Лев Данилкин. Клудж
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2017
Сергей
Оробий родился и живет в Благовещенске. Критик,
литературовед. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского
государственного педагогического университета. Автор монографий «”Бесконечный
тупик” Дмитрия Галковского: структура, идеология,
контекст» (2010), «“Вавилонская башня” Михаила Шишкина: опыт модернизации
русской прозы» (2011), «Матрица современности: генезис русского романа 2000-х
гг.» (2014). Печатается в бумажных и электронных литературных журналах.
ЛЕВ ДАНИЛКИН. КЛУДЖ. – М.: РИПОЛ КЛАССИК, 2016.
Чтобы понять, о чем эта книга, нужно было прочитать ее дважды: первый раз – «с микроскопом», второй – «в бинокль».
«С микроскопом» – значит не торопясь, смакуя детали, разглядывая подробности, а то и штурмуя сомкнувшиеся плотными рядами синтаксические конструкции – Данилкин, похоже, один из последних в русской литературе авторов, не изменивших, увы, точке с запятой: «Многие полагают, что Йемен – логово Аль-Каиды, по степени пригодности для туризма занимающее почетное место где-то между Суданом и Афганистаном; что ж, когда в аэропорту тебя встречает джентльмен в грязно-белом платье и сером пиджаке, плюс чалма из арафатки и кривой кинжал за золотым поясом, предубеждения скорее укореняются; ну да, по крайней мере, сразу понимаешь, что ты попал именно туда, куда намеревался». Уф.
Фирменные многоэтажные метафоры знакомы еще по рецензиям «Афиши»[1], но на этот раз автор покидает территорию Вавилонской библиотеки и отправляется куда глаза глядят. «Клудж» – «донжуанский список путешествий», Данилкина чрезвычайно интересуют фриковатые места и их не менее фриковатые обитатели: Алексей Иванов в Перми, Барнс в Лондоне, «Адольфыч» в Киеве, Фейбер в шотландском захолустье. «Хоть ты тресни, однако ж все мои путешествия превращались в следственные эксперименты – проверить, как на самом деле выглядят места, о которых я прочел в книжках; да и самыми интересными идолами из всех, до которых мне доводилось дотрагиваться, неизменно оказывались литераторы». В ту землю, которая еще не породила великого писателя-эксцентрика, он приедет сам – и зафиксирует очередную смысловую аномалию: «Как Дарвин обнаружил на Галапагосских островах нечто такое, что позволило ему сформулировать идею эволюции, так и в Эфиопии есть особая атмосфера, погрузившись в которую, осознаешь, что существующая картина мира может быть пересмотрена… Никакие натянутые параллели с западной историей не в состоянии объяснить эти колоссальные взрывы энергии – и сменяющие их многовековые затемнения: глухую шахтную темень». Да уж, такого не вычитаешь: автор лично удостоверяет, что ковчег Завета напоминает размером стиральную машину, своими глазами наблюдает, как во время тахрирских событий, пока в стране нет иностранцев, египтяне достраивают свои пирамиды, да и курган около Эйвбери в Англии выглядит очень подозрительно: «огромный курганище, почему-то обнесен изгородью, даже ступить на него нельзя, не то что… Якобы что-то там можно нарушить. Почему, спрашиваю, не копают? “Нет средств”. На то чтоб Адрианов вал восстанавливать… есть средства, а чтобы Эйвберри раскопать… Странно, нет?»
Словом, «Клудж» совсем не «про книжки», однако же и не «про путешествия». Но ведь и предыдущие книги Данилкина были не тем, чем кажутся. Интересно, что каждый раз он не изобретал новый жанр (что неизменно грозит изобретением велосипеда), а заново расставлял акценты. В «Парфянской стреле» (2006), «Круговых объездах по кишкам нищего» (2007) и «Нумерации с хвоста» (2008) реанимировал жанр ежегодного литобзора, с азартом книголюба-разночинца провозгласив «Большой Взрыв» в русской словесности. В «Человеке с яйцом» (2007), «Гагарине» (серия «ЖЗЛ», 2011) и «Ленине» («ЖЗЛ», 2017) просветил рентгеновскими лучами своих героев, чтобы предъявить широкому читателю высокоточный снимок не «замечательной жизни», но «замечательной идеи», носителем которой герой и является. «В конце концов, люди читают книжки затем, чтобы узнать какую-то невероятную историю – и понять, как все устроено на самом деле» (это из заметки «Первый год с Лениным»). «Смысл проекта – продемонстрировать, что правда непостоянна. Если хотите, меня интересует гуманитарная “окончательная теория” – ну знаете, как вот сейчас пытаются состыковать квантовую механику и теорию относительности» (а это из заметки «Питчинг» – воображаемого собеседования с инвесторами, будто бы готовыми оплатить фоменковедческие штудии).
Дело оставалось за малым – понять, как все устроено.
Здесь-то нам и потребуется «бинокль». Случай главного героя «Клуджа» – это случай Дон Кихота: некто начитался романов и, заразившись навязчивой идеей, отправился в путешествие, по пути сражаясь с ветряными мельницами предрассудков и открывая невиданные земли. Как и сервантесовский Дон Кихот, герой «Клуджа» понимает в финале некую высшую правду: «Пространства, экзотика, кругозор, география, списки – все это в конце концов забудется; что останется, так это истории про нас самих; которые рано или поздно сложатся в Историю!»
Ее-то Данилкин в конечном счете и пытается разгадать, руководствуясь при этом наиболее эксцентричными советами: «Перед первым моим выездом, по-моему в Сирию (которая у него [академика Фоменко. – С.О.], по сути, и есть Рос-сия, Си-рия, Дамаск – Да Москва), я попросил у него совета: ну хорошо, Анатолий Тимофеевич, а вот на что обращать внимание? к чему приглядываться? И он сказал две вещи – шокировавшие меня своей нелепостью, – которые я тем не менее запомнил. Первая: “Заглядывайте статуям за спины”. И вторая: “Ищите повсюду следы Куликовской битвы”». Итак, все главное происходит по логике клуджа – то есть отключает логику вовсе, книжки с их «идеями» – только следствие этого процесса.
Им, книжкам, посвящена единственная сугубо литературная статья «Клудж» – та, что дала название всей книге. В ней опробован самый верный способ говорить о словесности – описывать ее через исключения. Правда, в этом случае у вас не выйдет ни диссертации, ни сколько-нибудь «убедительной», «правильной» научной статьи вроде тех, что бесконечным караваном направляются к вратам с сияющей надписью «Перечень ведущих рецензируемых научных изданий, одобренных Высшей аттестационной комиссией РФ». Зато у вас получится нечто, максимально похожее на правду. Избегая искушения классификациями, Данилкин заключает: «Может быть, главная характеристика литературы нулевых – она не поддается централизации, гуртованию. В литературе нулевых не появилось такого писателя, каждый новый роман которого, словно колесница Джагернаута, давил бы своей мощью все остальные тексты». Это, однако, не помешало ему провозгласить «великим национальным романом» «Матисс» Иличевского.
Можно ли предположить, что в ситуации стремительной маргинализации литературы (визуальный век и все такое) «Клудж» есть новый способ говорить о словесности? Ведь и сама литературная критика, как средневековые странники, разбредается сегодня в разные стороны, примеряет разные амплуа, разве нет? Серия «Лидеры мнений», в которой вышел «Клудж», тому подтверждение.
Сам Данилкин, однако, предпочитает говорить о себе как о литературном критике в прошедшем времени. Главное его читательское достижение, судя по «Клуджу» (а еще – повод для бесконечной самоиронии), – это полные собрания сочинений Ленина, Проханова и Фоменко. Слишком сильный идейный наркотик, после него картина мира не может остаться прежней: «Мне же приходилось, когда я был литературным критиком, тоже высказывать суждения, опираясь исключительно на свой вкус, на свои представления о каноне. Но что такое литературная критика по сравнению с историей; peanuts. Ну залезу я на табуретку, и заявлю я, что, там, Улицкая или Аксенов – это не литература, а “Доктор Живаго” – графомания… Ну да, это странно, это может свидетельствовать о моей эксцентричности… Подумаешь. И совсем другое дело, если я заявлю, что Япония на самом деле долгое время была колонией России».
Встретив литературные 2010-е в прежней должности штатного обозревателя (и статусе «почти-Белинского»[2], Данилкин, однако, предпочел попрощаться с ними к середине десятилетия. Данилкин-критик остался в литературных «нулевых», которые сам и нанес на карты. Но дело не только в нем самом. 2000-е требовали азарта первооткрывателя, и «Парфянскую стрелу» сегодня перечитываешь как путевой дневник литературного Одиссея. Ныне литературные карты составлены, и в 2010-м больше потребны не Одиссеи, а Робинзоны, скромно обустраивающие отдельно взятый участок книжной реальности. Изменился не только критик – сама эпоха. 2000-е были хипстерски-гламурными, 2010-е – фейсбучно-политизированными – другими словами, «Афиша» уступила «Медузе». Отвечающая там за книжный раздел Галина Юзефович, кажется, воплощает именно такой тип критика Робинзона.
«Клудж» не opus magnum, хотя он служит обещанием этой книги. Видимо, ею будет труд о «новой хронологии» Фоменко. Ее публикацию Данилкин называет «социальным самоубийством», однако она, по всей видимости, неизбежна: осталось сказать решающее слово… И можно не сомневаться: он все-таки произнесет свое «а-все-таки-она-вертится», ведь азарт – тот бензин, на котором критик объезжает литературные владения. В конце концов, поставить на зеро, поверить клуджу – очень по-данилкински.
Делайте ставки, господа.
[1]«…тот, кто прочтет эту 540-страничную книжку больше
чем за день, может продавать конструкцию своих тормозных механизмов инженерам
“Формулы-1”» (о романе Олега Курылёва «Убить фюрера»). «Объективность – да и
краткость алфавита восклицательных звукоподражаний тоже – требует заметить,
что, как и всякий живой организм, роман не лишен недостатков…» (о нем же). «В
этот раз Проханов крутанул штурвал сильнее прежнего –
и, похоже, «Теплоход» протаранит-таки мол, за которым укрывались от иронии
скептиков самые преданные его читатели, чтобы, затонув, надолго стать
рестораном-поплавком, где будут проводиться конференции на тему “Проханов – графоман”» (о романе Александра Проханова «Теплоход “Иосиф Бродский”»).
[2] Сам Данилкин
прибегает к таким характеристикам, как «нано-Белинский»
и «книжный фильтр» – ресурсы его самоиронии неисчерпаемы. Его поклонники более
категоричны: «Я люблю читать хорошие рецензии. Может, они еще появятся, но
сейчас их, в общем, почти ноль. Люди, которым я бы сам с удовольствием деньги
платил – тот же Рома Волобуев, Лев Данилкин, – они
все занимаются чем-то другим. И в этом тоже несовершенство технологий. Я
уверен, что людей, которые готовы были бы еженедельно платить Данилкину, чтобы он продолжал писать про литературу,
достаточно много, чтобы Лев жил ни в чем себе не отказывая. Я в этом абсолютно
убежден. Но вот – не работает», – признается Александр Гаррос («Истина посередине не потому, что она там валяется,
а по законам физики» – разговор Юрия Сапрыкина с Александром Гарросом // Книжный портал «Горький», 2016, 12 сентября.