Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2016
Евгений Абдуллаев –
поэт, прозаик, критик. Родился и живет в Ташкенте. Стихи и прозу публикует под
псевдонимом Сухбат Афлатуни.
Автор многочисленных публикаций в литературных журналах и трех книг прозы.
Лауреат премий журнала «Октябрь» (2004, 2006, 2015), «Русской премии» (2005,
2011), премии «Триумф» (2006), финалист премии имени Ю. Казакова (2008).
В
поэтическом книгоиздании заметен жанровый застой.
Сама
поэзия издается – пусть и микро-, а то и нанотиражами.
Хуже
с тем, что касается книг о поэзии. Прежде всего, о современной. Почти исчез такой жанр, как сборник критических
статей. Академических волюмов
о современной лирике – тоже раз-два и обчелся. Наконец, рядом с обилием
популярной литературы по живописи, архитектуре, музыке – полное отсутствие
популярной и доступной литературы о поэзии.
На
этом скудном фоне учебник «Поэзия»[1] стал, безусловно, событием.
Дополнительную
интригу его появлению придало то, что вышел он не из недр министерства высшего
образования. И даже не из университетского истеблишмента. Хотя на учебнике
стоит гриф Института языкознания РАН, назвать его академическим проектом тоже
сложно. Отсутствуют и привычные для таких изданий указания на какой-либо научный
грант. И выглядит эта великолепно изданная книга не как обычный учебник.
«Поэзия»
– скорее, индивидуальная инициатива. Со всеми плюсами и минусами подобных
начинаний. Проект группы если и не единомышленников, то людей с близкими
взглядами на современную поэзию.
Авторами
учебника значатся Наталия Азарова, Светлана Бочавер,
Кирилл Корчагин, Дмитрий Кузьмин, Борис Орехов, Владимир Плунгян
и Евгения Суслова. Основная часть книги была написана Азаровой (которой
принадлежала и сама идея этого учебника, и руководство его написанием),
Корчагиным и Кузьминым.
Имена
этих трех авторов вряд ли нуждаются в особом представлении. Наталия Азарова –
исследователь творчества Айги, автор двух новаторских
монографий по взаимодействию философии и поэзии, переводчик испанской и
китайской поэзии, руководитель Центра лингвистических исследований мировой
поэзии Института языкознания. Дмитрий Кузьмин более известен как литературтрегер и критик, однако и
у него на счету несколько интересных стиховедческих исследований – прежде
всего, диссертация по истории русского моностиха. У Кирилла Корчагина, самого
молодого из трех главных авторов, также за плечами диссертационное исследование
по цезуре в русском стихе.
Почти
все авторы учебника, кроме В. Плунгяна, являются
стихотворцами, входящими в круг, сложившийся вокруг изданий «НЛО» и «Воздух».
Ведущую роль в котором опять же играет Дмитрий Кузьмин
– основатель и главный редактор «Воздуха».
Едва
учебник вышел, как вокруг него побежали пузыри и закипели дискуссии.
В
начале марта его обсудили на сайте Лиterraтура[2]. Общее отношение было, скорее,
критичным. Отметили суженно-лингвистический взгляд на
поэзию, субъективный характер подбора цитируемых поэтов, несоответствие издания
формату учебника. Впрочем, почти все обсуждавшие воздали должное проделанному
авторами труду.
Буквально
через две недели на другом литературном сайте, Colta.ru, было организовано
альтернативное обсуждение[3]. Тональность здесь была не в
пример дружелюбней. Тут издание обсуждали в своем же, «воздуховско-энэлошном»,
кругу; большинство выступавших было из числа упомянутых и процитированных в
учебнике[4].
Встык
к обсуждению на Colta.ru была выложена статья Льва
Оборина «Похвала учебнику»[5]. Оборин – критик опять же
этого круга, один из тех, кто учебник помогал готовить, и один из упомянутых-процитированных в нем. «Похвала» тем не менее получилась дельная: Оборин
ответил на основные критические замечания, высказанные на Лиterraтуре, а с одним – о неудачности
термина «формат», введенного в учебнике вместо «жанра», – даже согласился.
Учебник еще будут обсуждать и в других изданиях, не говоря об
оживленных дебатах в социальных сетях.
Пока
отклики распределились в диапазоне между восторгами Полины Барсковой:
«Новый учебник произвел на меня впечатление, которое я понимаю как ту радость,
возбуждение, случившиеся с юнгой Джимом Хокинсом при
встрече с картой Острова сокровищ…» – и холодным душем Игоря Шайтанова: «Проделана большая, но бесполезная
работа».
Истина,
вероятно, где-то посередине.
Книга
эта не бесполезна – хотя бы потому, что вызвала такие дискуссии. Полезна она и
как первый опыт создания русского учебного пособия по поэзии. Опыт во многом
удачный. Теоретические части разумно перемежаются с хрестоматийной, состоящей из
стихотворных примеров («Читаем и размышляем»). Благодаря этому теория не
слишком «давит» и, подкрепленная примерами, легче усваивается.
Ценна
«Поэзия» и своей гибкостью, отсутствием менторской интонации. Книга – в этом
можно согласиться с Львом Обориным – «не дает прямых
ответов». Нет царства определений, унылых схем. Проблемы большей частью
формулируются, позиция авторов – не навязывается. С большим тактом написаны
главы о рифмованной поэзии и верлибре – учитывая, что все авторы пишут
верлибром (а Кузьмин – еще и активный его пропагандист). Хотя верлибр и показан
как более «прогрессивная» форма[6], однако жестко не
противопоставлен рифмованному стиху. То, что рифмованный стих продолжает
существовать в современной русской поэзии, уже не объясняется «тяжелым
наследием» советского прошлого и консерватизмом отдельно взятых поэтов и
редакторов. «Отчасти это связано с тем, что русская поэзия намного моложе, чем
английская, французская или китайская». Но этот аргумент часто приводят и
сторонники рифмованной поэзии.
Сам
формат учебного пособия настроил авторов на более, что ли, компромиссный лад. Более
нейтрально и объективно отражена советская поэзия, без «фирменного» для
авторов круга «Воздуха» и «НЛО» противопоставления «неподцензурных»
поэтов поэтам, публиковавшимся в официально разрешенных изданиях. Слуцкий,
Самойлов, Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина, Кушнер также нашли свое место в
«Поэзии», пусть и менее заметное, чем их «самиздатовские» современники.
Неожиданно
реабилитировано понятие вкуса. Причем именно в главах, написанных Дмитрием
Кузьминым, который прежде это понятие всячески отвергал[7]. Реабилитировано, правда, в
какой-то неожиданной гастрономической ауре. «Значит ли это, – спрашивает
Кузьмин, – что если ты не пишешь стихов, то и читать стихи бесполезно?
Безусловно, нет: ведь для того, чтобы знать толк во вкусной еде, необязательно
хорошо готовить. Что обязательно – так это постоянно тренировать вкус,
пробовать разное и сравнивать». Что ж, хоть так… Главное, что категория вкуса
– важнейшая в плане оценки поэзии – в учебнике присутствует, и у автора, от которого
этого менее всего ожидалось.
Реабилитировано
в учебнике и другое важное понятие – традиции. Если раньше эпитет
«традиционный» использовался авторами упомянутого круга почти исключительно в
отношении поэзии не-модернистской, то в учебнике он применен и к
самому модерну. «Авторы, которые сегодня осуществляют футуристическую ломку
языка, уже осуществленную до них, могут выглядеть столь же консервативными, как
и те, что воспроизводят психологическую лирику середины XIX века». Не могу не
согласиться: сам не раз об этом писал[8].
Более
того. Традиция совершенно справедливо описывается как наиболее важный контекст,
в котором происходит поэтическая работа: «Традиция – это не только набор старых
и бессмысленных правил, существование которых не оправдывается поэтической
практикой: на самом деле все профессиональные поэты работают внутри традиции.
Даже футуристы, призывавшие к разрушению традиционной поэзии, на самом деле не
разрушали, а изменяли и обновляли ее. Такие обновления делают традицию живой и
позволяют ей развиваться».
Никогда
не думал, что встречу эту апологию традиции в книге, написанной «актуальными»
поэтами…
Гораздо
более прозрачен, чем обычно в текстах авторов этого круга, язык учебника. Без
привычных «институций», «презумпций» и «метапозиций».
Без длинных, ложно глубокомысленных фраз. Разве что изредка промелькнет что-то
вроде: «Регулярное выражение религиозной идентичности в поэзии нередко связано
с тем, что поэт становится активным участником религиозных институтов или даже
служит в них». Тут не сразу понимаешь, что «регулярное выражение религиозной
идентичности» – это использование в стихах религиозных тем и образов. А
«активный участник религиозных институтов» – стало быть, верующий. Но такие
наукообразные конструкции – скорее, исключения.
В
целом же заметна установка на упрощение языка – с расчетом на более широкую
аудиторию. Это, кстати, было зачтено в заслугу авторам и в обсуждениях. «Язык книги
вышел неожиданно простым и ясным, ничуть не напоминающим, скажем, язык рецензий
к лонг-листам премии им. Драгомощенко.
Что называется, “могут, когда захотят”» (И. Караулов). Правда, другие
обсуждавшие отметили – и тоже не без основания, – что язык местами уж слишком
упрощен. У Евгения Никитина даже возникло впечатление, что «авторы говорят с
читателем как с идиотом или ребенком среднего
школьного возраста».
Сказано
слишком сильно, но банальности местами встречаются. «Религия традиционно
занимает большое место в жизни человека и общества»… «В 1990-е годы у граждан
России появилась возможность свободно выезжать за границу»… «Русское личное
имя состоит из трех частей: собственно имени, отчества и фамилии».
Правда,
учебник рассчитан еще и на зарубежных студентов-славистов – может, это для
них?..
Упрощенно
выглядят и некоторые трактовки поэтических текстов. «Можно предположить, что
все происходящее в этих строках увидено глазами маленькой девочки, испугавшейся
сборщиков хлопка, которые издалека показались ей медведями». Впрочем, в
отношении текста Леонида Шваба «Кришна не плачет…» это предположение как раз
не лишено смысла. Но написать о стихотворении Георгия Иванова «Россия счастие…»: «В этом стихотворении речь идет о том, что
люди, жившие в парижской эмиграции (как сам Георгий Иванов), постепенно
начинают забывать Россию»… Или это снова для славистов?
С
такими же упрощениями сталкиваешься порой и в характеристиках поэтов. Вклад
Инны Лиснянской состоит, оказывается, в «осмыслении эмоционального напряжения
между стареющей женщиной и ее спутником жизни». Еще один пример: «Известно,
например, что для Сергея Гандлевского типична тема
отвращения к себе, для Юлия Гуголева – тема еды».
Вообще,
что касается имен современных поэтов, приведенных в учебнике, эта тема тоже не
раз поднималась в обсуждении. Речь, разумеется, не о поэтах уровня Гандлевского или Гуголева, а о
персонах более сомнительных. На Coltа.ru об этом, естественно, речи не
шло, а на Лиterraтурe об этом не сказал разве что ленивый.
«…Ввести
в единый контекст с классиками и признанными мэтрами
строго отобранный и ранжированный корпус современных поэтов» (И. Караулов).
«…Свой поэтический круг вписывается в круг мировой поэзии» (И. Шайтанов).
«Обширный пласт примеров и текстов, введенных в учебник, неизбежно отражает
предпочтения авторов, то есть того поля поэзии, центром которого является
журнал «Воздух» и проекты Д. Кузьмина и К. Корчагина» (Ю. Подлубнова).
Что
тут сказать? Было бы удивительно, если бы учебник не отражал вкусовые предпочтения
авторов. К тому же в учебных изданиях стихи больше несут функцию примера,
иллюстрации. Ведь и в «Поэтическом словаре» Квятковского «в едином контексте с
классиками» цитировались разнообразные Исаковские, Звягинцевы, Матюшкины и
Дудины[9]. Так я и воспринимал при
чтении «Поэзии» все эти опусы Рымбу, Скандиаки, Сафонова, Бородина, Чарыевой…
В качестве примеров, не более того.
К
тому же в учебнике этот выбор как-то оговорен. Правда, не в начале, что было бы
логичней, а в самом конце. В главе с игривым названием «Где водятся стихи?»,
где подробно рассказывается о «Воздухе».
«Журнал стремится представить русскую поэзию наиболее объемно, показать на своих страницах непохожие виды поэтического новаторства. В центре внимания журнала – различные способы расширить представление читателей о том, какой бывает поэзия. Очень многие авторы, о которых идет речь в этом учебнике, публикуются в “Воздухе”».
Пусть
в виде ненавязчивой рекламы и несколько расплывчато, но критерий обозначен.
Круг журнала «Воздух» (плюс, замечу в скобках, несколько «посторонних» для
отведения обвинений в субъективизме). Другого и не ожидалось. Главное, что
современная поэзия представлена – и не в виде «довесочка» к классике, а
достаточно широко, – даже если эта широта и несколько однобока. Не нравится –
пишем свой учебник…
В
таком смысле я высказался на Лиterraтуре. Но последующее обсуждение на Coltа.ru и «похвала» Льва Оборина
вынуждают снова вернуться к этому вопросу. И сказать о месте в учебнике
современных поэтических имен несколько подробнее.
Говоря
о «хрестоматийной» части книги, Лев Оборин пишет следующее (цитата большая, но
привести ее нужно).
«Собственно,
хрестоматия – представительный срез с XVII по XXI век – снимает вопрос, который
часто задают современным критикам и теоретикам: как можно перечислять “через
запятую” Пушкина с Лермонтовым и современных авторов? …Такой широкий выбор
позволяет отойти от до сих пор превалирующей в
образовании концепции литературы как истории гениев, от ряда (по выражению Вирджинии Вулф) “симметрично расставленных светильников” и
показать поэзию как взаимодействие множества авторов, некий ореол, в котором
можно увидеть отдельные явления».
Все
это звучало бы убедительно, если бы названным принципом авторы «Поэзии»
руководствовались не только при представлении современной поэзии, но и поэзии
двух предшествующих столетий. Если бы отказ от «концепции литературы как
истории гениев» был заметен и в стихотворных примерах, взятых из других
периодов. Если бы из русской поэзии первой половины XIX века цитировался не только
Крылов, Батюшков, Пушкин, Лермонтов, Баратынский, Дельвиг,
Языков (то есть те самые «светильники»), а наравне с ними – Сомов, Бороздна, Подолинский, Розен,
Бенедиктов…[10] Тоже ведь авторы в свое время
далеко не последние, и стихи у них хорошие встречаются. Однако то же самое мы
видим и в отношении других периодов (кроме современного). Абсолютное большинство
приведенных стихотворений взято именно у классиков. И никакой «попытки показать
поэзию как взаимодействие множества авторов» в этом случае незаметно.
Оборин
почему-то этого сохранения канона не видит, и не он один.
«Меня
очень обрадовало соседство, скажем, Дины Гатиной и
Льва Оборина с Константином Бальмонтом и Николаем Некрасовым. Перед нами
долгожданный вызов канону, унылой вертикали с начальниками, подчиненными и недоудачниками» (П. Барскова).
Радость
Полины Барсковой понять можно; наверное, и свое
собственное соседство в учебнике с классиками ее тоже не огорчило («из
разобранных стихов Ломоносова, Брюсова и Барсковой…»).
Но радость эта преждевременна. Канон – с Ломоносовым и Брюсовым, Некрасовым и
Бальмонтом – в «Поэзии» благополучно сохраняется. Гатины
и Барсковы, поименованные в одном ряду с «классиками»,
сложившейся иерархии не отменяют – да и не думаю, что у авторов «Поэзии» была
такая цель. Они-то как раз понятие иерархии вполне признают: «…Поэзия иерархична,
и эта иерархия выстраивается не только из отдельных произведений, но и из их
авторов». Публикация поэтов своего круга – и даже просто их упоминание
вперемежку с именами и стихами классиков – является не отменой иерархии, а
попыткой утверждения собственной иерархии в виде надстройки над классической.
И
это, повторюсь, меня не удивляет и упреков не вызывает. Подобная практика в
истории литературы не нова. (Да
и многие имена из авторов, печатающихся в «Воздухе», мне вполне симпатичны: Херсонский,
Фанайлова, Ровинский,
Симонова, Порвин, Банников…) Удивляют – и вызывают
подозрения – не попытки легитимизации своего круга
авторов, а упорное нежелание в этом признаться. И те отповеди, которые звучат
всякий раз, едва кто-то указывает на «групповой» характер этой практики[11].
«Что касается “групповщины” (“Авторам учебника ставят в упрек… то,
что издание специально задумано для легитимизации их
близких друзей и знакомых”), то, на мой взгляд, на эти обвинения вполне
убедительно, с цифрами, отвечает Евгений Прощин, подсчитавший, сколько раз в
учебнике упоминаются Пушкин, Тютчев, Цветаева, Есенин и другие герои
безусловного русского поэтического пантеона: значительно чаще, чем хотелось бы
думать тем, кто заранее настроен против “актуальщиков”».
Это
снова из «Похвалы» Льва Оборина. И снова думаешь – неужели талантливый критик
(а Оборин – критик талантливый и думающий) не видит, что как раз присутствие
«героев безусловного русского поэтического пантеона» бок о
бок с «актуальщиками» и служит легитимизации последних?[12]
Впрочем,
само слово «актуальщики» или «представители
актуальной поэзии» здесь не совсем верно. Круг «Воздуха», точнее, его
постоянные авторы, на мой взгляд, не модернисты и не наследники модернистов.
Наследуют они совершенно иной традиции в русской литературе. Тоже, правда,
достаточно почтенной. Это линия ученой
поэзии, возникающей на стыке между стихотворством и научными – чаще всего
филологическими – занятиями. Линия эта периодически возникала в русской поэзии
то в кружке московских любомудров 1820-х годов, то у Вяч.
Иванова, то у филологизирующих поэтов вроде Шенгели, Тарловского, Николева. Но всегда
где-то на заднем плане, возле кулис. Востребован был другой тип поэзии, менее
изощренный, более «демократичный»… Его «первые поэты» и составляли
национальный канон поэзии.
С
начала 1990-х происходит коллапс прежней системы, в которой существовала
поэзия. Исчезает интерес и поддержка со стороны государства, исчезает и
перерождается интеллигенция – основной читатель и ценитель поэзии. Количество
любителей поэзии (естественно, профессиональной, а не массовой) стремительно
сужается, приближаясь к кругу ее профессиональных исследователей. Как после
отлива, оголяется дно… Ученая линия не просто возрождается, но и
выходит на первый план. В избытке пишутся тексты, изначально рассчитанные на
филологическую интерпретацию, на поиск интертекстуальных
связей…
То,
что при этом используется язык авангардных опытов 1910–1930-х годов, не должно
вводить в заблуждение. Авангард уже сам стал традицией со своим каноном. И для
филологических по существу стихотворных упражнений был употреблен еще в 1970-е
стихотворцами вроде Михаила Еремина[13]… Разумеется, не всех авторов
«Воздуха» можно отнести к этой линии. И не все современные поэтические имена,
названные в «Поэзии». Но то, что преобладающим здесь является именно
филологическое расщепление авангардной традиции, для меня, например, очевидно.
Но
это, скорее, замечания к дискуссии вокруг учебника, а не к самому учебнику.
Конечно, принцип отбора поэтических имен мог быть проговорен и более отчетливо.
Или, включи авторы больше современных поэтов, не относящихся к кругу «Воздуха»,
картина была бы полнее и объективнее. Хотя книга и так велика и учет всех
поэтических иерархий раздул бы ее еще как минимум в полтора раза[14].
Но
и в том виде, в каком она вышла – и с теми поэтическими примерами, которые в
нее попали, – книга, безусловно, состоялась[15]. Готов даже по размышлении
зрелом несколько смягчить тот скепсис, который я высказал прежде (в обсуждении
на Лиterraтуре) относительно перспектив
ее использования в учебном процессе. Учебником в собственном смысле ее
действительно назвать сложно – и это отмечалось даже в обсуждении на Colta.ru. Однако как-то использовать ее
в преподавании – да и в самообразовании – возможно. Можно согласиться со
Станиславом Львовским: «Собственно, по-английски такие непохожие на привычный
“учебник” книги и называются companion». Да,
как дополнительное учебное пособие она вполне «в жанре». С картой Острова
сокровищ я бы и не стал ее сравнивать, но своеобразным навигатором для интересующихся поэзией она,
безусловно, послужит.
[1] Азарова Н.М.,
Корчагин К.М., Кузьмин Д В., Плунгян В.А. и др.
Поэзия. – М.: ОГИ, 2016. – 886 с.
[2] «Поэзия»:
учебник или манифест? // Лиterraтура.org. № 72 от 3
марта 2016 г. http://literratura.org/1631-poeziya-uchebnik-ili-manifest.html.
Своим мнением об учебнике поделились Андрей Тавров,
Игорь Шайтанов, Игорь Караулов, Владимир Козлов, Юлия Подлубнова,
Андрей Пермяков, Владимир Березин, Евгений Ермолин, Евгений Никитин, Ольга Балла-Гертман и автор этих строк.
[3] Поэты, филологи
и критики о поэтическом учебнике // Colta.ru от 16
марта 2016 г. (http://www.colta.ru/articles/literature/10410). Здесь
обсуждавшими были Александр Уланов, Александр Житенев,
Андрей Левкин, Полина Барскова, Илья Данишевский,
Станислав Львовский, Денис Ларионов.
[4] Смущение от
такой несколько крыловской ситуации испытал, похоже,
только Станислав Львовский: «Странно и неловко писать об учебнике, в котором
твои собственные тексты встречаются в качестве примеров и
иллюстраций…». Что не помешало и ему отозваться о нем в высшей степени
лестно.
[5] Похвала
учебнику. Лев Оборин об учебнике «Поэзия» // Colta.ru
от 16 марта 2016 г. (http://www.colta.ru/articles/literature/10409)
[6] «Большинство
мировых литератур уже к середине XX века почти полностью перешли к свободному
стиху». Мне в этом, правда, видится не прогресс поэзии, а усиливающееся влияние
прозы, о чем мне уже приходилось писать («Вопросы литературы», 2013, № 2).
[7] См., например:
«Дмитрий Кузьмин: “Ружье стреляет не лично в меня или лично в тебя, а в
культурное пространство…”» // «Русский журнал» от 2 мая 2007 г.
(http://www.russ.ru/layout/set/print/Mirovaya-povestka/Ruzh-e-strelyaet-ne-lichno-v-menya-ili-lichno-v-tebya-a-v-kul-turnoe-prostranstvo);
«Позиция 201» с Дмитрием Кузьминым. Беседу ведет Леонид Костюков
// Полит.ру от 30 ноября
2009 г. (www.polit.ru/article/2009/11/30/nt201_kuzmin/).
[8] «…Авангард в
русской поэзии тоже за столетие уже стал традицией. …Имитация под авангард ненамного интереснее, чем имитация под школьный извод
русской классики – последняя хотя бы может быть забавной» («Знамя», 2012, № 1).
Мог бы еще привести автоцитат, но не буду. И неловко,
и сноску не хочется перегружать.
[9] Хотя
одновременно в словаре цитировались – и тем самым отчасти легитимизировались
– и «идеологически сомнительные» Белый, Пастернак,
Брюсов, Цветаева…
[10] Правда, по
одному стихотворению процитированы Катенин, Козлов и Туманский, но это отнюдь не отменяет иерархию, а лишь
подчеркивает ее: для сравнения – у одного только Лермонтова приведено семь
стихотворений.
[11] Помню, как
возмутился духом Дмитрий Кузьмин, стоило мне заметить в рецензии на книгу Линор Горалик «Частные лица», что
«все поэты, вошедшие в книгу (кроме Веры Павловой), – это круг более-менее
постоянных авторов журнала “Воздух”» («Знамя», 2013, № 10). Однако
кроме уснащения цитат из моей рецензии ерническими комментариями («Идет
страшное разоблачение»… «Но Евгений Абдуллаев
выведет лукавящую Горалик на чистую воду»…),
никаких возражений Кузьмин не приводит («…Возражать не очень
хочется…») («Воздух», 2013, № 3-4). Разве что указывает, что в «Воздухе»
печатаются очень разные авторы. Но с этим я как раз и не спорил. В каждом
литературном журнале печатаются разные авторы…
[12] И не об этом ли
– как о желательной для него перспективе – открыто говорит Дмитрий Кузьмин? «Процесс перетекания не просто отдельных авторов, а всей
конструкции, всей иерархии авторитетов и системы ценностей не то что из
«Вавилона» в «Знамя», а, правильнее сказать, из какого-то отдельного
пространства неподцензурной литературы и ее
наследников в общее, базовое пространство национальной литературы» (Горалик Л. Частные лица: Биографии поэтов,
рассказанные ими самими. – М.: Новое издательство, 2013. – С.
127.) Вот и в «Поэзии» вся эта «вавилоновская»
(а ныне – «воздуховская») «иерархия авторитетов» как
раз для этого и «цепляется» к канону русской классики.
[13] Не случайно в
«Поэзии» Еремин упоминается почти как классик. «Многие стихи Михаила Еремина
похожи на перечни слов, непонятных без обращения к словарю». Вот именно.
[14] С другой
стороны, непонятно, для чего авторы приводят в «хрестоматийной» части довольно
длинные и при этом известные тексты (вроде «Бородина») целиком. Достаточно было
бы отграничиться фрагментами, что существенно сократило бы объем книги.
[15] Оставшиеся
замечания по отдельным литературоведческим моментам здесь высказывать не буду:
они требуют более специального и академического обсуждения.