Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2016
Елена
Пестерева родилась во
Львове, живет в Москве. Окончила юридический факультет МГУ и аспирантуру
Литературного института им. А.М. Горького. Литературный критик, поэт.
Публиковалась в периодической печати, альманахах и коллективных сборниках.
Автор книги стихов «Осока» (2007). Лауреат премии журнала «Октябрь» (2013).
Книга
Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия. Пособие по современной русской
поэзии» (М.: Время, 2015) выросла из журнального проекта. Первые эссе о Василии
Аксенове и Санджаре Янышеве[1]
появились в журнале «Октябрь» в 2009 году. В коротком предисловии к пятисотстраничному тому Дмитрий Бак называет имена около
двухсот авторов, в книгу не вошедших (я посчитала). В числе не включенных в
книгу – лауреаты премии «Поэт» последних лет и Константин Ваншенкин, Дмитрий А.
Пригов и Глеб Горбовский, Земфира Рамазанова
и Фаина Гримберг. В контексте книги список читается с
примерно таким, несуществующим, но просящимся подзаголовком: «Поэты, о которых
тоже стоило бы написать». Критика не предложила тут же еще один список «не упомянутых в числе не упомянутых» только потому, что
предисловие содержит ясное пожелание от такого рода критики избавить. Ведь в
книгу включены те самые поэты, о которых Бак говорил множество раз как о
фигурах Бронзового века русской поэзии.
Саму
концепцию Бронзового века создавал поэт, критик и филолог Слава Лен под
названием «Бронзовый век русской культуры
(1953–1987)», и первый раз она означена в «Манифесте квалитистов»:
«Мы открываем – Бронзовый. Мы, квалитисты,
призваны – через десятилетия концлагерей, немотствования,
догутенберговщины – возродитькачественно
совершенныйрусский стих вкачественно
новом языке».
Слово «бронзовый», сказанное в 1959 году, прижилось, пережило 1987 год и
активно используется сейчас. Возможно, говоря о Бронзовом веке, стоит понимать
его широко, с 1953-го по 2016-й, но это вопрос открытый. Раз уж Дмитрий Бак
собирал свою сотню поэтов начала XXI
века, то назвать их хочется не «бронзовыми», а какими-нибудь еще.
На
сегодняшний день ситуация такова: поэтических имен беспрецедентно много – в
толстых литературных журналах и в интернет-изданиях, на сайтах с редакциями и
со свободной публикацией, с изданными сборниками и без, эмигрировавших и оставшихся.
За годы существования Форума молодых писателей на поэтические семинары было
приглашено более пятисот человек. О премии «Дебют» известно, что «с 2000-го по 2008 год на конкурс поступило триста
сорок тысяч рукописей. Отдельной статистики по поэзии нет, но, скорее всего,
цифра будет внушительная»[2]. Отдельной
статистики не по рукописям, а по поэтам тоже нет, но среднее арифметическое
можно себе представить. В антологии «Нестоличная
литература: Поэзия и проза регионов России»[3]
– около трехсот поэтических имен. Сборники «Сто лучших стихотворений года»
собираются без труда.
Словом,
не знаю, как назвать этот век, но он есть: тысячи человек действительно пишут
стихи на русском языке, хуже того, минимум полтысячи делают это хорошо,
талантливо, профессионально, с выраженными индивидуальными чертами поэтик. Даже
если эту цифру пропустить через все мыслимые фильтры, включая «нравится – не
нравится», то хоть десять процентов должно остаться. Я имею в виду, в веках.
Стороннему
читателю по-прежнему кажется, что поэзии нет, сторонний читатель нуждается в
том, чтобы ему назвали одного, много – двух, в крайнем случае
пять поэтов. Освоить полтысячи авторов (хоть по десятку стихотворений каждого)
сторонний читатель не может. Читатель нуждается в критике как никогда раньше.
Попытки
проанализировать эту ситуацию время от времени предпринимались. На поэтической
карте за 2000 год Артем Скворцов выделял архаистов, новаторов и центристов. В 2008 году Федор Сваровский
самоопределялся как новый эпик и читал лекции о новой эпике, относя к ней Леонида Шваба и Арсения Ровинского,
Сергея Круглова и Виктора Полещука, Бориса Херсонского, Григория Дашевского и др. В 2011
году в «Новом мире» вышла двухчастная статья Ирины Роднянской о духовной поэзии[4]. «Общее состояние длящейся
дисперсии, все большего расхождения поэтических голосов, способов и прагматик поэтического говорения», по мнению Льва Оборина, в последние пять лет стало сменяться
кластеризацией, но приведенные примеры кластеризации – «левых» поэтов и
«бессубъектной» лирики – мало что объясняют. На «общем состоянии длящейся
дисперсии» я бы остановилась. По большому счету следует признать: мы не
представляем себе современную поэзию как единую систему, не видим ни ее
тенденций, ни направлений, ни путей, не можем назвать сформировавшихся школ или
групп (потому что их нет), наблюдаем интереснейшие случаи взаимопроникновения
прозы и поэзии (по этому поводу есть, боюсь ошибиться, но, кажется,
единственная книжка Ю.Б. Орлицкого[5]), но цельного внятного знания о современной поэзии у нас нет. Не то чтобы критика
не делала вообще ничего в этом направлении – говорю же, делала. Но, видимо,
преждевременно: исследовать процесс до того, как он завершился, – трудно. Зато
самое время сделать это сейчас, потому как, на мой взгляд, этот самый хваленый
век иссяк. За последний год в приличных литературных журналах не появилось ни
одного нового поэтического имени: либо это хорошие стихи известного мне поэта,
либо стихи так себе, либо, третий вариант, имя новое, стихи недурные, но
вторичные. Вторичные в сравнении не с Серебряным веком, а с рубежом
ХХ–ХХI. Думается, дальше мы получим еще
несколько лет повторений, но ничего существенно в поэзии не изменится, а точка
роста сместится, да и уже сместилась в драматургию и прозу. Мне вовсе не
кажется, что это повод к печали. Но это определенно повод к исследованию и
систематизации поэзии последних двадцати пяти лет.
Книга Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия» – возможность
начать движение индукционным путем, от частностей к обобщениям. «Мы видим камеру, которая выхватывает лица,
вглядывается в них – именно на них брошены все силы и слова, – справедливо
пишет рецензент книги Владимир Козлов. – Поля, на котором
разворачиваются события, читатель не увидит – для описания этого поля
инструментария здесь нет»[6]. Понятно,
что один человек не в силах охватить всю поэтическую территорию наших дней:
слишком велика. Так летишь в самолете над родиной ночью: вот много чего
мелькает в Центральной России, вот тут огни Кузбасса, потом черная чернота, вот
тут зарево над Красноярском и снова черная дыра до Читы. Критиков, пишущих о
поэзии, по пальцам пересчитать. Значимых статей о поэзии последней четверти
века – не по пальцам, но, учитывая, простите, фронт работ, мало. Немудрено, что
Бак не предлагает иерархии или деления по школам, группам и методам, этого рода
освоение целины сейчас вряд ли возможно. До детальной карты еще очень далеко.
Хорошо бы список кораблей дочитать до конца.
Субъективная
позиция эссе – это хорошо. Во-первых, с нее начинаются индивидуальные концепции
литературы, которых сейчас не слышно, а во-вторых, установление объективных истин
во всех сферах все чаще и чаще кажется мне утопией. Дмитрий Бак, предвосхищая
вопросы и обвинения, почему вот про этих написано, а про тех – нет, объясняет:
«Автор пишет о тех, чьи стихи кажутся ему интересными, характерными для
нынешнего положения вещей в поэзии, наконец, о своих любимых стихах и поэтах».
Субъективная позиция попутно объясняет и то, какие разные по возрастам,
направлениям, стилям, степени известности, принадлежности к поэтическим тусовкам авторы попали в список любимых. Люди с развитым
вкусом вполне могут любить одновременно Елену Фанайлову,
Василия Аксенова, Олега Чухонцева и Анну Русс, а
кроме того, дух веет где хочет.
На
одного поэта приходится в среднем пять страниц, на которых Дмитрий Бак успевает
в самых общих чертах рассказать биографию автора, выявить основные направления
его поэзии, проследить, как они развивались, сказать несколько точных
финальных, характеризующих авторский голос и метод в целом, фраз, привести с
десяток на удивление развернутых цитат. Задача «дать моментальный снимок
нынешней поэтической ситуации во всем ее пестром разнообразии» достигнута, и
портреты поэтов мелькают, как на страницах биографического словаря.
Однако
же пространства пяти страниц не хватает, чтобы хоть словом обмолвиться о том,
почему, как, каким образом именно этот поэт оказался в списке, а именно эти
стихи – в числе любимых. Это, может быть, оттого, что любовь не требует
объяснений, дескать, это хорошо оттого, что нравится, а это нравится оттого,
что хорошо. Но вовсе без критериев, пусть даже субъективных, сложно.
В
результате мы получаем книгу, не оставляющую пространства для диалога.
«Пропадает желание спорить о составе имен и о
чем бы то ни было – ни о том, почему некто включен, ни о том, отчего другой
вниманием обойден в пользу автора, кажущегося более слабым», – пишет Владимир
Козлов. Разговора о современной поэзии в целом не получается: книга на
сто персон современной поэзии тесна. Спорить об именах невозможно ввиду
субъективности. Но и разговора о критике Дмитрии Баке, его системе, его вкусах
и субъективных критериях не выходит. Как будто заявленной как субъективная книге не хватило именно личных оценок. А между
тем именно их я предпочла бы рассуждениям самого общего толка: «Вот настало
времечко: новейшие девайсы и гаджеты
норовят поработить своих пользователей, искоренить их былое обыкновение
разговаривать друг с другом вживую, втянуть на территорию изнурительного
онлайнового общения», – так начато эссе о Михаиле Гронасе.
Наталья
Стрельникова в мартовском «Новом мире» предлагает
читать «Сто поэтов» тремя способами: как словарь-справочник, как цельное
высказывание о современной литературе и фрагментарно, сперва
знакомясь со статьями об интересных читателю поэтах. Как словарь-справочник,
безусловно, можно, несмотря на все рассуждения о его неполноте – но это занятие
на любителя, я не из их числа. Как цельное высказывание – по описанной причине
невозможности диалога – читать затруднительно. А вот третий способ, похоже,
верный. Это алфавитный список любви, пространный и разнообразный, и самым
честным сейчас кажется – подойти к нему со своим таким же. Поискать в чужом
списке своих любимых авторов и выяснить, видим ли мы в них одно и то же, любим
ли за одно и то же, дороги ли нам одни и те же стихи
или разные. Поискать в списке тех, кого никогда не любил, в надежде, что
пересмотришь мнение и нанесешь новое имя на личную карту.
Мне
все хотелось, чтобы кто-то написал еще раз, как прекрасен был Воденников и его вечный Holiday, потому что за Воденниковым-блогером и Воденниковым-эссеистом
это стало забываться. И Бак написал как раз об этом: как бесконечно далеко было
юношеское говорение Воденникова в пчелиную ягодную
цветущую пустоту в середине девяностых от позднего в саркастических тонах
разговора с самим собой и с воображаемым слушателем, от всех этих «кто хочет
знать, как жить, чтоб быть». А впрочем, лишь на первый взгляд далеко. И «сытое
хитрое сердце» («Черновик», 2006) – прямой наследник «жадного жалкого
горла» («Репейник», 1995), и в 2005 году «тут, у нас весь такой неземной и
нездешний» – тот же точно лирический герой, который вопрошал в 1996-м: «Но вот когда и впрямь я обветшаю – / искусанный,
цветной, – то кто же, кто же / посмеет быть, кем был и смею я?». Раз уж зашла
речь, замечу: не посмел и теперь уж не посмеет никто. Цветущего и одновременно
вянущего, как брейгелевы букеты, многословного и
страстного, задыхающегося среди авторемарок и
синтаксических периодов длиной в две строфы, сновидчески-ярких
крылатых львов и весенних лисиц, среди скобок, тире, курсива и автоэпиграфов Воденникова
девяностых не заменил никто. С трудом, но можно проследить, откуда выросли
стихи Воденникова, но наследников они не оставили.
Точно
так же давно хотелось, чтобы кто-то написал об Эдуарде Лимонове как о поэте, то
есть вне его прозаической и политической деятельности. И я уже хотела
порадоваться эссе Дмитрия Бака, где есть немножко про политику, немножко про
эстетику, немножко про окружающую политическо-этическую
реальность, дойдя до слов: «Впрочем, что это я – ведь и помимо лобовых и
демонстративно неуклюжих деклараций есть у Лимонова немало текстов, от которых
захватывает дух», – как тут, сразу после чудесной цитаты, эссе кончилось.
В
поэзии Игоря Меламеда выделены две базовые линии – о боли и Львове, если
коротко, и это верно. Эссе написано, пока еще Игорь Меламед был жив, но с его
смертью верности не утратило: из него о поэте Игоре Меламеде читатель и в самом
деле узнает главное.
В больничной ночи вспоминай свое
детство и плачь:
и жар, и ангину, и окна с заснеженной далью.
Придет Евароновна к нам,
участковый мой врач,
и папа ей двери откроет с бессонной печалью.
Этого
стихотворения у Бака нет, но мне нравится оно: Эву Ароновну я знала, она была и моим участковым врачом. Это
эссе, из которого ясно: весь Меламед – о физическом страдании, Львове и том,
как «невыносимый опыт навек не отпускающей боли» отделяет поэта от других
людей, отстраняет, наделяет привилегией видеть «поэтический абсолют в
непоэтическую эпоху». Безусловно, отделяет и отстраняет. Но и сродняет тоже.
Еще
несколько эссе написаны сходным образом: самое важное о поэте сказано сразу,
ясно и просто. О Цветкове – про сверхусилие,
второе рождение, освобождение от себя и неизбывную тему смерти. О Русакове – про выпадение из контекста литературной ситуации
в неведомый тютчевский XIX век и автобиографичность стихов. О
Чухонцеве – про последовательное опрощение и
циклическое возвращение к старым темам.
Кажется,
тут и нащупывается вывод: наиболее внятно и просто Дмитрий Бак пишет о тех
поэтах, которые ему субъективно нравятся, дороги, любимы. А Воденников, Лимонов и еще десяток имен, похоже, попали в
сборник как знаковые, «характерные для нынешнего положения вещей», о которых
нельзя совсем уж не сказать.
Впечатляющий труд, но
его одного мало. К счастью, книга провокативная: ее
появление, хочется надеяться, вызовет активность критики. Пусть даже в жанре
«где все и что здесь делает Полозкова?» – с этих
«топ-100», с чужих пристрастных списков начинается смотр войск. Будет отлично,
если он приведет к освоению пространства современной поэзии, выведению
критериев, обнаружению тенденций, масштабированию и иерархиям. Впрочем,
последнее – иерархии – представляется наименее существенным.
[1]
http://magazines.russ.ru/october/2009/2/ba14.html
[2]БарковскаяН.В., Верина У.Ю., Гутрина Л.Д., Жибуль
В.Ю. Книга стихов как феномен культуры России и Беларуси. – Москва;
Екатеринбург: Кабинетный ученый, 2016. – 674 с.
[3] М.: Новое
литературное обозрение, 2001.
[4]http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2011/3/ro12.html
[5] Орлицкий Ю.Б. Стих и проза в русской литературе. – М.:
РГГУ, 2002.
[6] Просодия, 2016,
№ 1.