Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2016
Андрей Рудалёв родился в
Северодвинске. Окончил филологический факультет Поморского государственного
университета. В настоящее время работает редактором информагентства «Беломорканал». Участник форумов молодых писателей
в Липках. Лауреат литературной премии «Эврика!» (2006). С критическими статьями
выступает во множестве периодических изданий.
Гражданская позиция
Сейчас крайне важна
культурная, литературная децентрализация страны. Полицентричность. Раскрытие ее, новое
узнавание, освоение через голоса, которые бы складывались в симфонию нации. Преодолели бы ложную оппозицию
«Москва – провинция», дробность страны.
Не стоит город без
праведника, без культурного светильника. Без своего голоса, которым становится
писатель, он пребывает в немоте.
Так дальневосточник,
певец правого руля, камней и рыб Василий Авченко во
вступительном слове к роману бывшего столичного жителя, ставшего сибиряком,
Михаила Тарковского приводит пример писателя Алексея Иванова, для которого «оставаться в Перми –
своего рода гражданская
позиция». Аналогичным образом и для Тарковского «жизнь в енисейской
тайге – тоже не только личная, но и гражданская позиция». Они – соработники в деле культурной децентрализации
русской жизни, что является важнейшим условием освоения страны. Недаром тот же
Авченко продолжает: «Мне, как убежденному жителю Владивостока,
хочется, чтобы это превратилось в, если угодно, моду». Это своеобразное культурное хождение
народа и в народ необходимо
для благого дела собирания страны.
Сибиряк Михаил
Тарковский в романе «Тойота-Креста» рассказывает о том, что нужно открыть
«огромные ворота» внутри, устранить отгороженность, и тогда стихнут ураганы, а
Запад соединится с Востоком: «…охотские туманы / Встретятся с балтийской
синевой». Главное,
уметь открыть «огромные ворота» и не терять знания о двух единых головах. Тогда и возникает музыка голосов,
иначе они превратятся в хаос в ситуации большого количества внутренних, плотно закупоренных ворот.
Вопрос здесь не в
сепаратизме. Через уникальность каждого голоса можно прочувствовать слитность
и нераздельность их общего хора, который сейчас, как правило, заглушается столичным доминированием. Если Тарковский пишет о
соединении охотских туманов с балтийской синевой, то Василий Авченко, побывав в
Архангельской области,
рассказал, как Приморье рифмуется с Поморьем. В книге
«Кристалл в прозрачной оправе» он
написал: «Все безумно далекие от моего мира
места, в существовании которых я никогда не был по-настоящему уверен, но
которые близки и значимы для меня ровно в той же степени, что и все остальные места России». Так Авченко проводит
географическую линию родства. Это не просто модная ныне страсть к путешествиям,
а мистическое сопричастие с
географией страны. На
Русский Север с Дальнего Востока он поехал, чтобы «потрогать Россию с другого бока ее
по-прежнему титанического тела, которое, как ни странно, едино». Понять это можно
только потрогав, услышав
голоса.
Об этих голосах я
заговорил неслучайно, есть еще и другие – карельские голоса, которые выступают со своим северным
текстом. Они также в этой симфонии нации. Петрозаводские писатели Дмитрий Новиков и Александр Бушковский – локомотивы
карельской северной прозы. Причастие к Северу – их гражданская позиция.
Вертись-вертись!
Север – это верх.
Всегда, находясь на удалении, показываю пальцем вверх, в небо, говоря о нем.
Это мистическая категория, в ней тайна сливается с постоянной борьбой, и все это вместе образует символ
жизни человеческой.
К этой северной тайне
сейчас приковано внимание многих. Режиссер Павел Лунгин снял «Остров», а
Андрей Звягинцев «Левиафана». Писатель Захар Прилепин написал роман «Обитель», действие которого проходит на Соловках –
своеобразной квинтэссенции Севера, где от святости до зверства один шаг, как от
монастыря до тюрьмы. Евгений
Водолазкин также уделил Соловкам много страниц в
новом романе «Авиатор».
Музыкант Александр Ф. Скляр недавно записал знаковый альбом «Ястреб», в котором одна из центральных композиций – «Анзер» – так называется один
из соловецких островов.
Вообще, то внимание,
которое в последнее время приковывается к Северу, к
Соловкам, а через них и к русской духовной традиции, показывает четкий вектор на собирание отечественного духа, рассеянного, расшатанного в
последние десятилетия.
На Севере небо и земля
сходятся и образуют узкую полоску – границу, по которой должен пройти человек и не оступиться, не рухнуть. Его задача – расширить ее.
Увидеть, проследить, описать этот процесс – большая радость и удача для
художника.
Чтобы расширить эту
узкую полоску, которая может превратиться в лезвие, человек собирает вокруг себя общность. Он ощущает себя частью рода, земли, природы. Отсюда и проявляется мистика, для восприятия которой необходимо
особое зрение сопричастия, тогда и становятся видны незримые, сокрытые для внешнего взгляда нити,
сшивающие эту общность.
Нужно, как у Дмитрия Новикова, сродниться, например, с озером, добиться
взаимной любви, и тогда оно начнет раскрывать тебе свои тайны, начнет говорить с тобой, а ты «всегда будешь с рыбой» («Змей
(Голос внутренних озер)»).
Дмитрий Новиков –
писатель, говорящий о «вчувствованной внимательности к
жизни» («Новые поморские сказы имени Шотмана, или Мифы “нового реализма”»). Иначе на
Севере и невозможно. Анализируя
раннюю прозу Новикова, Валерия Пустовая («Семга именем Его») отметила важное
свойство его художественного
мировосприятия: страсть – средство познания жизни. Новиков не
мыслитель, он не орудует
рационалистическим скальпелем, он не отстраненный созерцатель, а напряженная струна,
нерв. Пространство его рассказа – без преувеличения – трансляция внутреннего мира автора, пусть зачастую движимого бессознательным чувством, но
искренним и правдивым. Именно эта изначальная искренность рассказов Новикова
дает основание считать, что они достигнут своей цели – выявления
смыслов затертых, потерянных, забытых.
Текст рождается через надрыв, через боль, через взрыв. В мире тают чувства, их
заливают асфальтом, катком проезжают. Через бесчувственность проникает
в мир рознь, он сам становится дробным, поэтому необходимо вновь возжечь в
себе внутреннее чувствилище, от которого ты будешь пламенеть
и светиться.
Герой Новикова
эволюционирует, развивается, проходит своеобразный обряд инициации через приобщение к Северу.
Доказывает свое родство через способность к чувству, от которого дается знание. В повести «Муки-муки» автор-герой
отстаивает свое право на землю, на то, что он «свой»,
с ней одно, а вовсе не
пришелец. Причем все это происходит через эту самую «вчувствованную внимательность».
«Ты сам должен взять
свою землю», – сказал ему местный житель Леха. Словами «теперь здесь – мое» автор изживал змей и становился хозяином на своей территории в рассказе «Змей
(Голос внутренних озер)». Чем больше хозяин вступает в свои права, тем
отчетливее приходит
осознание, что «у меня тут рай». Это право на рай надо заслужить постоянным трудничеством приобщения.
Писательский принцип правдивости,
искренности основывается на знании мира, наполненного смыслами, на мире, в
котором все не просто так. Мира стариков, предков, у которых даже «для каждой
вещи имя было. Да не простое, со смыслом». Высший пилотаж – это уподобление им, достижение сопричастности, тогда и твой мир, твоя жизнь обретут осмысленность,
противоположную рутинности, хаотичности, суетливости.
В этой осмысленности
мир раскрывается не только в своей объективированной посюсторонности, но и в потусторонней мистичности, где и «бесы карельские» могут проявиться черной кошкой. Так за
узкой полоской между небом и землей таится многомерность и многозначность – концентрат
жизни.
«Непросто, непросто всё
здесь», – говорит герой в «Муки-муки». Есть подводные течения,
для постижения которых нужно особое зрение, особая настройка, которая достигается сопричастием, когда перестаешь быть чужаком и
становишься своим. Единым. Одной крови, настроенным на одну волну.
В повести «Муки-муки»
такой включенностью, таким чувством обладает местный
– Леха. Через него постепенно постигает этот дар и автор. Такой же проводник в
тайны есть и в рассказе «Змей (Голос внутренних озер)» – Коля. Его автор
вспоминает в повести «Муки-муки», говоря о его замечательной бане.
У Лехи свое умное зрение, внешняя картинка не способна его обмануть. «Сложная у тебя тут
земля. Вроде красиво все, берег, озеро. А чувствую я чего-то непростое», –
говорит он автору, чтобы дальше начать укрощение этой
земли, очистить ее, добиться ее доверия, стать своим
для нее.
Леха обладает знанием
об осмысленности всего, поэтому и прочитывает все, будто книгу. За всем стоят
причинно-следственные связи, которые следует разгадать, пусть они и неочевидны, непостижимы для чужих. «Если дед мощный был,
знающий, он мог и заклятие положить», – сказал он о Змеиной горке, подступая
к объяснению обилия здесь ползучих гадов. Его объяснение: «Все это дед
специально сделал, не хотел, видимо, чтобы, кто после него здесь был, плодами
трудов бесплатно пользовался».
Видит Леха можжевельник и сразу поясняет: «Можжевела – дерево смерти. Может, и нехорошее
здесь было что. Кости где-нибудь лежат». Так он проводит мистическую томографию места. Автор-герой пока далек от
этого, он еще в начале пути приобщения и потому может запасть на внешнюю красоту: «Да ну, не верю я. – Мне действительно не хотелось
верить во всякую чертовщину. – Смотри, как красиво кругом».
Леха не просто
механистично делает свою работу, но вживается, сродняется с ней. Ночью выходит
на застывший бетон, уложенный днем, и молится. «Богородица, Дево, радуйся», – постоянно
шепчет и герой рассказа Александра Бушковского «Радуйся!»
У деревенского приятеля
Коли в предбаннике висела доска, где на карельском было написано: «Бревна – мои братья, доски – сестры, потолок – отец, а вся
остальная баня – мать. И чувствую я себя здесь
хорошо, потому что кругом все родное». Это особое понимание семейственности, рода в широком значении. Восприятие мира в его слитности и нераздельности.
Во вчувствованном мире Новикова происходит взаимопроникновение
внешнего окружающего мира и человека. Мир становится антропоморфен. Сращение происходит через путь,
своеобразную нить. Ей человек сшивает мир, который им освоен, к которому он
приобщился. Все явления и предметы, сопоставленные с ним, воспринимаются своими, одушевляются, наполняются смыслами,
значениями, голосами. Так камень может быть «сильным» и отгонять комаров, если человек на
него сядет. Познав смысл этого камня, автор-герой бросается в воду. Так он
соприкасается со стихиями, познает их. «Хозяин оплывает свой участок», –
прокомментировал это купание Леха.
Здесь можно вспомнить и
про «очарованность камнем» приморца Василия Авченко. Он
также писал про познание камня: «Камни заставляют смотреть на жизнь по-другому, не тем взглядом, что
смотрим обычно мы – существа, живущие всего 70-80
лет. У камней иной масштаб».
Это – квинтэссенция жизни, преодолевающая время, но полностью не отвергнувшая его. Камни могут выступать отличными
ориентирами на пути.
Из разных камней
выкладывается путь, фундамент дома, выстраивается большая страна. Об
этом домостроительстве пишет Новиков: «Камни разные – серые, черные, светлые. Обломки
кирпича красного и белого. Крепкие
и хрупкие. Тяжелые и полегче. Словно люди, словно
разные народы. И все это вместе крепит, превращает в монолит тяжелая серая маслянистая жидкость. Ну чем не русский дух, который
такую огромную и разную страну собрал, слил воедино…»
Каменные квинтэссенции,
связанные глиной, становятся символом соединения, особой икономии, труда, познания и
освоения, совершаемого веками, поколениями. Они также обладают своими голосами. Так
человеческая география отражается на карте местности, вписывается в пространство. Все это
противостоит беспутью, разладу, хаосу.
Здесь, на Севере, и
человек становится камнем, крепостью, преисполненным знания. Проходит свой
путь и пропадает настоящий «индеец» Александра Бушковского и на его пути остается лишь большой
камень, под которым тот находит свое последнее прибежище.
В противоположность такому крепкому соприродному человеку в городах люди «гибкие». Они «правду забыли», потому как у них «жизнь
легкая». Вот их и качает в беспутстве из стороны в сторону,
а они сами блуждают и блудят. В этой легкости, подвешенности, неукорененности – слабость, в
противоположность сильному
– вчувствованному человеку.
Кстати, об этой
гибкости Новиков пишет и в рассказе «Змей». Это свойство ползучих гадов, которые могут
поселиться в душе и которых ты непрестанно изживаешь, чтобы вместо них в душе было
больше «любви и спокойствия». В городе человек со всех сторон окружен этими змеями, которые все больше втягивают тебя в свой
клубок.
Повесть Новикова
«Муки-муки» повествует о преодолении отчужденности. В мире, который описывает автор, важна оппозиция
«свой – чужой». Этот мир ограждает себя от чужаков, пришлых, которые могут внести раздор, рознь.
«Девять крестов
осиновых нашел. На тебя поставлены. Не хочет кто-то
сильно, чтобы ты тут жил», – говорит автору Леха. Нужно пройти особый обряд инициации, войти
в род, доказать, что ты можешь стать здесь хозяином – не по праву покупки участка, а по сопричастности.
Есть от чего быть такой
настороженности: «Это сколько раз разрушалось тут все пришлыми по вере и духу, своими по языку и
чужими по идеям». Отсюда
естественная реакция самосохранения: притаиться, спрятаться,
обмануть, внешней личиной сокрыть внутреннее,
сокровенное. Тут как
заговор почти повсеместно используется формула отрицания: «Нету рыбы в озере, зверя
нет в лесах». Даже внешность у людей обманчивая, с хитринкой. Именно так описывает Дмитрий Новиков местного жителя Колю в рассказе «Змей (Голос внутренних озер)»: «Внешность у Коли такая же
обманчивая, как и внутренность. Нутро же его хитрое просвечивает сквозь голубые
глаза». Этой хитринкой
отличаются деревенские. В ней нет подлости и
откровенного обмана,
это крепость, четкое знание о своем пути: «С
хитрецой, подвохом, подковыркой. А деревенский мужик будет свою линию гнуть,
свою правду иметь».
Так прячутся голоса
внутренних озер, раскрывающиеся только для своих, которые не внесут диссонанс в их
общую мелодику. Голоса – это общий строй, единый хор,
складывающийся поколениями. Симфония народа.
Новиков формулирует
смысл и идею, которая преодолевает разрушительную стихию: «…строить! Постоянно, упорно, упрямо, несмотря ни на что. Строить, чтобы
не пасть в пропасть. Это север, детка!»
Строительство –
собирание камней, выстраивание своего пути, своего дома. Через строительство ты
становишься сопричастным окружающему миру, вписываешься в него. Например, Артур из бригады строителей,
возводящих сруб, – белорус, но стал своим, местным. Такой же путь необходимо пройти и
автору.
Муки-муки –
вертись-вертись. Строй! Таковы императивы построения своего пути на этой границе между небом и землей.
В этом пути ты становишься своим, соприкасаешься с природой, с историей и
тогда начинаешь чувствовать «текучее, непрерывное
время…» Тогда проявляется понимание закономерности и неслучайности всего, достигается твое созвучие с внешним
миром: «Не зря меня занесло в эти места. Неслучайно стал я
строить здесь свой дом. Голос крови был сродни голосу внутренних озер, они пели и шептали в унисон». Достигается понимание и твоей личной неслучайности.
«Северные индейцы» Бушковского
Настроенный на ту же,
что и Новиков, волну, Александр Бушковский в «Индейских сказках»
рассказывает о «северных индейцах»: об «обычных северных мужиках из глухомани», пребывающих на границе
природного, естественного мира, где даже нет света в деревнях и цивилизации. Новиковские местные проводники
автора-героя на пути из статуса «пришельца» в свои у Бушковкого трансформируются в исчезающее явление, отодвинутое в
резервацию от наступающего мира белых людей. По Новикову, их жизнь
легкая, а сами они гибкие.
Смысл жизни индейцев Бушковского в «шевелёже», который от слова «шевелиться».
Новиков использует карельское «муки-муки» – вертись-вертись.
Один из центральных героев «Индейских сказок» Бушковского Дядюшка Хук считает,
что главное в жизни – свобода и воля. Без этого не достичь гармонии с вольным
духом природы, да и «шевелёж» без свободы превращается в пустую
суету. Все зависит от тебя и «случайного ничего не
случается на белом свете» – такова вера вольного человека. Свобода в понимании
причинно-следственных связей
и взаимосвязи всего в твоей включенности в эту систему связанностей.
Настоящий, «идейный»
индеец, как Дядюшка Хук, «никогда на белых не работал
и для себя тоже палец о палец ни разу не ударил. Все в лесу да на озере. На его век лесу хватит. Индеец, говорит Хук, он
ведь как? Ему в лесу легче. Там ему дом родной. А все почему? Привык. С пацанских лет гнезда разоряет, щуку острогой на нересте колет. Ягоды-грибы. Брага-самогон. В городе,
конечно, бывает иногда, но редко. Он там как волк среди борзых. И не убежишь, и
не укусишь…»
Индеец надеется только
на себя, на свои силы да на то наследство – знание, переданное ему по ступеням поколений. Как два брата-индейца Митрофан и Иннокентий. Свои знания они
получили от отца, который пропал без вести: «От него они все нужные места
знают, а еще и слово рыбьему хозяину. Говорят, папку ихнего хозяин за это и
забрал. За то, что слово выдал. Хозяин редко кому слово
открывает, и говорить никому нельзя, даже родным сынкам. Вот они и не говорят
никому!» Передал умение разговаривать с окружающим на одном языке. Это знание о
слове тайное, его нельзя раскрывать чужим.
С другой стороны
наступает «белая цивилизация, людей забирает, движения лишает, шевелёжа». Без этого смысла все
загибается, а люди спиваются, становятся чем-то средним – метисами: «Это когда
возьмут тебя на работу, грузчиком там или сторожем, и ты и не белый еще, и не
индеец теперь. Большего никак не добиться. Не
желает мужик теперь индействовать, хочет жить как белый,
ан хитрости-то не хватает».
Ищет гибкий человек легкости, гнется под нее, потому как индейская жизнь сурова.
Индеец Бушковского идет по жизни по пути
– «путику». Это знание о пути передается от отца. Причем это не личный
индивидуальный путь «белого человека», который он может искать всю жизнь. «Путик»
индейца предзадан, маршрут-схема
прочерчена еще до него, есть и знание о капканах на нем. Главное, не сойти с него, устоять. В этом крепость.
Путь у Дмитрия Новикова
– также «повторение шедших пред тобой». Твой личный путик
расширяется. Становится тропой, по которой прошли ноги многих и которая гармонично вписалась в структуру здешнего
мира. Дело человека – расширить эту полоску, путь и
передать его в наследование
дальше. Каждый последующий стремится к повторению
пути предыдущего. Так выстраивается календарный цикл жизней – непрерывное
единое время.
Этот календарный путь,
а вместе с ним и путник, вписан в систему мироздания, составляет с ним
одно. Эти вписанность, гармоничность с общим хором и течением
жизни характеризует индейца, который «просыпается вместе с рассветом, а зимой и раньше,
затемно. Выбегает на холодок, топчется-кряхтит, дышит воздухом.
Смотрит заодно, какая погода. Пьет чай, одевается и
выходит на свою тропу в лесу, где стоят его ловушки, а бывает, и сети в
озерках. Но собираться начинает еще с вечера…»
Проходит индеец свой
путик и пропадает, его тропа уходит в лес и обрывается. Растворяется он в нем и
становится камнем. Настоящий индеец сливается с
почвой и камнем. Сказки Дядюшки Хука, как и его путь, упираются в камень. Его
крепость, противостоящая гибкости белых людей, находит окончательное оформление. За этой
крепостью герой повести Бушковского «Праздник лишних орлов» Фома отправился жить на Соловки, в монастырь. С
попыткой понять, ощутить ее едут к нему друзья Пух и Горе. Там, где у белых
людей сплошные метания, у индейцев – путик.
Эти «дикие люди»
пребывают в состоянии включенности в природно-календарный мир, при этом
существуют обособленно от государства, которое представляет
собой сферу жизнедеятельности «белого
человека». Как говорил Дядюшка Хук, «мало мы и с государством общаемся, и общественные дела
как-то мимо проходят. Короче, жизнь великой страны нас почти не
касается. Однако же кое-что все-таки слышали и знаем».
Полного обособления не
получается. Тот же Хук приводит пример, когда «в конце прошлого века несколько лет не было
власти, и люди жили кто во что
горазд». Эти разброд, беспутство коснулись и индейцев, которым также «пришлось участвовать в этом
карнавале». Карнавале капканов, которые
расставляли люди друг другу, вихре человеческих пороков и страстей.
Путик – это и испытание
(например, путь на Соловки в «Празднике лишних орлов» Бушковского), ведь в индейской картине мира, где нет ничего случайного, «все, что в
голову лезет, то и случается. Что себе представишь, то может произойти», если черт с ног на
голову не перевернет.
Внешний мир является проекцией внутреннего и наоборот. Это
сообщающиеся сосуды.
Главная этическая заповедь индейца: «Не делай только пакостей другим и другим не
позволяй себе их делать», иначе сходишь со своего пути и попадаешь на
территорию лукавого, в пропасть беспутства.
В одной из рассказанных
историй в «Индейских сказках» компания собутыльников-метисов
изувечила индейскую собаку. Бог с чертом удержали от мести, Дядюшка Хук подвернул ногу, которой
«собирался пальцы тем гадьям дробить».
«Один не дал тебе дров
наломать, а другой ногу подломил», – рассуждает Дядюшка Хук о проявлении в этом знаке действий Бога и черта. А после и вообще до него дошло, что «бог
вместе с чертом метисов
этих уже и без тебя наказали – ума не дали. Жизнь у этих барбосов тяжелая и
никчемная. Пьют, воруют, маются. Злые на весь свет, на Бога, на черта. На себя, на других. Не жалеют никого,
никого не любят. На Бога злые, что создал их такими, на черта – что попутал их и путает в любом
деле». После и были наказаны: один в капкан попал и замерз, другие спиртом
отравились.
Нет ничего случайного,
мир надо научиться читать, будто книгу, а для этого
нужно стать подобным ему через слово, через внутреннюю крепость. Так и человек
становится солнцем, освещающим своим светом путь, расширяющим полоску между небом и
землей. В этом качестве он
не только индеец, он становится практически Атлантом.
Об этих людях и о
Севере писал в своем произведении «Чистая книга» Федор Абрамов: «Страшные
обстоятельства жизни, но какие люди! Темно, а светло. Потому что люди, человеческие характеры –
здешнее солнце. Нет долго солнца – от людей свет. В
людях спрессовано солнце, теплота. Доброта. И она греет. Так и должно быть. Иначе бы
люди не выжили в этих условиях».
Север – это верх,
ближнее к ангелам место. Посмотрите на карту. Это место, где всегда ветер и
солнце. Даже когда его нет на небе – солнце в
сердцах. «Солнце с нами, солнце в нас», – поет Александр Ф. Скляр в песне «Анзер».
Про эту спрессованность, про человеческую светоносность, достигающуюся через общность, через
построение здесь дома, пишут Дмитрий Новиков и Александр Бушковский. Им в полной мере удается рассказать о голосе Севера –
важнейшей партии общего хора страны.