Рассказы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2016
Дарья Бобылёва – прозаик, переводчик, актриса закадра.
Родилась и живет в Москве. Окончила Литературный институт имени А.М. Горького.
Рассказы публикуются в журналах «Октябрь», «Нева», «Сибирские огни» и других.
Дипломант Международного Волошинского конкурса
(2014). Автор книги «Забытый человек».
ТАРАКАНИЙ
ЧЕЛОВЕК
Начинающий дизайнер Улямов больше всего на свете боялся навязчивых воспоминаний и тараканов, причем один из этих страхов являлся закономерным продолжением другого. Рыжие хрусткие твари напоминали Улямову о безуспешном детстве в далеком городке: с домами барачного типа, надтреснутыми тарелками, выкраденными из общепита, где царила непроницаемо-восточная бабушка, пресным запахом каши, въевшимся в стены, спортивками, корочкой под носом и вечерними гопниками. В те тоскливые времена тараканы реками лились по стенам, рецепты по избавлению мелькали на страницах газет, вокзальных книжонок и отрывных календарей и никогда не срабатывали, а маленький Улямов томился по ночам от избытка или, наоборот, нехватки влаги в организме, упрямо пережидая гулкие постукивания на кухне. Это бабушка методично била выползших на кормежку насекомых, и Улямов терпел до последнего, лишь бы не идти мимо и не видеть. Гора бабушкиного тела, обтянутая чем-то кружевным и допотопным, налипшие на подошву тапки расплющенные останки и полнейшая бессмысленность ночного истребления – все это намертво застряло в улямовской памяти.
Первым знаком надвигающейся беды стали общепитовские тарелки, замеченные Улямовым среди коробок, сваленных на первом этаже у лифта. Был снежный воскресный вечер, и картон расползался от слякоти. Поняв, что новые соседи въезжают в квартиру прямо над ним, Улямов расстроился. Соседей, этих невидимых вредителей, топающих, орущих и сверлящих, он тоже опасался. Улямов решил подняться и познакомиться, чтобы тактично, но явно обозначить присутствие под крепкими ногами новоселов живого человека.
Сосед оказался один, и от его вида воспоминание о гопниках, ждущих у гаражей, холодным комком шевельнулось внутри взрослого, состоявшегося Улямова. Одетый в синие тренировочные штаны и белую майку, сосед словно бы вышел на пару минут из дома барачного типа за сигаретами без фильтра. Прозрачные глазки гнездились у переносицы почти впритык друг к другу, а растительность на круглом черепе без предупреждения переходила в небритость на лице и уползала по шее вниз, в седоватое нагрудное гнездышко. При помощи молчаливого темного грузчика сосед таскал в свое новое логово надежно, казалось бы, забытые Улямовым вещи: полосатые куски ДСП, из которых сложатся потом шкафы и тумбочки с золотыми штырьками ручек и захватанным стеклом, рулоны калейдоскопических ковров, обгрызенные по углам табуретки, связанные вместе клеенки, шторы и еще что-то в неистребимый цветочек. И пустые банки, и пластмассовая палка для дедовской гимнастики, и даже сухо стучащий дверной занавес из бамбука – все было здесь. Когда из лифта, неловко топорщась углами, выползло зеленое кресло, Улямов сразу угадал, где на нем должны быть оспинки от сигарет с приплавленным поролоном, и наконец сказал «добрый вечер». Сосед промычал что-то угрюмое и нечленораздельное, потому что был занят, а тут ходили всякие и путались под ногами. И Улямов, постаравшись принять независимый вид, поспешно удалился, унося с собой мутную тревогу.
Сосед с первого же дня принялся существовать над головой Улямова шумно, уверенно и полнокровно. Он словно чувствовал боязливое недовольство Улямова и утверждал свое доминирующее положение – напрямую, по-простому, как мужик. Хоть бы не сверлил, думал Улямов – и сосед сладострастно ревел перфоратором. Хоть бы не топал слишком сильно – и кумулятивная ходьба сотрясала улямовский потолок, отдаваясь пластмассовым трепетом в новых стеклопакетах. Пусть сверлит – только въехал, пусть топает – имеет право, но лишь бы спать не мешал – и глубоко за полночь Улямов вскакивал от футбола, теплоголосого блатняка или вовсе необъяснимого мебельного грохота.
И вскоре первый таракан взглянул на Улямова с серебристого кухонного гарнитура в шведском стиле. И даже как будто ощупал его на расстоянии своими искусно сотворенными усиками. Улямов взмахнул рукой, и таракан блестящей капелькой убежал по обоям за шкаф, а потом высунулся оттуда уже с семьей. Бахрома усов шевелилась между шкафом оттенка металлик и обоями с лаконичным урбанистическим принтом, подобранными тщательно и со вкусом, а побледневший Улямов стоял посреди своей правильной, улетавшей из современности прямо в будущее кухни, и биокефир вытекал из кружки, покосившейся в его ослабевших пальцах.
В следующую ночь тараканы гуляли по кухне уже группой. Улямов промазал места прогулок специальным гелем. Тараканы стали выползать и днем тоже. Улямов купил ловушки, похожие на ожидающие своего Матросова крошечные круглые дзоты. Тараканы освоили санузел, коридор и уже подбирались к спальне. Улямов изрисовал жилище истерическими пентаграммами с помощью мелка «Машенька» – и начал мучительно вспоминать нетрадиционные народные средства. Зашуршали в голове скорчившиеся от клея газетные вырезки, мелькнули листки календаря… И Улямов вдруг отчетливо ощутил пропитавший все, вплоть до этих листков, запах каши, до полупрозрачного клейстера вываренной бабушкиной каши из отвоеванной у жучков и мышей крупы. Он огляделся в поисках источника запаха, но увидел только черненькие тараканьи точки на потускневших вдруг обоях.
Ночью Улямов спал глубоко и тяжело. Ему снилось, что по квартире бродит мертвая бабушка и шлепает тапкой, как древние сторожа колотушкой. И вокруг каждого расплющенного сухого тельца расцветает плесень, разбегаются трещинки, течет ржавчина, и вот уже начинают проступать битый кафель и цветочки, и у радиотелефона отрастает витой шнур, шагает в свой угол сервант с неприкасаемым хрусталем, и пахнет, пахнет склизкой кашей… Что-то щелкнуло Улямова по лбу, он открыл глаза, и в этот миг остальные тараканы, точно по команде утратив сцепление с поверхностью, посыпались на него с потолка.
Убежденный в том, что насекомые пришли вместе с новым жильцом, Улямов решился и посетил соседа. Пока он примирительно-тихим голосом рассказывал о тараканьей вакханалии и надежде на понимание, сосед бегал глазками по его лицу и по всей хрупкой городской фигуре. За спиной соседа Улямов успел различить грязные и липкие даже на вид стены. Из его логова пахло теплым варевом, и еще что-то тихо и отчетливо шуршало, как перышком по бумаге.
Не дослушав Улямова, сосед непонимающе хмыкнул и захлопнул дверь. И Улямову вдруг на мгновение стало стыдно, что он отвлекает своими мелкими претензиями наверняка занятого, не замечающего бытовых неудобств человека, простого работягу в майке-тельнике и тренировочных штанах.
Той же ночью сплоченный тараканий коллектив перешел к издевательствам над Улямовым. Рыжими волнами насекомые прокатывались по стенам и полу, позвякивали посудой в кухонных шкафах. Даже в темноте Улямов видел, как они ходят строем по его любимым шторам цвета слоновой кости. К пяти утра Улямов не вынес и сбежал на лестничную клетку, спасаясь от хитинового шуршания. В ожидании общепринятого утра он с остервенением курил, пытаясь заглушить удушающий запах бабушкиной кухни табачной гарью. Сигареты Улямов хранил глубоко в столе в память о том, что бросил курить полгода назад, и сейчас у них был горький привкус пепла.
Потом позвонила по делу девочка Настя. Она работала персональным помощником у регулярного улямовского заказчика, и профессиональная деформация вынуждала ее постоянно ассистировать всем, кто подвернется. Выслушав жалобу сломленного Улямова, она красиво рассмеялась и сказала, что в таких случаях необходимо вызывать специальное существо – тараканьего человека. При этих словах Улямов вздрогнул, представив себе бог знает что. Потом Настя перезвонила и продиктовала номер, по которому следовало обратиться. Потом перезвонила еще раз и сказала, что тараканьего человека надо вызвать как можно быстрее, пока действуют какие-то скидки. Четвертого звонка Улямов дожидаться не стал и подрагивающим пальцем набрал продиктованный номер.
Тараканий человек явился тем же вечером. Конечно, если бы девочка Настя не додумалась дать ему это диковатое прозвище, он не произвел бы столь гнетущего действия на улямовскую психику. Но усатый маленький дезинсектор и вправду напоминал тех, с кем был призван бороться. Масштабы нашествия привели его в тихий восторг.
Что-то зашипело, резкий химический запах моментально изгнал тот, коммунально-кухонный, к которому Улямов вынужденно привык. На стенах начали обильно проступать встревоженные насекомые, да и находиться в квартире во время распыления было нельзя, поэтому Улямову все же пришлось покинуть убежище. Тараканы в панике сыпались с потолка и катались по обоям, а дезинсектор, пританцовывая, водил распылителем по стенам и потолку, не обращая на хозяина никакого внимания. Зажав нос и рот рукавом, Улямов вновь отправился на лестничную площадку.
Через час, выполняя инструкцию дезинсектора, Улямов распахнул в квартире окна. Из них на улицу неторопливо пополз запах сладковатой отравы. Все в доме было усыпано тараканами, навеки поджавшими лапки. Выжившие, в последнем героическом усилии цепляясь за обои, ковыляли наверх – туда, откуда пришли, порадовался Улямов. Впервые за эти дни он чувствовал себя уверенно. Он вновь был хозяином, все было в его руках, а под его ногами хрустели сухие призраки времени, когда принадлежать себе было невозможно. Дезинсектор оставил в прихожей несколько баллончиков, из которых следовало пшикать особо стойких членов тараканьего коллектива. Улямов взял один из них, чтобы рассмотреть поближе, и подумал, что зря ведь он так от дезинсектора шарахался, нормальный дядька, просто увлеченный…
И тут сверху раздался страшный грохот, даже в полу отдавшийся болезненной дрожью. Удар, еще удар, потом – утробный бычий рев. Улямов растерянно уставился на потолок, сердце у него подпрыгнуло и заныло, как зуб. Он замер на месте, мучительно ожидая продолжения и страстно надеясь на тишину. И только собрался с облегчением выдохнуть назло собственному слуху, мнительно фиксирующему каждый шорох, как сверху снова грохнуло и раздался густой крик.
Страх и любопытство вытолкнули Улямова на родную уже площадку и вознесли по ступеням на этаж выше. Дверь угрюмого соседа оказалась приоткрытой, и оттуда, из яркой щели, доносилась тихая возня. Улямов, откинувшись корпусом назад, будто сам себя все еще надеясь остановить и оттащить, приблизился и заглянул в щель.
Сосед лежал на полу в прихожей и тяжко ворочался. Тараканы, шелестящим ковром покрывавшие пол, вливались в него, как паломники в храм. Нескончаемой хитиновой толпой они текли в его уши и рот, заползали под вечный тельник и под штаны. Улямов вдруг отрешенно вспомнил необъяснимой длины очередь в Мавзолей, поразившую его во время первой поездки в Москву наравне с «Детским миром» и совершенно настоящим Кремлем.
Улямов был бы рад заорать и умчаться, всхлипывая, куда глаза глядят. Но сумел только удержаться кое-как на ногах и издать сдавленное «ох-х…» Сосед услышал его и рывком приподнялся. Бледное небритое лицо запрокинулось вверх, к Улямову. Вместо глаз у соседа были здоровенные гладкие тараканьи спинки, а из ноздрей высовывались, щупая воздух, жесткие усики. Сосед распахнул рот, но вместо прежнего рева раздалось громкое шуршание, звук яростно трущихся друг о друга хитиновых пластинок.
Тут Улямов обнаружил, что все еще держит в руке баллончик с инсектицидом. Он поспешно выставил оружие перед собой и нажал на кнопку распылителя. Сосед забился, зашуршал, захрипел и схватил его за ногу. Судорога пробежала по его лицу, и Улямову почудилось, что вместе с пеной изо рта лезут кончики огромных, невероятно толстых усиков. Древним бабушкиным жестом Улямов сдернул с ноги тапку и ударил по усикам. Потом ударил еще и еще и свирепо полил инсектицидом. Сосед затих. Тараканы тоже. Улямов потрогал его ногой и перевел наконец дух. Коренастое тело было мягким, как печеночная колбаса. Кажется, Улямову удалось наконец избавиться от настоящего тараканьего человека.
Не выпуская из одной руки баллончик, а из другой тапку, Улямов медленно спустился к себе. Пора было закрыть окна и навести порядок в квартире.
ПИКЕТ
У Стручкова, Николая Тимофеевича, нервы сдали. Вышел он под памятник лошади, покрутился немного, шапку нахлобучил и плакат развернул: «Остановите».
Сначала, конечно, сознательные граждане подошли. Они там всегда собираются рядом. Воздействовали, двинули вежливо пару раз в торец. Стручков стоит. Потом пенсионерки Стручкова окружили, сумками машут, орут: чего тебе тут, мол, остановить надо, гнида неблагодарная. Стручков стоит. И такой, главное, маленький, сутулый, носик сливкой – аж зло берет. Потом уже блюстители подъехали, на машине сразу, чтоб удобней. Чего, спрашивают, останавливаем, гражданин, для какой конкретно цели мешаем красивому виду? Стручков взглянул на них грустно, носом шмыгнул и плакатик свой повыше поднял.
Упаковали Стручкова, привезли в отделение, тут и началось. Отправили одного сотрудника с ним побеседовать – вышел сотрудник тоже сутулый, медленный, и глядит тоже грустно, и рапортует не по форме:
– Остановите.
Посмеялись, отправили другого – та же история. Выходит обратно уже не надежный работник органов, а как будто натуральный Стручков, Николай Тимофеевич, – сутулый, носик сливкой, глядит грустно.
– Остановите, – говорит. – Ну что вам стоит? Ну остановите, а.
Третий и вовсе плакат себе тоже нарисовал и встал посреди коридора. Проходу мешает, граждане, выражаясь цензурно, в недоумении.
Ближе к ночи всосал стручковский пикет почти все отделение. Полицейские, такие печальные, точно вспомнили вдруг, что в душе-то они навсегда милиционерами останутся, писали на стенах зловещее требование и пускали из окон самолетики с ним же, сложенные из документации. Не поддавшиеся влиянию сотрудники вызвали подкрепление и даже вертолет.
Утром уже были и телевидение, и ОМОН, днем – бронетехника, а вечером начались обращения к народу по федеральным каналам. Причем некоторые обращавшиеся выглядели бледно и мужественно, а некоторые – ну совсем как Стручков, Николай Тимофеевич.
И после полуночи, несмотря на принятые меры, все действительно начало останавливаться. Разгибалось, расправлялось, разглаживалось, кряхтело и долго еще дрожало мелкой дрожью от пережитого напряжения. А когда успокоились последние щелчки и потрескивания, Стручков поднял голову и прислушался к тишине. Было хорошо, как ночью на даче. Стручков вздохнул с облегчением, пробурчал: «Ну а вы говорили…», свернул аккуратно свой плакат и ушел домой.