собой разгильдяев, чтоб отправить в преисподнюю, сожрать или (в ранних легендах) сбросить в воду. В разных странах Крампус действовал по-разному: устрашал детей одним своим видом, грозил наказанием для профилактики, самолично сек озорников или вручал розги родителям, чтобы повесили на видном месте до следующего Рождества.
Аналогичный рождественский персонаж в Нидерландах – Черный Пит (Zwarte Piet), который помогает Синтерклаасу разносить подарки, а заодно наказывать охламонов и озорниц. Самых отпетых Черный Пит забирает из дому и превращает в своих слуг. В Германии миссия предновогоднего наказания озорников возлагается на Рыцаря Рупрехта (Кнехта Рупрехта) – облаченного в меха или покрытого соломой длиннобородого старика, который сперва допрашивает ребят на предмет добропорядочности и усердия в молитвах. Успешно сдавших экзамен Рупрехт оделяет пряниками и яблоками, а провалившихся лупит мешком с пеплом и дает вместо подарков камни, угольки, а подчас и розги. Родителям плохих детей Рупрехт иногда вручает палку для битья. Другой немецкий рождественский персонаж – Белсникель (Belsnickel) – изображается бродягой в затрапезной одежке из шкур или вообще целиком обросшим шерстью. Белсникель награждает послушных малышей сладостями, а неслухов – все теми же розгами.
В Эльзасе и Лотарингии антиподом Святого Николая выступает Ганс Трапп (Hans Trapp) – грозно ревущий дикий детина в черных лохмотьях. У Пер Ноэля, французского Деда Мороза, тоже имеется антиобраз – Пер Фуэтар (Père Fouettard), или Папаша Хлыст, записной ябедник, который докладывает своему хозяину обо всех проделках шалунов. Некоторые народные поверья приписывают Пер Фуэтару особую ненависть к юным врунам, которым он отрезает лживые язычки.
Монстры на службе воспитания
Исландцы стращали детей жестокими и коварными Йольскими Парнями, или Йоласвейнарами (Jólasveinarnir, Jólasveinar), что чинят всякие пакости добрым людям и развлекаются злыми розыгрышами под Рождество. Согласно одной из легенд, это чертова дюжина братьев-воришек, наглющих и очень шумных. По другому поверью, Йоласвейнары – злобные тролли-пожиратели детей. Послушным и прилежным они кладут в башмаки подарки, а проказникам и лентяям – картофелины или угольки. Мамаша Йоласвейнаров – трехголовая и девятиглазая, исполинского роста людоедка Грила (Grýla) – похищала и съедала капризуль и озорников, специально спускаясь для этого с гор аккурат накануне Рождества. В 1746 году власти Исландии официально запретили запугивать детей этой монструозной семейкой, и она превратилась в безобидный рождественский символ.
Достойная конкурентка Грилы в австрийских, немецких и чешских легендах – Фрау Перхта (Perchta, Berchte). В ранних описаниях это дряхлая уродливая ведьма на гусиной или лебединой ноге, деформированной педалью прялки; в более поздних легендах – красивая женщина в светлом одеянии. Ее историческим прототипом считалась Берта Швабская – королева-пряха, соправительница Бургундии. Фрау Перхта не унималась еще двенадцать дней после Рождества: тайно проникала в дома с подарками для благочестивых, а плохим раздирала нутро, извлекала органы, взамен набивая тела соломой и камнями. Перхту особо интересовали дети, с которыми она поступала наравне со взрослыми: прилежным – серебряную монетку, нерадивым – распоротый живот. Стремясь задобрить Перхту, девочки перепрядали шерсть или лен – иначе в конце года она уничтожала каждую необработанную прядь.
У русских крестьян для детишек тоже имелись свои персонажи-пугала – шуликуны (шулюконы, шеликаны, шолыганы) с изрыгающими пламя пастями, горящими глазищами, лошадиными копытами. В период между Рождеством и Крещением эти мелкие бесы, обряженные в белые кафтаны и остроконечные берестяные колпаки, вылезали из водоемов, разъезжали по деревенским улицам в ступах, горячих печах или санях об одном полозе, железными крюками «загребая», «закрючивая» зазевавшихся детишек, чтобы сжечь на железной сковороде с пылающими углями. Но едва окунали священники кресты в воду на водосвятие, шуликуны разом тонули в иорданях, гибли под крестьянскими санями или просто уходили обратно в реки и озера.
Спи, моя радость, усни…
В арсенале детских жупелов были у европейцев и персонажи без определенных свойств и функций, кроме одной: хорошенько напугать малышню. Самый известный – Бугимен (Bogeyman), безликий ночной призрак, обобщенное воплощение детских страхов. Днем он скрывается под кроватью, в шкафу, чулане, а с наступлением темноты материализуется – и бедные малыши леденеют от ужаса. Является этот монстр в виде аморфной расплывчатой фигуры, но может и принимать форму предмета, которого боится несчастная маленькая жертва.
В
странах Латинской Америки его аналогом выступает Коко
(Coco) – демонический призрак в виде тени
или бесформенной фигуры, сидящий на крыше либо в шкафу и высматривающий
непослушных детей. Коко способен вселиться
в ребенка, и тот навсегда уйдет в какое-то неведомое людям место. Но
чаще поведение Коко укладывается в традиционный сценарий: кража малышей по
ночам с последующим употреблением в пищу. Получив свое имя от кокосовых плодов, три природных отверстия в которых
напоминают глаза и рот, Коко в свою очередь дал португальцам слова acocado (баловать
испорченное дитя) и acocorar (разбаловать и испортить ребенка).
Вопрос: почему малыш испорчен? Ответ: его не «воспитывал» Коко.
В темноте активизируются и другие монстры для устрашения детей. Австро-германский Нахткрабб (Nachtkrabb) поедает ребят, оказавшихся ночью на улице. В Судетенланде Попелманн (Popelmann) – человекоподобный демон в белом плаще – тихонько стучится в дверь, а затем похищает уснувших ребят. Во Франконии ночной дух Нахтгигер нападает на запоздавших одиноких детей или пожирает их во время сна. Гроза капризуль, не соблюдающих режим дня, – Костоправ, что в светлое время суток таится в каком-нибудь укромном уголке, а под покровом ночи рыщет в поисках неспящих малышей. Родителям из франкоговорящих областей Канады загонять в постели расшалившихся сыновей и дочек помогает Человек, который приходит в семь часов (англ. Seven o’Clock Man, фр. Bonhomme Sept-Heures). Приходит, обнаруживает шалунов – и живо тащит в свою пещеру, где с удовольствием съедает.
Песочный Человек, или Сеятель (англ. Sandman, нем. Sandmännchen), выискивает детей, которые заигрались допоздна, и сыплет им в глаза волшебный песок, заставляющий быстро заснуть. Если малыш плохо укутался одеялком, Песочный Человек может пробраться в постельку и забрать малыша с собой. Иногда Песочник предстает добреньким, просто утихомиривая расшалившихся ребятишек, но чаще злобным, насылающим ночные кошмары. В одноименном рассказе Гофмана Песочный Человек швыряет деткам в глаза целые пригоршни песка, «так что глаза заливаются кровью и вываливаются, а он складывает их в мешок и уносит на луну, чтобы кормить своих детей».
В «Оле-Лукойе» Андерсена с Песочником ассоциируется братец Смерть, что является детям, которым выпала судьба рано покинуть земной мир. Но приходит этот персонаж скорее не напугать, а объяснить ребенку неизбежность смерти и посулить упокоение в инобытии. Суровый датский сказочник варьирует здесь древнегреческий миф о Гипносе и Танатосе – братьях-близнецах, олицетворявших Сон и Смерть.
Ночной призрак-пугало у славянских народов – Мара, которая опускается на грудь спящих,
вызывает удушье и дурные сны, получившие всем известное название кошмаров.
В одних поверьях Мара уподобляется кикиморе, в других
– черному косматому существу без определенного облика, в
третьих – просто блуждающей тени.
Детей пугали «запечной марой», «бабкой марой», иногда для пущего эффекта надевая шубу мехом наружу
или кладя на грудь черную щетку.
А
наш знаменитый Серенький Волчок!
Колыбельная предписывает малым деткам «не ложиться на краю» постельки, однако
не все знают, что далее по тексту волчок не только «ухватит за бочок да утащит во лесок», но и «закопает
во песок, только ноженьки торчат». Финал вообще жуток до дрожи: «Сверху солнце печет, / С [имя ребенка] сало течет. /
Люди едут да глядят, / Хлеб макают да едят». Помимо колыбельных, дисциплинарным целям служили и
детские потешки, самая известная – про «козу
рогатую», что идет за «малыми ребятами» и бодает всех, кто «каши не ест и
молока не пьет».
Что и говорить, богатая фантазия была у наших
предков, но еще крепче – нервы.
Нечисть на страже послушания
Кого еще надлежало бояться нашим детям?
Прежде всего, домовых, леших, русалок во множестве их разновидностей.
В Печорском крае бытовало поверье о Красной Деве – лесном духе вроде лешачихи, что заманивает и уводит детей в лес. На Вологодчине детишек, обрывающих посадки, пугали жареницей – обитательницей огородов и гороховых полей. В Полесье русалок именовали цыцохами и представляли злобными уродинами с висячими железными грудями. Запрещая детям лазать в жито, грозили: «Русалка поймает и заставит сосать свою жалезную цыцку!»; «Русалка железной цыцкой затолчет!» В сибирских губерниях и на русском Севере ребятню стращали полудницами – косматыми тетками, обитавшими в поле на меже и выходившими в полдень на охоту за малышами. Полудницы, которые скрывались во ржи и потому именовались ржаницами (ржицами), отлавливали, зажаривали и поедали детей. Будучи в хорошем настроении, могли всего лишь защекотать. До смерти.
Имелись у нас и аналоги забугорного Бугимена: Бабай (Бабайка), Бука (Букан, Буканай), Баечник.
Бабай вертелся
ночами возле домов и подворий, терпеливо караулил, а затем заглатывал огромной
пастью зазевавшихся ребят. Этакий дьяволов бегемот. Другая легенда изображает Бабая кривобоким хромым стариком, подобным Мешочнику: хвать
дитя, хоп в мешок – и привет маме с папой. Эту версию поддерживает Владимир Даль: в его толковом словаре «бабай» определяется как происходящее от татарского «дед,
дедушка, старик», «пугало для детей». В разных местностях аналоги Бабая именовались Бага, Бадай, Бабар, Бомка,
Вова, Вавай, Мамай, Тарабай,
Кока, Коканко, Манилко…
Описания также разнились: то он Черный Горбун, то нищий бродяга с большой
сумой, то оборотень наподобие копны сена, то призрак в облике покойника. Иногда
Бабай не описывается вовсе – чтобы дети сами
додумывали его облик, боялись собственных фантазий и смирно лежали в своих
кроватках.
Бука – тварь поменьше, в некоторых преданиях
вообще крохотная, обитающая под кроватями и видная только детям. Есть русская
поговорка: «Малого пугают букой, а старого – мукой». Бука боится света, зато
ночью тащит ребятишек к себе в логово – за печку, в чулан, в какое-нибудь
заброшенное помещение. Стращали им не только маленьких неслухов, но и детишек,
которых надо было отлучить от материнской груди или заставить перейти из
колыбельки в кровать: «Бука титю
съела»; «Я и титьку, и зыбку снесла Буке на болото». Иной раз Буку представляли
разновидностью домового, иногда – черным пятном сажи, а порой – рычащим
существом наподобие античного Мандука со свирепой
мордой и огромной пастью, куда отправляются маленькие озорники.
Баечник – шустрый босоногий старичок – является после рассказанных на ночь страшилок о всякой нечисти, упоминания тех же Буки с Бабаем. Он неслышно подкрадывается и водит руками над головами спящих – проверяет, испугаются или нет. Иногда нашептывает всякие ужасы – для пущего эффекта. Баечник упорный – будет делать пассы и бормотать до тех пор, пока страшилка не приснится несчастной жертве. Прошибет мальца холодный пот, ознобит страхом по самую маковку – тут Баечник наконец успокоится и сгинет. Но не насовсем, до следующего сеанса ночного «сторителлинга».
Известны и более локальные, но не менее колоритные персонажи-устрашители детей. В шахтерских регионах Урала, Алтая, Сибири в качестве пугала привлекался властитель недр Горный дед (Горный батюшка, Горный). Хозяин судьбы горнорабочих, он мог наказать и непослушных или неосторожных детей, мешающих работать родителям.
В Нижегородской области ребят пугали Мазаем в бычьей шкуре, с оленьими рогами и свиными копытами. Крестьяне Олонецкого края стращали детвору удельницей – женским духом, который губит родильниц «жильнетрясучим ударом» и нападает на малышей в лесу. Удельница может появиться и в зреющем поле, где тоже способна умертвить младенца, оставленного без присмотра.
В Астраханской губернии детвору «полохали» Ефимоном, имя которого происходило от неформального названия церковной вечерней службы в период Великого поста (греч. mephimon – «с нами Бог»). Этот персонаж был, по сути, персонификацией поста с его запретами есть мясные и молочные продукты, шумно играть и веселиться. Но едва кончалось постное время, дети бурно радовались, подбрасывая шапки и озорно распевая: «Кыш, ефимон, из трапезы пошел, за три дня до Христова дня!»; «Ефимон, поди вон, в Шижму, в Сороку, в Сухой наволок, в Суму на городок»…
Великий
скипетр школы
Чем стращали ребят постарше? Конечно же, телесными наказаниями. Здесь уже не требовались никакие персонажи-помощники вроде Крампуса. Еще древнегреческий комедиограф Менандр утверждал: «Кого не будут бить, тот останется невоспитанным». Знаменитый древнеримский поэт Гораций величал своего учителя Orbilius plagosus (бьющий Орбилий). Согласно английской пословице, надлежит «целовать палку, которой учат» (to kiss the rod that governs), согласно русской – «дытыну люби, аки душу, а тряси аки грушу».
Испокон веков обучение стойко ассоциировалось
с битьем, с ним же ассоциировалось и детское послушание. Палки величаво
именовались «скипетрами школы, пред которыми юношество должно склонить голову».
Розги – символ педагогики прошлого – не
только заботливо развешивались по стенам и расставлялись по углам классных
комнат, но и постоянно упоминались в учебных текстах, дабы шалуны и бездельники
не забывали о том, что «корень учения горек». Били даже детей королевской
крови. Хрестоматийный
исторический факт: восьмилетнего Людовика XIII высекли в день коронации, и
он сказал, что лучше обойдется без почестей, лишь бы его не истязали.
«Похвала розге» – общее место нравоучительных
стихов и школьных учебников допетровской эпохи – перешла и в более поздние
сочинения дидактической направленности, изображение устрашающего пучка прутьев
повторялось от иллюстрации к иллюстрации. При этом порка считалась еще
«благородным» наказанием, простолюдин просто давал ребенку тумака или затрещину.
Ну а самой, пожалуй, популярной забавой взрослых, сочетавшей развлечение с назиданием, было дарение розог детишкам на праздники. Послушные да работящие получали игрушки и сладости, а озорники и лентяи – пучок березовых прутьев. Вот как рассказывает об этом Алексей Гедеонов в романе «Случайному гостю»: «Розги продают тайно, рядом с такими же, типично декабрьскими вещами: связками лука, калиной в гроздьях, кроличьими ушанками, валенками. Перед сделкой взрослых спрашивают: “Ризочку?” – и за пятак продают прутик. Дома розги полагается обернуть серебряной фольгой, также тайно. И по секрету от нас, детей, подложить к изголовью кровати вместе с кульком конфет».
Подобные подарочки частенько обставлялись
словесным антуражем – для усиления эффекта. Один из ярких примеров находим еще
у Николая Лескова в повести «Смех и горе». Вечером накануне праздника дядя
интригует юного племянника обещанием «большого сюрприза», наутро же бедный
парнишка видит висящего на голубой ленте вербного купидона с пучком розог,
кокетливо перевязанного такой же голубенькой ленточкой. Мало того, к ленте
прикреплена записка от веселого и находчивого дядюшки: «Кто ждет себе ни за что ни про что радостей, тот
дождется за то всяких гадостей».
Двойная
магия чтения
В описании традиционных практик «принудительно-добровольного»
устрашения детей нельзя не упомянуть сказки – как народные, так и авторские: «Румпельштильцхен» братьев Гримм, «Синяя Борода» в обработке
Перро, «Карлик Нос» Гауфа, «Девочка, наступившая на хлеб» Андерсена… Не говоря уже о нашем неподражаемом «Скирлы-скирлы,
на липовой ноге, на березовой клюке»! Жуткие карлики-калеки, отвратительные
ведьмы, всемогущие волшебники-злодеи, свирепые звероподобные демоны, бесплотные
духи-призраки и прочая нечисть из самых глубин
преисподней. Не менее пугающи и человеческие
персонажи: кровожадные разбойники-каннибалы, коварные соперники-отравители,
жестокосердные мачехи, зловещие чернокнижники, мрачные могильщики, заплечных
дел мастера… Читай, слушай и бойся сколько душе
угодно!
При этом сквозной мотив множества сказок –
жестокое обращение с детьми. Взять только сюжеты братьев Гримм: детей бросают в
лесу («Белоснежка», «Гензель и Гретель»),
сжигают («Госпожа Труда»), обезглавливают («Можжевельник», «Верный Иоганнес»), превращают в зверей («Братец и сестрица»),
избивают и морят голодом («Бедный мальчик в могиле»). В русской
литературе тоже имеются сочинения устрашающего содержания: «Игоша»
Владимира Одоевского, «Черная курица, или Подземные жители» Антония
Погорельского, «Уж» Льва Толстого способны напугать даже неробких малышей.
В позапрошлом веке «педагогика ужаса» отливалась не только в назидательные рассказы, но и в подобия современных «садистских стишков». Покуда деревенские жители стращали своих отпрысков Серым Волчком, образованные горожане в качестве педагогического пугала использовали образцы «высокой» поэзии. Один из самых известных – сборник стихотворных назиданий Struwwelpeter (нем. «Неряха Петер») немецкого психиатра Генриха Гофмана-Доннера, написанный для четырехлетнего сынишки Карла в 1845 году и имевший бешеный успех по всей Европе. «Штрувельпетер» имел целью оградить детишек от опасных действий и отучить от вредных привычек. Вот один малец отказывался от супа – и на пятый день умер от истощения; другой сосал пальцы – враз лишился их одним движением портновских ножниц; три озорника дразнили мавра – едва не утонули в чернильнице…
В русском переводе эта книжка
выходила под заголовками «Забавные рассказы и занимательные картинки для
детей от трех до шести лет» и «Степка-растрепка» и
вызвала волну подражаний и продолжений: «Ваня-сладкоежка»,
«Девочка-шалунья», «Петашка-замарашка», «Клим-разиня» и многие другие. До Октябрьской
революции «Степка» многократно переиздавался, пока советская педагогика не признала книжку вредной для хрупкой детской
психики.
Еще
один мастер детских страшилок – немецкий поэт-юморист Вильгельм Буш, чьи
стихотворные повести, например «Два шалуна» (1865), исполнены не меньшей
кровожадности и нескрываемого злорадства над
озорниками. Пронырливые ребятишки попадаются на воровстве, за что крестьяне
перемалывают их юные косточки на мельнице и пускают на корм уткам. Ага, тебя
перемелют, а ты не воруй! В другой повести мальчик Петер катается по льду реки,
проваливается в воду и замерзает, а находчивые родители ставят его оттаивать в
печке, но тщетно: «Превратился мальчик в кашу – мы кончаем сказку нашу».
Грозными и жестокими нравоучениями
прославился также британский автор Хилэр Беллок, чьи «Назидательные истории для детей» (1907)
впечатляют уже одними названиями: «О Ребекке, которая для забавы хлопала
дверьми и трагически погибла»; «О Матильде, которая говорила неправду и была
сожжена». В 2012 году эти душераздирающие сказания вышли в русском переводе
Григория Кружкова в «Книге зверей для несносных
детей».
Однако, пожалуй, самым впечатляющим литературным назиданием для детей была вышедшая в 1865 году книжка Генри Луи Стивенса «Смерть и похороны бедного петушка Робина» (англ. Death and Burial of Poor Cock Robin) с замечательными гравюрами-иллюстрациями Генри Луиса Стивенса. Издание состояло всего из одной песенки-потешки, впервые записанной в 1744 году и со временем ставшей одним из архетипов убийства в мировой культуре. Это душещипательная и по-настоящему страшная история гибели петуха, рассказанная его друзьями-животными накануне погребения. «Кто собрал его кровь? / Я, – сказала Рыба, – / Я со своим маленьким блюдцем, / Я собрала его кровь…» На примере судьбы несчастного Робина маленькие британцы постигали азы «науки умирания» – викторианцы и здесь проявили себя в педагогическом всеоружии.
Помимо суггестивных эффектов – внушения и назидания, у чтения есть и другой, более скрытый, но не менее важный эффект – защита от экзистенциальных страхов, создание иллюзии защищенности. Очень хорошо это описано Владимиром Данихновым в романе «Колыбельная»: «Она сидела на стуле возле его кровати и по слогам читала ему сказку, а он лежал, натянув одеяло до подбородка, и смотрел в потолок, по которому бегали огни ночника. Юра тогда думал, что огни – это разноцветные глаза чудовищ, которые следят за ним. И если сестра уйдет, они немедленно накинутся на него и сожрут. Поэтому он требовал, чтоб сестра читала ему постоянно».
Магия Слова двунаправленна: оно способно и пугать, и ограждать от страхов.
Советские
ужастики для детей
Время идет – появляются новые и новые
литературные персонажи-жупелы, от которых детские сердца уходят в пятки, а
глаза становятся чайными блюдцами.
Самыми, наверное, популярными в СССР были Бармалей и Мойдодыр. Рожденный
фантазией Корнея Чуковского и талантливо воплощенный в иллюстрациях Мстиславом Добужинским, кровожадный разбойник одновременно и жуток, и
смешон. Равно как и оживший умывальник на иллюстрациях Владимира Сутеева бесконечно уморителен, но и по-настоящему грозен в
своем маниакальном преследовании маленького грязнули.
Кошмарнее, пожалуй, только заклятье «мутабор!» из
сказки Гауфа «Халиф-аист», а снятый по ней советский
мультфильм – один из самых страшных кинопродуктов для
детворы. Достойным конкурентом, хотя и в совсем иной стилистике, можно считать
разве что мультик «Сражение» по рассказу Стивена Кинга, снятый в 1986
году студией «Киевнаучфильм».
Наряду со сказочными героями были и реальные персонажи для устрашения озорников. Какой советский ребенок не робел перед «дяденькой мильцанером»? В роли пугала он отлично показан Николаем Носовым в рассказах «Милиционер» и «Саша». Но что страж порядка в сравнении с серийным убийцей! Маньяк – самая ходовая страшилка 1970–90-х годов: «Мосгаз»-Ионесян и «ростовский потрошитель» Чикатило, садисты-педофилы Сливко и «Фишер»-Головкин, «витебский душитель» Михасевич и «новочебоксарский людоед» Николаев, каннибалы Спесивцев и Суклетин, «Лжедмитрий»-Кузнецов и «Терминатор»-Оноприенко – этих нелюдей одинаково боялись и дети, и взрослые. Они становились героями не только криминальных сводок, но и классных часов, инструктажей по безопасности в пионерлагерях, после которых шокированных детей, случалось, увозила «скорая».
Значимую роль в материализации страхов играла и сама политическая ситуация периода СССР. Холодная война и угроза атомной бомбардировки, ядерная зима и лучевая болезнь, бумажные журавлики Садако Сасаки и письмо Саманты Смит… Учебные тревоги с противогазами, инструктаж на уроках начальной военной подготовки: «В случае термоядерного взрыва ложиться ногами ко вспышке». Пробирающая до дрожи песня на слова Льва Ошанина «Во имя завтрашнего дня» в репертуаре всех советских школьных хоров. Тревожные сводки еженедельных школьных политинформаций, проведение которых вменялось в обязанность каждому советскому школьнику.
В копилке страхов советского ребенка, целенаправленно пополняемой
идеологически грамотными взрослыми, также зараженные джинсы и отравленная
жвачка, которые предлагали коварные враги-иностранцы; начиненные взрывчаткой
игрушки, что подбрасывались по ночам на детские площадки и в школьные дворы
американскими шпионами; пропитанные ядом стаканы, якобы появлявшиеся в
автоматах с газировкой усилиями сумасшедших граждан или тех же диверсантов.
Советское мировоззрение было поистине неистощимо на подобного рода страшилки, потому и по сей день служит
неисчерпаемым источником литературных сюжетов.
Почем
пучок розог?
Современность насмешливо изгоняет древних
монстров-пугал – с зубовным скрежетом они обиженно улетают, убегают, уползают в
кинофильмы, компьютерные игры, постмодернистские романы и музеи ужасов. Например, Ламия возникает
в «Задверье» Нила Геймана и
«Цирке проклятых» Лорел Гамильтон и «Царстве Ночи»
Лизы Джейн, «Сердце Пармы» Алексея Иванова и «Малой Глуше» Марии Галиной.
У Лорел Гамильтон
есть также роман «Кровавые кости», где появляется одноименный монстр, бывший
жупел маленьких викторианцев.
Крампус появляется в одноименной фэнтези-комедии,
Бугимен –
в знаменитом
ужастике «Хэллоуин»,
телесериале «Зачарованные». Есть
остросюжетный фильм Мигеля Анхеля Виваса
«Старик с мешком». Образ Мойдодыра эксплуатируется в
российской рекламе моющих средств и сантехники, в оформлении детских площадок и
парков. Огры, Зеленозубая
Дженни, Джек-Прыгун и те же Кровавые Кости, Ламия, Бугимен попали в знаменитый проект Monster in My Pocket. Бабай стал героем веселого мультика, в котором выступает
предводителем армии детских страхов.
С розгами пару лет назад вышла и вовсе забавная история. Перед началом учебного года в Самаре и Тольятти появилась реклама «мотивирующих» ученических розог по привлекательной цене 99,9 рублей за пучок. В «инструкции по применению» предлагалось «с небольшой силой приложить к нуждающемуся в воспитании, повторить нужное количество раз». Шутку оценили не все – в Федеральную антимонопольную службу поступила жалоба на «рекламу насилия над детьми».
Ну а те, у кого есть чувство юмора, могут ознакомиться со сборниками иллюстрированных иронических страшилок Михаила Котина «Пугалки для непослушных детей» и Станислава Востокова «Как правильно пугать детей».
В современном мире ужасы загнаны в рамки
обычаев и приличий, прагматически освоены и красиво упакованы. А там, где не
достает метла культуры, помогает молоток судьи. Однако сами страхи никуда не
исчезают и, пребывая в глубинах психики, на периферии сознания, готовы в любой
момент напомнить о себе сухостью во рту и коленной дрожью. Почему так
происходит?
Колдовство
всамделишно
Вера в страшилищ
коренится не в психологии, а в мифологии. Ведь миф не умозрительный конструкт,
не абстрактное и оторванное от реальности понятие – напротив, «миф есть
в словах данная чудесная личностная история», убедительно доказывает А.Ф. Лосев в «Диалектике мифа». Более
того, по Лосеву, миф – единственно подлинная реальность, воплощенная в чуде
живая жизнь. Мир-миф – первооснова бытия, колыбель истории человечества.
Детское сознание максимально близко мифологическому.
Неслучайно прежде бытовал глагол детствовать, то есть пребывать в детстве как
особом состоянии.
Для
ребенка слово материально, а колдовство всамделишно. Ребенку не нужны рациональные обоснования реальности мормоликий,
леших, багов. Детство отрицает понятие абсурда – в
детстве абсурд обретает статус особой логики. И уже в
архаической мифологии задана маргинальная позиция ребенка: он пребывает между
«тем» и «этим» светом, на меже сакрального (священного, иррационального) и профанного (обыденного, повседневного). Философ
Семен Франк назвал эту особенность детства жизнечувствием.
Фрейдистская психология объясняет детскую
веру в ужасы и эффективность страшилок более прозаично. Так, известный
американский психиатр Бруно Беттелхейм толковал
сказочные сюжеты пожирания детей монстрами как сценарии подавления «орального
импульса» малышей, сосущих пальцы. Другие
сказочные эпизоды, согласно фрейдистско-юнгианской
концепции (например, встреча с волком, ведьмой или тем же людоедом),
символизируют обряд инициации через переживание страха и преодоление опасности.
Не в последнюю очередь поэтому одновременно с ужасом
дети испытывают и удовольствие от таких сюжетов.
Здесь вновь важно акцентировать высказанную в
самом начале мысль. Устрашение детей – и как культурный феномен, и как
поведенческая модель, и как речевая практика – демонстрирует не только
торжество силы, ума, власти больших над слабостью, наивностью, бесправием маленьких.
Природа страха амбивалентна, в ней скрыт этический парадокс: угроза становится
словесным оберегом, а жестокие воспитатели превращаются в сверхзаботливых (англ. overprotective). Леденящие
кровь предания содержат один и тот же посыл: в мире множество опасностей – будь
осторожен. Не выходи за околицу. Не отворяй дверь волку. Не пей водицы из
лужицы. Сказка – это и наглядная демонстрация последствий порока (например,
лени) или нарушений запрета (например, покидать дом ночью), и обрядовая защита,
и аллегорическая «инструкция по технике безопасности», и способ регуляции
поведения.
Все действительно так, но лишь пока устрашение не
доведено до травматического предела, пока угроза не становится словесной пыткой.
И какими бы чудовищами ни пугали
детей, главное из них – сам Человек, единственный из всех живых существ
наделенный даром Слова и только им способный застращать
в прямом смысле до смерти. Образцовая иллюстрация – рассказ Федора
Сологуба «Червяк».
Двенадцатилетняя Ванда живет на квартире
учительницы. Однажды девочка нечаянно разбивает любимую чашку хозяина, и тот в
отместку изобретает изощренный способ наказания: грозит Ванде червяком, который
ночью «вползет прямо в глотку и все чрево расколупает».
Гордый собственной выдумкой садист повторяет
ее изо дня в день, уснащая все новыми гадкими подробностями. Но Россия не
Спарта, где детвору пытали страхом ради будущего мужества, и несчастная Ванда
умирает. Формально от чахотки, а на самом деле от веры в червяка, сожравшего ее
заживо…
Страх заставляет наши биологические часы
тикать громче. И пугая других, и пугаясь сами, мы отчетливо ощущаем свою
конечность, смертность. Распаленным взрослым в дрессуре маленьких озорников
главное – не заиграться и помнить пословицу: «Детки возмужают – батьку
испугают». А еще – помнить, что Бука не
только злобен, но и неразборчив. И, как в знаменитом рассказе Стивена Кинга,
Бука запросто может слопать нас самих.