Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2016
Илья
Кочергин
родился в 1970 году в Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького.
Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Дружба народов», «Континент» и
др. Автор книг «Помощник китайца», «Я внук твой», которые были переведены и
изданы во Франции. Лауреат нескольких литературных премий.
Долго сидел на даче,
читал современную нашу прозу, а потом поехал в Москву и бродил несколько дней
по площадкам Московской международной биеннале молодого искусства. Испытывал
какую-то сиротскую зависть – глядел и думал, как же у них тут интересно, у
молодых художников! Казалось, что вот тут кипит жизнь, люди заняты чем-то
своевременным, нужным и интересным.
Возвращаться к книжкам
было сложно.
Что же казалось мне
таким свежим и долгожданным и чего, кажется, так не хватает в современной
литературе?
Перебираю в уме недавно
прочитанное в поисках того чувства, которое захватило в выставочных залах. Да,
нечто подобное проскальзывало, когда читал Василия Авченко, это чувствовалось в
«Зимней дороге» Юзефовича. А в полной мере ощущалось, когда возвращался к текстам
Дмитрия Данилова.
Постараюсь
сформулировать, о каком ощущении я говорю и при чем
здесь Дмитрий Данилов.
Критик Сергей Морозов на
сайте «Rara avis.
Открытая
критика» пишет: «Читать книги Данилова
неинтересно да и по большому счету бессмысленно… В
записи о том, что мимо прошли две девушки и автобус такого-то маршрута, нет ни
живости непосредственного восприятия, ни преображающей силы воображения» (http://rara-rara.ru/menu-texts/suzhenie_cheloveka).
Мысль об отсутствии
«преображающей силы воображения» приходит, наверное, каждому читателю, взявшему
в руки книжки Дмитрия Данилова. Однако популярность автора растет, хочется
отслеживать его новые сочинения и приниматься за его новые книги. Тексты неизменно
потребляются с тем необъяснимым и неадекватным литературному голоду аппетитом,
с каким после долгой зимы поглощается первая зелень, первые ягоды и другие
богатые витаминами дары природы.
Нет, его, конечно,
можно ругать, можно довольно легко и с удовольствием критиковать, например, за
всепрощающее согласие с мироустройством, за то, что все у него потихоньку идет
себе и идет, термитники новостроек радуют, шум проезжающих электричек приятен,
бетонные заборы умиляют, вообще – за слишком мягкий, слишком нетребовательный
интерес к жизни. Или, например, за смиренную любовь этого литератора к
просмотру того, как мяч перекатывается по полю взрослыми мужчинами, которым
платят столько, сколько не снилось ни одному литератору.
Однако хочется всю эту
критику отложить на потом или вообще забыть и сказать Данилову спасибо за
главное – за то, что он осознанно и последовательно уводит из художественной
литературы традиционного, созданного авторским воображением героя, по мере сил
истребляет тщательно продуманные события и изящные повороты сюжета.
Что же в этом хорошего?
Хорошего,
может быть, мало, но куда от этого денешься?
Надо же литературу двигать потихоньку, нащупывать новые пути.
Демократизировать.
Да, именно
демократичность искусства – вот что больше всего подкупало в творчестве молодых
художников на московской биеннале.
Там, на выставках,
хорошо ощущалась соразмерность фигур художника и зрителя. Меня не воспитывали
своими произведениями, не учили, не управляли моими эмоциями, никуда не вели.
Со мной просто вступали в контакт, вовлекали во взаимодействие, предлагали тему
и находились рядом во время размышлений и переживаний.
И я легко и с
удовольствием вовлекался в это взаимодействие или спокойно, без всякого
пренебрежения проходил мимо очередной инсталляции, которая не цепляла. Не
возвеличивал этих художников и не объявлял их бесталанными. Мы на равных. Очень
демократичная творческая территория.
Это были размышления о
всяких важных и не очень важных на первый взгляд вещах вместе с художником,
вернее даже сказать, вместе с человеком, который (из нас двоих) согласился,
взял на себя труд работать художником, затратил на эту работу свои силы и
время. Которому интересно и которому интересны я и мое
мнение, мое участие.
Интерес и готовность –
то главное, что привносит каждый из нас, и зритель, и художник. А сами работы
как будто и не претендуют на то, чтобы быть произведениями искусства. Я бы влегкую такое сам сделал – постоянно возникает мысль. Красивым
и даже прекрасным в этом сотрудничестве художника и зрителя является не сама работа,
а именно обоюдный интерес и готовность вместе разглядывать окружающий мир под
разными углами, обмениваться впечатлениями, вместе производить новые смыслы, проявлять
себя в контакте с миром.
А в литературе мы как
будто все еще покорно следим за развитием авторской мысли, преклоняем голову
перед силой мастерства, радуемся жизнеподобию
персонажей и верим в диагноз, который классик ставит обществу. Классифицируем
пишущие таланты по степени гениальности, со школы изучаем системы образов и
самих персонажей, а также психологию персонажей и прочие составные части по
определенным правилам.
Но ведь уже надоело
немного.
Ведь тут все уже
вытоптано в позапрошлом и прошлом веках. Все эти стремления разъять жизнь на
составляющие части, заспиртовать, описать, изучить эти составляющие части и
подвергнуть рациональному анализу всю эту систему мертвых разъятых частей,
бывших когда-то одним живым чудесным целым, способным восхищать своей
непостижимостью – легко летать, жить, чудесно любить и прославлять что-нибудь
дорогое. Предыдущие поколения пытливых людей с удовольствием добывали,
препарировали, складировали в запасниках музеев, классифицировали и превращали
любой субъект в объект, принося его в жертву научному знанию. Творцы и
художники, наоборот, творили целое из отдельных составных частей (иногда
отъятых от себя), оживляя отобранное, зорко подмечая детали, лепили характерный
портрет и добавляли тонкие психологические штрихи. И мы сакрализировали
это таинство творения живого из мертвого, эту (по Сергею Морозову) «живость
непосредственного восприятия и преображающую силу воображения».
Можно начитаться
Достоевского, лечь «под нож» психоаналитика, чтобы разобраться со своим
непостижимым «я», а это «я» все ускользает и ускользает от понимания. Поскольку
«я» все равно представляется некой устойчивой структурой, состоящей опять же из
некоторых частей или других структур.
С приходом эпохи
постмодернизма, в шестидесятые годы ХХ века, Фриц Перлз
восстает против психоаналитической системы «субъект-объект» и вводит в
психотерапии понятие Self,
отчасти заменившее привычное «я». Этот Self проявляется (и его можно изучать) только в
непосредственном контакте в системе «субъект-субъект». Теперь уже «целое
отлично от суммы его частей». Целое можно изучать только как целое.
Целым, не придуманным
при чтении книги, созерцании художественного объекта или акта, является
читатель или зритель. Вот кто становится соавтором и наиболее интересным
персонажем, вот кто управляет движением самого интересного сюжета.
Все больше зрителей,
слушателей и читателей не хотят, чтобы кто-то за них «производил новое знание»,
не хотят следить за персонажами, послушно испытывая какие-то чувства и
анализируя предлагаемые картины или предлагаемых героев. Не хотят «внутренне
обогащаться», «узнавать о высотах человеческого духа» или о «низости падения»,
открывать новые грани человека или постигать мир через
других. Не хотят «потреблять» произведение искусства.
Интерес все больше
вызывает именно непосредственный контакт, «проживание», когда зритель или
читатель напрямую является не только соавтором произведения, но и участником
действия, его героем. А событием сюжета является то, что происходит со зрителем.
Проще всего в этом
плане акционистам. Совершат они прилюдно какой-нибудь
художественный акт, и мы реагируем – творим у себя же на глазах главный сюжет.
Судим или пишем статьи в защиту, спорим и ссоримся друг с другом.
Легко
получается наладить контакт во время перформансов и хэппенингов.
А вот с художественной
прозой – что тут можно придумать?
Большинство литературных перформансов все же
выводят действие из области самого текста и переводят в область использования
текста. Пригов также смещает внимание от текста к
голосу. А как наладить контакт с читателем непосредственно в пространстве
книги?
И вот автор (например,
Дмитрий Данилов) начинает описывать турнирный год своей любимой команды.
Подозревает, конечно, чем закончится попытка московского «Динамо» порадовать
своих болельщиков. Подозревает, но не в силах повлиять на ход событий. На сюжет
его романа «Есть вещи поважнее футбола» гораздо больше
влияет счет в предстоящих матчах с участием «Динамо», чем воля писателя.
Или же автор (опять же
Данилов) садится на площади какого-нибудь города, наблюдает и методично
записывает немудреное происходящее вокруг него, искусственно ограничивая себя в
языковых средствах («Сидеть и смотреть»).
Две проходящие девушки
и автобус такого-то маршрута. Автор как будто вываливает перед нами детские
кубики наблюдений и приглашает вместе собрать из них какую-нибудь реальность –
свой собственный город Витебск или свои отношения с футболом. Вместе
интереснее. А кубики – довольно простой строительный материал, и любой
справится с увлекательным заданием.
Читательское участие
здесь – это не следование замыслу автора, а знакомство с его личным способом эмоционального,
артистического контакта с действительностью, с его способом трансляции образов
и ощущений в процессе этого контакта.
Дмитрий Данилов говорит
в интервью: «…традиционный роман с сюжетом, и с героями, и с идеями, он абсолютно
никуда не девается, по-прежнему это мейнстрим… Но действительно, сейчас мы наблюдаем явный всплеск
интереса и писателей, и читателей к чему-то такому вот – к непосредственному
описанию каких-то реалий жизни, а не придумыванию из головы. Это меня радует».
Стиль Данилова остается
тем единственным средством, которым он вовлекает читателя в интересную
литературную игру, в чтение. Честный такой способ, при этом читатель и автор
играют на равных.
Но главное – другое.
Новому читателю нужно каким-то образом высвободить в книге место, он должен комфортно
уместиться туда, не испытывая привычной робости перед героями и богами, не
чувствуя привычного снисходительного интереса к
ничтожным башмачкиным. Не стесняясь величия творца и
не обесценивая его. Он, читатель, не должен чувствовать воли автора,
направляющей события и эмоции по придуманному четкому плану.
Вот этим расчищением, высвобождением места в книге для современных
читателей, для нас с вами, и занимается, с моей точки зрения, Дмитрий Данилов.
Это совместное наблюдение
за людьми на площадях городов, совместное посещение стадионов, совместное боление за команду на фоне обычного течения жизни с
радостями и потерями, удачами и утратами (и у писателя, и у читателя) дают
читателю такую необходимую ему свободу. Вспоминается сразу знаменитый
перформанс Марины Абрамович «В присутствии художника» (The Artist is Present), когда она устанавливала посредством
внимательного взгляда контакт с любым желающим посетителем выставки.
Абрамович в течение
многих лет использовала свое тело как объект, материал для создания новых
смыслов и образов, выставляла его как музейный экспонат. И потом, во время
этого перформанса, зритель, контактируя взглядом с
художником, обнаруживал, что искусство – дело очень личное, доступное нам всем и
является актом коммуникации, контакта с другими людьми и окружающей
действительностью, результатом проявления своего Self и осмысления результата.
Жизнь «в присутствии
художника», вернее писателя, – прекрасное описание процесса
чтения художественной прозы Дмитрия Данилова. И его книги являются
своеобразным манифестом того, что любое искусство (и даже литература, стоящая
несколько особняком) является не воссозданием и не отражением реальности, а нескончаемым
личным делом творения жизни – реальной или символической.