Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2016
Александр
Снегирёв родился в 1980 году
в Москве. Окончил Российский университет дружбы народов. Лауреат премий «Дебют»
(2005), «Звездный билет» (2014), «Русский Букер»
(2015) и др. Финалист премии «Национальный бестселлер» (2009, 2015). Автор
нескольких книг прозы.
Позвонили
с кабельного канала. Есть у них программа, где писатели рассказывают о родных,
близких сердцу районах столицы. Сказали, раз уж я писатель, то мог бы
поучаствовать.
Согласился.
Чтобы сориентироваться, посмотрел пару прошлых выпусков. В одном молодая детективщица восторженно бегала вокруг какого-то пня, с
которым ее связывали явно выдуманные романтические переживания, в другом
пожилой сатирик тыкал ботинком в запыленное окно полуподвала и вспоминал, что
ребенком жил в комнатке за этим окном и оттуда заглядывал под юбки идущим мимо
женщинам. Увидев все это, я понял, куда поведу съемочную группу.
Когда
мне только исполнилось семнадцать, подвернулась подработка в соседнем доме –
надо было встречать из школы второклассника, отводить домой, кормить и помогать
с уроками. График университетской учебы позволял, деньги были очень кстати: родители
едва сводили концы с концами, я сидел без гроша. Не раздумывая, позвонил по
указанному телефону и предложил свои услуги. После короткого телефонного
разговора с дамой, представившейся матерью второклассника, я был одобрен без
всякой очной ставки и уже на следующий день приступил к выполнению
обязанностей.
Гувернером
я сделался зимой, заняв место скоропостижно упокоившейся бабушки. Клумбы были
погребены под высокими сугробами, носы краснели, на ресницах повисали сосульки.
Моим подопечным оказался беловолосый мальчишка с веселым и легким нравом. Я
встречал его у школы красного кирпича, украшенной белыми узорами на манер торта, и вел мимо зоомагазина. Там даже в самый
трескучий мороз топтались птичники, собачники и кошатники со своими накрытыми
теплыми попонами коробами, в которых чирикало, тявкало и мяукало. Я переводил
маленького блондина через встречные потоки Ленинского проспекта, и, миновав
аптеку на углу, мы оказывались во дворе восьмиэтажного дома под номером
семьдесят три дробь восемь, где в седьмом подъезде, в трехкомнатной квартире на
втором этаже и проживал мой малолетний хозяин.
Отперев
дверь и сняв куртки, мы разделялись: второклассник
включал мультики, а я читал короткую инструкцию, оставленную на кухонном столе
обладательницей женского голоса – неуловимой матерью. Ознакомившись с ц/у, я
извлекал из холодильника тот или иной полуфабрикат, разогревал и звал мальчишку
к столу. Забегая вперед, скажу, что его родителей я так никогда и не встретил и
только еженедельные конверты, исправно оставляемые рядом с очередной
инструкцией, и забитый холодильник подтверждали их существование. Откуда такое
доверие? В самый первый мой визит мне было велено оставить на комоде паспорт,
через день после этого документ лежал на прежнем месте. Каких-либо пояснений я
не получил, решив, и, видимо, справедливо, что проверку прошел.
Съев грибной, овощной или мясной суп, расправившись с куриной, говяжьей или свиной котлетой с непременным картофельным пюре, мы выпивали по стакану какой-нибудь сладкой жидкости и садились за уроки. Решение простейших арифметических задач и элементарное грамматическое упражнение отнимало у нас уйму времени и задерживало меня до вечера. Дело в том, что мой подопечный соглашался приступать к домашнему заданию, только посмотрев какой-нибудь фильм. В первые дни я сопротивлялся, ссылаясь на собственное расписание, а также на то, что фильмы предлагались совсем не детские. После непродолжительного противостояния я вынужден был уступить: без видеосеанса маленький блондин не делал уроков вовсе.
Никогда
я не смотрел столько фильмов подряд. Были среди них скучные, попадались и
выдающиеся, первые мы проматывали, вторые пересматривали по многу раз.
Независимо от качества все фильмы объединяло одно свойство – злоупотребления и
насилие, творимые несовершеннолетними. Картины порока слились в бесконечную
череду: вчера несовершеннолетние употребляли запрещенные препараты, сегодня
несовершеннолетние занимались любовью в составе трех и более человек, завтра
несовершеннолетние употребляли, занимались и вдобавок палили друг в друга из
пистолетов.
Часто
во время сеансов маленький блондин останавливал показ и принимался расспрашивать
меня об увиденном. Будучи, как мне тогда казалось,
нормально развитым молодым человеком, я и сам многого до конца не понимал и на
другой день как бы невзначай обсуждал горячий вопрос с приятелями, стараясь не
выказывать при этом своего неведения. Все в моей голове перемешалось, персонажи
перепутались, очень скоро я уже не мог вспомнить, где именно видел ту или иную
поразившую воображение сцену. Во время обсуждений маленький зритель скакал по
комнате от дивана к большущему полированному шкафу, изображая особенно
понравившиеся эпизоды. Мы стали общаться с помощью полюбившихся цитат. Не будет
преувеличением, если я скажу, что в те месяцы узнал про жизнь все.
Покончив с очередной кассетой, мы, взбудораженные и раскрасневшиеся, кое-как складывали, вычитали и умножали, разбирались, сколько миллиметров в сантиметре, а потом и в метре, разучивали стишок, заполняли календарь погоды и расставались до следующего дня. Через полтора месяца в очередном конверте меня ждала лишняя десятидолларовая банкнота: второклассник впервые окончил четверть без троек.
Можно
подумать, будто постоянно пополняемая коллекция столь любопытных произведений
кинематографа принадлежала невидимым родителям маленького блондина, но это не
так. Фильмы покупала его старшая сестра, моя ровесница, желтоглазая студентка.
Особу
эту я встречал нечасто, но и тех редких минут хватило, чтобы оценить ее
характер. Знакомство наше состоялось, когда мы с второклассником уже съели
грибной суп и собрались приступить к куриной котлете с пюре. Услышав щелчок
замка и ее вопросительный окрик, есть ли кто дома, я захотел запереться в
санузле, включить воду и сделать вид, что меня нет. Предчувствие не обмануло: едва
войдя на кухню, она окинула меня неодобрительным взглядом и заявила, что
домработница не имеет права сидеть за одним столом с хозяином. Губы мои
задрожали, и я мужественно ответил, что не являюсь домработницей. В другой раз
она пришла с компанией, бросила мне купюру и велела сбегать за шампанским.
Пронюхав, что мы с ее братом подсели на видик, она посулила
мне разоблачение перед родителями. Была весна, учебный год близился к концу, я
уже накопил на проигрыватель для компакт-дисков и даже кое-что сверху, душа
пела. Я ответил, что пусть разоблачает, если невмоготу, мне все равно. Раскрыла
она наш киносекрет или нет, не знаю, вскоре я
уволился по собственному желанию: близилась сессия, требовалось поднапрячься.
До того как я покинул место гувернера, произошло еще одно событие, без которого
этот рассказ ни за что бы не состоялся.
Как я уже отметил, наступила весна, сугробы на клумбах скукожились, обнаружив множество всякой накопившейся за зиму дряни. Но было и кое-что весьма любопытное. Стоя у окна и диктуя второкласснику коротенький диктант, я вдруг увидел торчащий из земли камень. Не валун какой-нибудь, не элемент японской горки, а камень правильной формы, только слегка покосившийся. Камень этот, не особо примечательный, казался между тем настолько инородным и странным, что я не мог больше думать ни о чем другом. Удивившись тому, что, живя в соседнем доме и с детства слоняясь по дворам, я никогда этот камень не видел, я прервал диктовку и подозвал второклассника. С радостью отбросив тетрадь, он влез на подоконник и сообщил, что камень это непростой и что он готов мне его тотчас показать поближе.
Наскоро обувшись, мы спустились во двор и, к моему величайшему удивлению, прямо возле подъезда обнаружили самую настоящую могилу. Из земли торчало массивное основание памятника, явно когда-то украшенного вазой с ниспадающей тканью или ангелом с крыльями. Мелькнула мысль, что вместо вазы или ангела вполне мог быть и артишок. Правда, шишками артишока принято украшать лестничные столбы, а не могилы. Как бы то ни было, и вазы, и ангела, и артишока теперь и след простыл. Склонившись к тусклому граниту, испещренному сколами и царапинами, я различал отдельные буквы и целые слова. Кроме «раба Божия» и «полковница» можно было разобрать отчество – Ивановна, фамилию – Козлова и год смерти – одна тысяча восемьсот тридцать седьмой.
Наличие могилы перед подъездом огромного дома поражало. Проведя пальцами по едва различимым буквам, погладив трещины, я отошел в сторону. Второклассник, прыгавший все это время поблизости, пнул камень на прощание и с сожалением последовал за мной, дописывать диктант.
Лето
я проводил в городе, слоняясь по району, после того как разочаровывающе быстро
насытился купленным проигрывателем для компактов. Как-то раз мы с приятелями
осмелились пойти в ночной клуб. Всю компанию, к нашему удивлению, пропустили, и
мы, обалдевшие от везения, спустились в грохочущее и мигающее подземелье. Пока,
робея и прикидывая, хватит ли денег заказать в баре хоть что-нибудь, я делал
вид, что происходящее для меня привычно и обыденно, кто-то подкрался сзади и
закрыл мне руками глаза. Руки явно были женскими, а если руки женские, значит,
остальное тоже. Я обрадовался и назвал первое попавшееся имя. Разумеется,
женское.
Неизвестная
сняла ладони с моих глаз, я обернулся, и желтые глаза пронзили меня. Потом мы
курили и болтали, крича слова друг другу в самые уши. Когда
подошел парень из ее компании – может быть, он имел на нее виды, а может быть,
это был ее парень, – короче, когда он подошел и спросил, куда она подевалась и
кто такой я, она сказала, что никуда она не подевалась, а я ее любовник.
И поцеловала меня так резко и неожиданно, что уголок переднего зуба сколола.
Моего зуба.
Мы стали неразлучны. Ходили по дворам, обнимались в каштановой роще между цирком и детским музыкальным театром, позади здания аварийной службы на улице Коперника я рвал ей китайские яблочки, а она не ела. Мы часами говорили по телефону и не могли расстаться в подъезде. У нее были светлые соски, она ими очень гордилась.
Я
снова стал бывать в трехкомнатной квартире на втором этаже и даже иногда по
старой памяти помогал с уроками возмужавшему блондину, ставшему
третьеклассником. Теперь он возвращался из школы самостоятельно, сам разогревал
суп, котлеты и пюре, сам делал уроки, а фильмами интересоваться перестал. Лишь
изредка, вспоминая былое, мы втроем устраивались на диване и ставили что-нибудь
любимое – запрещенное и аморальное.
Как-то раз поздней ночью я проводил ее, и мы ласкались, сидя
на ограде возле могилы. Вдруг ее тело обмякло, и она упала в кусты ярких
осенних цветов, высаженных рядом с обелиском. Не будучи в силах удержать ее, я
повалился сверху, успев только предохранить ее голову от удара о гранит. Когда
до меня дошло, что она потеряла сознание, я нервно рассмеялся. Оглядевшись по
сторонам и никого не увидев, я не придумал ничего
лучше, чем ударить ее по щеке и тотчас поцеловать. Во мне заговорили знания,
почерпнутые из фильмов и детских сказок, когда шлепки по лицу и поцелуи
поднимают с одра. После первого раза ничего не случилось, и я повторил. И снова
повторил. Я впервые бил женщину, чередуя удары с ласками. Не успел я увлечься,
как она раскрыла глаза.
Одним солнечным октябрьским днем у меня отменились занятия, и я взбежал по знакомой лестнице на второй этаж, чтобы дождаться ее. Третьеклассник впустил меня, он прилежно корпел над учебником английского, а я рассматривал хрустальную посуду, стоявшую за стеклом одного из огромных, во всю стену шкафов. Эти шкафы с многочисленными дверцами громоздились у них повсюду, и каждый представлял какую-нибудь темно-коричневую породу. Когда мне наскучило наблюдать богемское сверкание, я решил помочь своему бывшему воспитаннику с уроками, но он, повзрослевший, во мне уже не нуждался. Тогда я уставился в окно, в то самое, под которым полковница.
И вот смотрел я на камень, задумался – не помню уже о чем, – и тут мои мысли прервала машина японского производства, въехавшая в картину моего мира. Машина остановилась перед подъездом, и сквозь лобовое я увидел ее. За рулем сидел неизвестный. И мне почему-то захотелось с подоконника слезть, отвернуться и не видеть ничего, а что видел – забыть, но ни отвернуться, ни тем более забыть я не мог. Между ними тем временем началось, и в какой-то момент она распахнула дверцу и выскочила с хохотом, а он через сиденье перегнулся и обратно ее затащил.
Я
смотрел на мелькания под лобовым, а поверх пузырем отражались деревья и небо. Я
смотрел еще и потом, когда иномарка укатила, а она, раскрасневшаяся и
торопливая, вошла в комнату.
– Что ты здесь делаешь? –
спросила она, и я подумал, что не знаю, что я здесь делаю.
После звонка с кабельного канала я вспомнил этот камень у седьмого подъезда. В компании с двумя операторами, режиссером и ведущим мы прошлись по району. Заглянули на баскетбольную площадку, где я, к собственному удивлению, забросил трехочковый, побывали в моем бывшем дворе, где я наплел небылиц про снежную крепость, посидели на лавочке в сквере, и, конечно, я повел их к могиле. Гранит и яркие осенние цветы были на прежнем месте. Я снова, как восемнадцать лет назад, водил пальцами по «рабе Божьей», по «полковнице», по фамилии Козлова, по отчеству Ивановна, по тридцать седьмому году смерти. Пальцы гладили выщерблины и трещины, обрисовывали в воздухе утраченную вазу, ангелка или артишок, а я смотрел на окно второго этажа. Ничего не изменилось, удивительно для нашей богатой ремонтами эпохи. И рамы прежние, и все тот же старомодный кондиционер, те же вертикальные жалюзи. Мне даже показалось, что кто-то на меня смотрит через щель между лепестками.
Программа
с моим участием вышла в эфир, и я снискал славу незаурядного краеведа. Многие
жители района удивились, что ничего о могиле не знали. Известно,
что еще полвека тому назад здесь стояло большое село Семеновское, при нем имелась церковь и кладбище, но на сохранившуюся
могилу никто почему-то внимания не обращал. Кто-то обнародовал карту, на ней
было обозначено, что дом стоит прямо на месте бывшего кладбища и церкви.
Суеверные заволновались, верующие потребовали восстановления культового
сооружения прямо во дворе вместо детской площадки, атеисты ощерились
многочисленными подписями против. Я получил письмо.
Неизвестная
сообщила, что стоило бы разобрать имя погребенной полковницы Козловой, потому
что если под камнем покоится Харитинья Козлова, тоже
при жизни полковница и тоже Ивановна, скончавшаяся в том же одна тысяча
восемьсот тридцать седьмом, то это не просто полковница, а родственница поэта
Пушкина.
Не
найдя в квартире мела, я взял с собой немного муки и снова отправился к камню.
Готов поспорить, что за последние лет сто ни один мужчина не навещал полковницу
так часто. Дорогой я думал о том, что будет очень забавно, если каким-нибудь
полицейским вздумается меня обыскать. Они найдут пакетик с белым порошком и
спросят, что это, а я отвечу – мука, тогда они спросят – зачем, а я отвечу –
хочу разобрать имя мертвой полковницы…
Добрался
я благополучно и, в который раз склонившись над камнем, принялся втирать муку
во все его неровности. Удивительное чувство – трепет и волнение. Вот-вот
случится. Удача или разочарование, открытие или провал. Я сыпал муку и тер,
сыпал и тер. Двор был пуст, мимо юркнул лишь нагруженный громадным школьным
рюкзаком толстый младшеклассник. Издалека за мной
наблюдал местный бездельник, заложивший руки за спину постаревший дядя. Во время съемок, когда я рассказывал ведущему про
могилу, этот дядя потребовал запечатлеть безобразные гаражи, заслуживающие, по
его мнению, срочного сноса. Лицо его походило на мшистую кочку: собиратель
клюквы сел отдохнуть, снял стеклышки протереть и, окликнутый женой, вскочил, а
окуляры обронил и найти уже не смог. Так они и
остались на кочке, через них пророс гриб, и получилось лицо.
Я
втирал муку, и под пальцами стали проявляться буквы с римскими насечками, буквы,
более не используемые, и буквы вполне привычные. Вместе они составляли слова и
числа – старинное имя Харитинья и год рождения – одна
тысяча семьсот девяносто первый. Когда я отряхивал ладони, мне показалось, что
на меня опять кто-то смотрит из-за жалюзи.
Совпадение
выходило полное – во дворе жилого восьмиэтажного дома по адресу Ленинский
проспект семьдесят три дробь восемь возле седьмого подъезда обнаружена могила Харитиньи Ивановны Козловой, полковницы. Либо это невестка
Аграфены Ганнибал, двоюродной бабки великого поэта, либо ее абсолютный двойник.
Попытавшись
узнать о ней больше, я обнаружил немногое:
в восемьсот одиннадцатом она купила имение Захарово, то самое, где Пушкин
провел детство под присмотром знаменитой Арины Родионовны, целых сорок пять
тысяч выложила, и похоронена она якобы неподалеку, возле церковной ограды.
Сообщалось также, что Арина Родионовна с новыми хозяевами не осталась, а
уехала, зато ее потомки по сей день проживают в тех местах. Госпожа Козлова же
обустроилась основательно и не зря – ее наследники владели имением целый век до
самой революции. Решив, что полковница хоть и была рачительной, но вряд ли
настолько, что умудрилась лечь разом в две могилы, я отправился на поиски
церкви с оградой.
Выйдя на станции «Голицыно», я скоро нашел место, где по официальной версии закопана раздвоившаяся полковница. Побродив среди нескольких заросших мхом камней, с трудом разбирая высеченные на них слова, я обнаружил пять-шесть почтенных граждан и умершего в малолетстве брата Пушкина. Полковницы не было. В эпоху великих свершений в нашем городе передвигали целые дома. Может, кому-то взбрело в голову перетащить и могильный памятник Харитиньи Козловой? На манер триумфальной арки или купеческого дворца с Тверской.
В местном музее о Козловой ничего не слышали, а одна служительница, особенно бойкая, так расстроилась из-за собственной и всеобщей некомпетентности, что предложила мне подняться в бельведер – оттуда открывается прекрасный вид. Не успел я согласиться, как уже ступал по скрипучей лестнице следом за покачивающимся задом сотрудницы музея и думал, что если бы температура окружающей среды была повыше и ее зад прикрывали не джинсы, а платье, то я бы вполне мог потерять самообладание уже к третьему пролету, то есть еще не достигнув второго этажа.
Пол в бельведере был усыпан дохлыми мухами, а стекла не по-усадебному закрывали вертикальные жалюзи. Я раздвинул пальцами полоски в одну сторону – река, раздвинул в другую – аллея, раздвинул в третью – церковь и могильные камни. Служительница потянула шнур, полоски повернулись, и везде сделался пасмурный свет.
Отец
моей желтоглазой возлюбленной, как позже выяснилось, был каким-то некрупным, но
деловитым чиновником. Через несколько лет после нашей размолвки он вышел в
отставку и со всей семьей перебрался в другую страну. Поговаривали, что
возбуждено дело о хищениях, которое, впрочем, вскоре закрыли. Мы с желтоглазой
надолго потеряли друг друга из вида, но спустя десять лет бурное развитие
социальных сетей привело к тому, что она меня разыскала, написала и сообщила,
что скоро окажется в Москве и не прочь повидаться.
Мы
встретились на одной из подземных станций возле какой-то гранитной формы.
Кажется, у колонны со скульптурой. Или у арки с вазой. Выбрались на поверхность
– повсюду гранитные ступени среди гранитных стен, гранитные мостовые и
гранитные головы. Уж не размножился ли обелиск полковницы, чтобы заполнить
собой весь город? Мы зашли в ближайший бар и заказали по рюмке. Мы недолго
рассматривали друг друга и пустились в расспросы и рассказы. У той уже двое деток, ждет третьего, и
всё от разных, у того онкология, как же так, еще нет и сорока, а этот в розыске
– впутался в политику. Родители здоровы, брат стал фотографом. Список общих знакомых быстро иссяк,
наступило затишье, она спросила, что я вспоминаю о нас. Я подумал и рассказал
про обморок и про то, что с тех пор полюбил чередовать поцелуи с пощечинами. Она откинулась на своем стуле, и желтый в ее глазах стал токсичным.
–
Понимаешь ли, в чем дело…
Оказывается,
она притворялась – просто вдруг приспичило грохнуться,
валяться, чтоб подхватили, чтоб приводили в чувство.
Я
смотрел на нее и почему-то не чувствовал себя обманутым. Курить, в нарушение
федерального закона, не захотелось. Даже новую рюмку не заказал. Вместо этого я
взял ее за волосы, притянул к себе и поцеловал. И ударил по щеке.
Желтые
глаза вспыхнули. Мы все-таки выпили еще, и я ударил ее по другой щеке. И мы
снова поцеловались. Так вечер и
пролетел: я бил ее по лицу и целовал, бил и целовал.
К церкви подошла группа туристов, была среди них и парочка обнимающихся подростков. Им рассказывали, что при советской власти кладбище снесли, а камни пустили на тротуарные бордюры. Только маленького Пушкина пощадили, а редкие сохранившиеся обелиски заново расставлены в случайном порядке уже в наше время. Парочка обнималась. Он вынул наушник из своего уха и вложил в ее. Я отошел от стекол и, стараясь не наступать на мух, начал спускаться.