Анна Наринская. Не зяблик: Рассказ о себе в заметках и дополнениях
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2017
Мария
Савельева – журналист, литературный критик, кандидат филологических
наук. Автор книги «Федор Сологуб» в серии ЖЗЛ (2014). Живет в г. Йена (Германия).
АННА НАРИНСКАЯ.
НЕ ЗЯБЛИК: РАССКАЗ О СЕБЕ В ЗАМЕТКАХ И ДОПОЛНЕНИЯХ.
– М.: АСТ, 2016.
Анну Наринскую, автора книги «Не зяблик», успели кольнуть[1] с позиций толстожурнальной критики, и действительно, как и следовало ожидать, литературный обозреватель газеты «Коммерсантъ» работает в совсем иной манере, нежели, например, критики «Знамени». К сожалению, мы вряд ли когда-нибудь прочитаем рецензию на эти же тексты, написанную с противоположной точки зрения – с позиции адептов газетной экспресс-журналистики, потому что в безумном темпе делового издания такие отзывы могут даваться только устно и неформально. Однако то, как пишет Анна Наринская, с большим трудом вписывается в шаблоны газетной «перевернутой пирамиды», и автор иногда жалуется на свое прокрустово ложе: так, любой журналистский отзыв на недавно изданные письма Андрея Платонова кажется ей фальшивым и излишним, но поскольку «эта полоса “Коммерсантъ-Weekend” предполагает высказывания более развернутые – вот отчет сопроводительного и даже дополнительного свойства». В книге Наринская купировала многие журналистские штучки, которые содержались в газетных версиях ее текстов: краткий «лид», разжевывающий суть заметки, обязательные для прессы образные, но не всегда удачные (образы по заказу не рождаются) заголовки рецензий.
Наринской в «Коммерсанте» позволяют многое, что не разрешили бы рядовому журналисту: ставить сноски и помечать звездочками цитаты из чужого перевода, заигрывать с газетным форматом. Повесть Виктора Пелевина «Операция Burning Bush» Наринская называет «одним из лучших текстов» последнего времени: «И если бы восторженность не считалась в солидных СМИ дурным тоном, то я могла бы здесь написать, что горда быть современницей его автора». Очевидно, что в газетных жанрах Наринской тесно, поэтому таким коротким кажется ее интервью с Григорием Дашевским и некоторые другие материалы сборника.
Подход Наринской к содержанию рецензий тоже не укладывается в известные жанровые рамки. В некоторых ее рецензиях (например, на книгу «Бродский среди нас» Эллендеи Проффер Тисли) много говорится об общей оценке издания и почти ничего о его содержании, в других разговор о книге подменен мыслями о явлениях, смежных с теми, о которых в ней говорится (например, «Роман Всеволода Бенигсена “ВИТЧ”»). Сборник «Не зяблик» разделен на несколько смысловых блоков: это женская, философская, детская темы, история и современность, жизнь и смерть.
Согласно авторскому предисловию, цель книги – свериться с собой, посмотреть, как быстро и насколько радикально меняется взгляд журналиста на то, что он описывает. Из этого подхода вырастает концепция сборника – согласно подзаголовку, это двухмерный «рассказ о себе в заметках и дополнениях». Название «Не зяблик» восходит к фразе Льва Толстого, переданной Горьким. Когда автора «Анны Карениной» упрекали в непоследовательности, он отвечал: «Я не зяблик». «В том смысле, что Лев Николаевич не считал себя обязанным всегда повторять одну и ту же песню, придерживаться в точности тех же самых идей», – поясняет Наринская. Газетные заметки в ее книге дополняются взглядом на них спустя некоторое время. Автор откровенно пишет о комплексах журналиста: «ощущение неудовлетворенности входит в профессию». Это самое начало «рассказа о себе».
Первый из тематических блоков сборника – тоже, по сути, о неудовлетворенности. Наринскую явно занимает женская тема и женский вопрос. Не без сочувствия она цитирует эссе Вирджинии Вулф, в котором говорится, что быть женщиной – «это означает оставаться гувернанткой и влюбленной в мире, где большинство людей не гувернантки и не влюблены». Такая приниженная позиция во многом аннигилируется трактовкой «Джейн Эйр», которую предлагает Наринская: в романе Бронте есть загадочный эпизод – героиня покидает героя, узнав, что у него есть умалишенная жена, хотя никакой ревности это существо вызвать не может, а соображения традиционной морали вряд ли имеют серьезное значение для Джейн. По мнению критика, героиня хочет играть по своим правилам, а не подчиняться чужим планам, и в этом простом, в общем-то, тезисе много близкого автору: Наринская тоже разбивает правила. Она постулирует необходимость внимания к оппоненту и тут же опровергает себя, когда приводит свою рецензию на биографию Бродского, написанную Владимиром Бондаренко. Этого оппонента она не хочет слушать, поскольку иногда ощущает потребность стоять на своем во что бы то ни стало.
Философская линия книги удачно соединяется с иными ее мотивами. Главный идейный стержень сборника – это интервью Наринской с Григорием Дашевским о работах французского философа Рене Жирара и его теории желаний. «Желание не автономно», оно подражательно или отталкивается от противного, – постулирует Жирар, а Дашевский на этой основе анализирует современную политическую ситуацию: «В теперешнем мире интеллигентского сознания – та же зачарованность врагом: зачарованность властью и воплощающим эту власть человеком – Путиным». Идея «подражательности» желания, которая в кратком пересказе выглядит плоско, предстает гораздо более интересной в свете примеров: Набоков зависим от Достоевского, Достоевский – от западников и Тургенева.
Два полюса книги «Не зяблик» – это подражательность и самостоятельность, зачарованность врагом и искренняя борьба без прикрытий. Любовь-ненависть, по Наринской, – это «запретная» любовь национал-патриота Бондаренко к Бродскому, которая привела к радикальному обрусению нобелевского лауреата на страницах его недавней биографии. Дневник осведомительницы Софьи Островской, «копавшей» в том числе под Ахматову, демонстрирует, что отчеты «куда надо» были частью ее сложных и страстных отношений с объектами слежки. Сама Наринская на газетных страницах параллелей с философией Жирара не проводит, не тот жанр, но они напрашиваются, когда разнородные тексты оказываются соединены под одной обложкой.
В противоположность этим порожденным самообманом чувствам, «истина» искренности, по Наринской, – в диссидентском движении, которое сейчас не пинает только ленивый, в неполиткорректной свободе девяностых, в эстетических удачах писателей, режиссеров, музыкантов.
Любимый прием Наринской – в поисках истины сопоставлять любой культурный материал с современностью газетного читателя. Про биографию Андрея Вознесенского в серии ЖЗЛ она пишет: худшее, что «можно сделать по отношению к этому герою, к его поэзии, к литературе и памяти вообще» – «сделать судьбу и творчество этого человека… площадкой для выяснения собственных отношений с теперешними идеологическими противниками» на уровне читательских комментариев в интернете. Безусловно поднимаясь над этим уровнем, сама Наринская, однако, частенько впутывает память достойных – и не очень – людей в выяснение своих отношений с современностью. Поводом для таких сопоставлений могут быть, например, письма Бодлера или личность Гумилева. Характерная для Наринской похвала: «не устарел ни на йоту», хотя, судя по книге «Не зяблик», не устаревает по большому счету ничего, если иметь склонность к сравнению разнородных элементов. Одно из главных достоинств Наринской как публициста – внимание и уважение к моменту, в том числе к достаточно недавнему нашему прошлому.
Как об исторических событиях она пишет о первом концерте Pink Floyd в Москве в 1989 году и о смерти Фредди Меркьюри в 1991-м. Ее серия текстов о 1990-х дает их стихийному симпатизанту массу аргументов в пользу того, почему «лихое» и «ураганное» десятилетие было далеко не худшим в российской истории. С Наринской можно о многом спорить, например, о ее тезисе, что девяностые не описаны в литературе, или с утверждением, что за энергетический всплеск, последовавший за распадом СССР, тогда ничем не пришлось платить, и расплата пришла к нам только сейчас. Сложно также сказать (и самой Наринской, видимо, тоже), насколько ее романтизация девяностых отделима от чувств, связанных с первой молодостью автора, которая пришлась именно на это время. Но трудно не согласиться с тем, что та эпоха была гораздо менее безликой, чем нынешняя.
Ту же склонность к сближению эпох и культур Наринская демонстрирует в разделе о детях, анализируя книгу Эми Чуа «Боевой гимн матери-тигрицы». Это книга о поражении китайской матери, которая хотела воспитывать детей в соответствии с обычаями своего народа. Китайское воспитание подразумевает стремление к силе и совершенству, европейское – стремление к счастью своих детей. Символом первого для «матери-тигрицы» стала скрипка, на которой училась играть ее дочь. Наринская актуализирует этот, казалось бы, далекий от нас сюжет, сопоставляя китайское и европейское воспитание с советским и современным и делая совсем неоднозначные выводы. Практика их разбивает. Небольшое даже не эссе, а живой и узнаваемый рассказ «ВКонтакте моей дочери Сони» показывает, что европейские ценности побеждают, какой бы бес ни толкал родителей под руку.
Чем ближе к финалу, тем более личностно окрашенным становится сборник. Последний его раздел посвящен раку и борьбе с ним. Тема онкологических заболеваний в последнее время стала весьма распространенной, и, вероятно, этому особенно способствовали соцсети – вместе с информацией о сборах на лечение и просьбах о помощи они дают нам многочисленные примеры того, как разные люди относятся к беде в своей семье. Связанные с этой темой посты Кирилла Волкова, Анны Старобинец, переходящие, по сути, в литературное творчество, показывают, что талант побеждает болезнь, каким бы ни был ее исход. Взгляд на проблему у Наринской совсем другой. Хорошо знакомая с западным миром, она пишет о США, где борьба с раком ведется в национальных масштабах с немного фальшивой и «бойскаутской», но по-своему завидной бодростью. Эссе под названием «Смертность» американского журналиста Кристофера Хитченса, о котором рассуждает Наринская, по ее словам, полностью противопоставлено этой концепции, это богоборческий текст, честно говорящий о том, что онкология – это не война, не борьба, а трагедия.
Последнее эссе в основной части сборника – текст Анны Наринской, приуроченный к выходу книги ее младшего брата, Михаила Наймана, который умер от лимфомы, не дожив до сорока. О книге, собственно, в этом тексте почти ничего не говорится. Доводя до абсурда свое, грубо говоря, «злоупотребление служебным положением», Наринская публикует воспоминания о брате, помещая в сборник не тот текст, который издала в «Коммерсанте», а тот, который стал предисловием к книге Наймана. Подобный по жанру некролог-воспоминание напечатан в книге «Не зяблик» о другом дорогом для автора ушедшем человеке – Григории Дашевском.
Наринская часто пишет о книгах как о жизни или о жизни, отталкиваясь от книг: «Сила слова мерится… его способностью всполошить». В связи с этим она расширяет границы понимания искусства, называя русской прозой письмо Надежды Толоконниковой из исправительной колонии, и расширяет границы понимания критики, делая из нее публицистику.
Все это, несмотря на небольшие противоречия текстов сборника друг другу, складывается в единую картину – «рассказ о себе» получился. Вообще, композиция книги кажется гораздо более продуманной, чем композиции некоторых быстро написанных газетных текстов. И вполне естественно, что рекомендательные рецензии приведены ближе к концу книги, когда мы уже знаем, кто такой автор, и должны понимать, можно ли ему довериться.
Автор этот – сторонник модернизма в постмодернистском мире: для нее важно, чтобы сюжет ее «задевал». И в реальной жизни ее тоже многое трогает. Это книга с большим гражданским пафосом, она парадоксальным образом пессимистична по отношению к тому, что происходит в России, но энергична.
Отрицание в названии книги – это тоже признак автора-борца. Собственно, концепция сверки с собой не реализована, взгляды автора на изображаемый предмет не меняются кардинально, появляются лишь «дополнения». Единственный по-настоящему радикальный пересмотр позиции связан с романом Джонатана Литтелла «Благоволительницы», а вернее, с реакцией российской публики на книгу. Но поскольку критик за публику не отвечает, позднее раскаяние в тоне рецензии выглядит чуть ли не кокетством. При этом с социологической точки зрения именно это дополнение вызывает наибольший читательский интерес. В России роман вышел в 2011 году, когда, по формулировке Наринской, «интеллигенция ходила на митинги, регистрировалась наблюдателями на выборах, готовилась избираться в координационный совет оппозиции. И эта же самая интеллигенция практически хором (в отличие от читающей публики других стран) на ура приняла текст, окунающий нас в нашу собственную слабость».
Название книги не оправдалось. Но в контексте общественной позиции автора и российской политической метафорики зябнущий[2] зяблик из названия книги приобретает еще и переносный смысл: он прилетает с юга раньше других птиц и поет, когда ему еще холодно.
[1] Чупринин С. Попутное чтение // «Знамя», 2016, № 4.