Ольга Бухина. Гадкий утенок, Гарри Поттер и другие. Путеводитель по детским книгам о сиротах
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2017
ОЛЬГА БУХИНА. ГАДКИЙ УТЕНОК, ГАРРИ ПОТТЕР И ДРУГИЕ.
ПУТЕВОДИТЕЛЬ ПО ДЕТСКИМ КНИГАМ О СИРОТАХ. – М.: КОМПАСГИД, 2016.
Начало XXI века ознаменовалось вспышкой интереса к «детской» тематике практически во всех сферах жизни. Здесь и внезапное пробуждение внимания к детской и подростковой литературе, и настойчивое постулирование раннего развития, и популярность всевозможных психологических лекций и тренингов, ориентированных на родителей, и изменения в законодательстве, вызывающие острую общественную реакцию…
В числе этих изменений – вопросы, касающиеся помощи детям-сиротам, их институционального и семейного воспитания. Так получилось, что именно эта тема в России пока еще ждет своего современного автора, потому что – в отличие от отечественной литературы XIX–XX веков, зачастую ставящей историю сироты в самый центр повествования, – современная русская проза в большинстве случаев этой проблемы не то чтобы не касается, но, касаясь, обходит по краю. В результате мы имеем либо автобиографические книги-исповеди[1], либо редкие примеры удачных художественных сюжетов – прежде всего, как замечает и О. Бухина, в прозе двух авторов – К. Мурашовой и Д. Сабитовой.
Книга О. Бухиной – приглашение к продолжению разговора, начатого несколько тысячелетий назад. Материал, поднятый и переработанный автором, охватывает период от мирового фольклора до книг, созданных в 2010-е годы; галерея портретов детей-сирот, представленных в «Путеводителе», знакомит читателя как с мифологическими полубогами, включенными в первобытную систему архетипов, так и с реальными беспризорниками, выросшими в советских коммунах; как со сказочными приемышами, взявшимися из ниоткуда, так и с современными социальными сиротами, по пути к приемным родителям проходящими множество государственных инстанций. Сюжет сиротства искусно встраивается Бухиной в общую мировую историю. К примеру, в главе «Задорные американцы» освещается социальная политика США в XIX веке, разительно отличающаяся от той же политики в Англии (чего стоит только программа по семейному устройству городских беспризорников по сравнению с диккенсовской системой работных домов!), а в разделе II, целиком посвященном отечественным сиротам, подробно прослеживаются конкретные вехи советской истории, приведшие к увеличению количества «безнадзорных» детей.
Поэтому и определить жанр книги как литературоведение было бы ошибкой. Бухина использует довольно новаторский подход, сочетающий литературный анализ, социологическое освидетельствование и специальный психологический компонент, отсюда ее опора на разнесенные по различным научным пространствам источники – от В. Проппа до А. Маслоу. Она не просто прослеживает литературную эволюцию популярного образа, но и показывает, как менялось отношение к проблеме сиротства на протяжении последних веков, как завоевывала популярность сейчас уже признанная повсеместно система семейного воспитания: «В одном только Нью-Йорке в 1850-х годах обреталось, вероятно, около тридцати тысяч [сирот], и американскими благотворительными организациями была начата обширная программа, которая получила название “Поезда сирот”. Городских бездомных детей стали посылать на Запад. Усыновляли их в основном фермеры, нуждающиеся в рабочей силе…»[2] В этом плане интересен анализ романа Д. Уэбстер «Милый недруг» (1915), где едва ли не впервые во всей европейской литературе было заявлено, что детям, оставшимся без родителей, «жилось бы гораздо лучше в любящих приемных семьях, чем в самом образцовом заведении, какое я могла бы создать»[3].
Что же касается психологии, то Бухина – в большинстве случаев, к сожалению, предпочитающая оставаться в тени многочисленных авторитетов, чьи мнения в избытке приводятся в книге, – походя делает ряд увлекательных наблюдений об авторах и героях. Таково, например, замечание, что у «идеального сироты» Оливера Твиста психологии как таковой просто нет, ибо его задача – прежде всего служить маркером-проявителем человеческих качеств других персонажей: «Если ты хорошо относишься к Оливеру – ты хороший, если плохо – плохой…»[4] Или подчеркивание разницы между бессловесными английскими и задорными, жизнелюбивыми американскими героями «сиротской» прозы. Или метко подмеченная перестановка акцентов: действительно, в современной литературе роль растопителя жестоких сердец, прежде отданная сироте, все чаще передоверяется «особому ребенку», ребенку-инвалиду. Возможно, потому, что общество наконец-то дозрело до интеграции инвалидов, а возможно, и потому, что все меньше остается людей, незнакомых с реальными, а не вымышленными сиротками, которые – со всем своим социально-психологическим багажом – вряд ли могут кого-либо умилить. Бухина говорит и об этом: «Как мы видели в предыдущих главах, сироты в детских книжках, особенно в книжках девятнадцатого и начала двадцатого века, традиционно очень “полезны”. Они символ невинного страдания, очищающего тех, кто вокруг, чуть ли не святые. Рядом с ними мир преображается… Но в конце двадцатого и в начале двадцать первого века в литературе появились совсем иные сироты. В них нет ничего ангельского, им совершенно не хочется помогать. От Гилли одни неприятности, а сменившая несколько детских домов и приемных родителей Трейси, ни на минуту не задумываясь, готова расквасить чей-то нос, утащить чужое нарядное платье или натворить “на слабо” что-нибудь опасное». Заметим в скобках, что перечисленные исследователем «грехи» Галадриэль Хопкинс («Великолепная Гилли Хопкинс» К. Патерсон) и Трейси Бикер (одноименная серия Ж. Уилсон) – далеко не самое страшное, что может вытворить современный герой-сирота.
Увы, эти дельные бухинские замечания и любопытные наблюдения приходится по крупицам вылавливать в информационном потоке, пестрящем высказываниями переводчиков, детских писателей, психологов, социологов и исследователей литературы. Стремление автора подкрепить себя авторитетом предшественников понятно, но беда в том, что обилие имен, внятных для специалиста, мало что говорит большинству читателей, обозначенных как целевая аудитория «Путеводителя» («Путеводитель будет полезен родителям, библиотекарям и педагогам, стремящимся подобрать наиболее подходящую литературу для детского чтения», – указано в аннотации). К тому же если ряд приведенных Бухиной мнений действительно важен – и проясняет либо историю вопроса, либо отношение к нему, – то большинство из них не несет никакой дополнительной информации или попросту подменяет авторский голос. Например, для того чтобы сообщить, что Сара Кру, героиня повести Ф.Э. Бернетт «Маленькая принцесса», умна и наделена чувством собственного достоинства, совсем необязательно прибегать к посредничеству Н. Трауберг, пусть она и замечательно перевела эту книгу.
Видимо, провисая под грузом используемой информации, система организации материала в «Путеводителе» время от времени дает сбой. Скажем, подробно анализируя историю сиротского детства Козетты, которая, будучи извлечена из романа «Отверженные», сделалась самостоятельным «фактом детской литературы», Бухина упускает из виду историю Гавроша, еще одного французского «социального сироты». Между тем «сюжет Гавроша» в романе не просто оттеняет Козеттин сюжет, но и дает начало будущему европейскому метасюжету – истории о сироте на баррикадах, оборачивающейся в итоге историей о сыне полка.
Та же неприятность подстерегает финальную «Энциклопедию сирот» – именной указатель осиротевших литературных героев, «поделенных» в соответствии с довольно сомнительной классификацией («круглые сироты», «усыновленные», «полусироты», у которых нет либо отца, либо матери и т. д.). Во-первых, учитывая статистику смертности двух минувших веков, в подобную классификацию можно вписать почти каждого первого, а во-вторых, и в этом реестре случаются очень досадные сбои. К примеру, в число круглых сирот у Бухиной неизвестно как попадают и твеновский Г. Финн, как известно, воспитывавшийся отцом-алкоголиком, и патерсоновская Гилли Хопкинс, в конце концов возвращающаяся к матери, и сабитовские Павел и Гуль, у каждого из которых живы – и даже принимают в детях участие – их биологические отцы. Да и нужна ли подобная энциклопедия, если поскреби каждого значимого литературного персонажа – от братьев Карамазовых до Жюльена Сореля, от Анны Карениной до Бекки Шарп – и найдешь сироту?
На самом деле, у Бухиной получился не столько путеводитель, сколько калейдоскоп сиротских образов, на большой скорости промелькнувших в сознании читателя. Здесь и сказочные герои, и зооморфные персонажи, и фантастические существа, и авторы собственных биографий… Столь богатый и разноплановый материал требует большей композиционной отлаженности, а этого в «Путеводителе» Бухиной нет. Начинаясь как будто бы строго хронологически (см. раздел «Откуда есть все пошло»), дальше повествование сбивается в географический план, затем – в жанровый… Сущности множатся, информационный поток расширяется, а полноценного представления об исходной проблеме у читателя нет. Думается, что в этом отсутствии единого принципа архитектоники и состоит основная проблема.
А ведь если правильно организовать все исследованное Бухиной множество образов, тем и сюжетов, мы могли бы иметь дело уже не с «расходными материалами», а с действительно долгожданным исследовательским бестселлером.
Первый, и самый напрашивающийся, принцип организации – хронологический. От мифа – к сказкам, от сказок – к сентиментальным романам, в которых герой-сирота не столько реальный ребенок, сколько сосредоточение идеальных, по мнению автора, черт; от сентиментальных романов – к романам реалистическим, где сиротство рассматривается прежде всего в социальном контексте. Наконец, от социально-критического реализма – к современной детской книге, ставящей в центр повествования конкретный психологический образ конкретного – социального или круглого – сироты. Этот подход хорош своей эволюционностью, а также тем, что позволяет проследить, как примитивные архетипические сюжеты сменяются более сложными, как трансформируется отношение к детскому институциональному воспитанию, как «идеальный сиротка» постепенно теряет свою идеальность и обретает реальные, обусловленные текущими обстоятельствами черты.
Второй принцип – географический. Собственно, Бухина начинает именно с «географии сиротства», но тут же отказывается от этого тематического ключа, предпочитая более говорить о «жанрах, темах и проблемах», чем о том, как устроена жизнь сироты в разных странах. Между тем даже по ее коротким, впроброс, наблюдениям видно, как много возможностей предлагает географическая композиция[5]: от знакомства с традициями и социальными ценностями до наблюдения за эволюцией национальной «семейной системы». Кроме того, географическая организация текста позволила бы выделить место необходимым фактическим комментариям. Скажем, в английском разделе был бы вполне уместен краткий экскурс в историю работных домов[6], а в русской «дореволюционной» главе – рассказ об атмосфере женских институтов XIX века, блистательно воспроизведенной в автобиографической трилогии А. Бруштейн «Дорога уходит в даль», – со всеми ее надрывами, девичьими истериками, «обожаниями», массовой экзальтацией и т. д. Возможно, наивные и экзальтированные институтские повести Л. Чарской на таком историческом фоне казались бы много понятнее.
Наконец, третий принцип – собственно психологический. Отчасти этот принцип Бухина пытается использовать в «Энциклопедии»: по сути, ее деление на круглых сирот, на усыновленных и на тех, кто считает себя сиротами, в большей степени основано на самоощущении героев, чем на действительных фактах. Однако предложенная классификация не дает никакого реального представления ни о психологических, ни о поведенческих свойствах героев. Насколько информативнее был бы рассказ о тех травмах привязанности, которые получает ребенок, теряя родителей, и о связанных с ними особенностях поведения! Подобный инструмент помог бы выделить и основные реакции детей на историю собственного сиротства, и формирование определенных черт характера: раздражающую взрослость и правильность Павла («Где нет зимы» Д. Сабитовой), демонстративность уже упомянутой Гилли Хопкинс, недоверчивость Гарри Поттера… Не говоря о том, что поттеровская сага Дж. Роулинг – настоящий психологический квест для детей и родителей, в котором освещены всевозможные травмы привязанности и особенности развития детей в разных семьях. Кажется, в этом качестве его догадались использовать только на школах приемных родителей – вот бы и литературоведение сюда добралось.
Одним словом, «Путеводитель» О. Бухиной хорош тем, что обозначает начало уже современного литературного разговора о сиротской проблеме. Хорошо бы, чтобы к этому разговору в скором времени присоединились и новые голоса.
[1] В большинстве своем эти книги написаны
самими бывшими сиротами («Белое на черном» Р.Д.Г. Гальего,
«Трава, пробившая асфальт» Т. Черемновой), но в последнее время стали появляться
и книги приемных родителей – например, «День девятый» А. Гайкаловой
или «Не благодарности ради» Е. Хохловой. К сожалению, несмотря на очевидную
ценность биографического материала, в художественном отношении эти книги довольно
слабы и вряд ли способны – в отличие от книги того же Гальего
– оказать какое-либо влияние на литературный мейнстрим. А ведь опыт такого зрелого, взрослого, родительского
отношения к жизни явно не повредил бы современной словесности.
[2] С этого сюжета –
путешествие двух сестер и брата, лишившихся матери, на «поезде сирот» и попытка
найти для них новых родителей – начинается роман К. Мэннинг
«Моя нечестивая жизнь» (2015), к сожалению хронологически не вошедший в «Путеводитель»,
при том что тема сиротства становится в нем едва ли не
определяющей.
[3] Бухина заканчивает цитацию именно здесь, но дальше идет совершенно замечательное признание, под которым и сегодня, спустя
сто лет после выхода «Милого недруга», может подписаться любой из российских специалистов:
«У нас очень много лишних мальчиков, и никому они не нужны… Я могла бы поместить
тысячу девочек с золотыми кудрями и ямочками на щеках, но хороший живой мальчуган,
от девяти до тринадцати, – совершенно неходовой товар». Увы, увы.
[4] Интересно, что в
профессиональном обиходе именно имя Оливера Твиста становится синонимом для завышенных
и ничем не оправданных ожиданий приемных родителей.
[5] Характерно, что именно
этот тип композиции выбирает для своего обзора критик детской литературы Т. Соловьева,
показывая, как влияет ментальность не только на способ авторского разговора, но
и на способ изображения героя-ребенка: «Нетрудно заметить, что, в отличие от скандинавской
литературы, предпочитающей оставлять героя или героиню один на один с большим миром,
южная традиция детской прозы предполагает насыщенный семейный контекст. Большое
внимание здесь уделяется родственным связям, преемственности и семейным обычаям;
ребенок в “южной” детской прозе – не только знакомящийся с миром взрослеющий человек,
но и представитель определенного клана, чью родовую философию, выходя из семьи,
он уносит с собой. Русскоязычная же детская традиция, как правило,
стремится соединить в себе и то и другое…» (Соловьева Т. Не быть островом.
Детская литература начала XXI века // Вопросы литературы, 2017, № 1. – С. 107).
[6] Ср. с тем, как об
этом рассказано в культовом английском романе Д. Уорф «Вызовите акушерку» (2002):
«Когда я была ребенком, мне указывали на местный работный дом, сопровождая жест
испуганным приглушенным шепотом. Даже пустое здание, казалось, вызывало страх и
ненависть. Люди не ходили по дороге, на которой он стоял, или по крайней мере шли
по другой стороне улицы, отвернувшись… Всю свою жизнь я
смотрела на эти здания с содроганием».