Повесть
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2016
Дмитрий Воронин родился в 1982 году в
Краснодаре. Окончил отделение социологии факультета истории социологии и
международных отношений Кубанского госуниверситета, посещал семинар Р.Т. Киреева в
Литературном институте имени А.М. Горького. Публиковался в журналах «Бельские
просторы», «Новая юность» и других. С 2008 года работает выпускающим редактором
интернет-СМИ.
1
После Вены Петру было
уже все равно, куда ехать, лететь или плыть. Он провел неделю на Мадейре, потом
добрался до Кашмира, пересек всю Индию и вылетел в Москву со Шри-Ланки. В
фейсбуке в шутку утверждал, что намерен соединиться с
«Тамильскими тиграми». Никто его сообщение не лайкнул.
В самолете почти все время спал и вечером, выходя в аэропортовый рукав, чувствовал себя бодро. Не смутило и обыденно хмурое выражение лица внуковского дежурного, из-за спины которого пахнуло мартовской сыростью. Москва. Почти дойдя до паспортного контроля, Петр вернулся в аэробус за шляпой, которую в 2008-м купил в Амстердаме да так и таскал с собой.
– Давно не были на
родине, Петр Валерьевич, – спокойно, без вызова или назидания, сказала кудрявая пограничница.
Петр кивнул.
– Учились?
Петр вздохнул.
– Теперь, значит,
выучились?
Петр хмыкнул, крутя в
руках шляпу:
– Можно и так сказать.
Сложились обстоятельства, пришло время, и вот я здесь.
– Добро пожаловать домой!
– непротокольно улыбнулась девушка в голубой рубашке, хлопнув пропечатанным
паспортом по стойке.
Перед получением багажа
Петр сидел среди обернутых в пестрое ланкиек и
размышлял о разговоре с пограничницей. Не так-то просто объяснить, что заставило
его взять билет и вернуться в, казалось, навсегда покинутые декорации. С определенной
натяжкой это можно назвать неготовностью оставаться вне исторической канвы
своей жизни, желанием на базе воспоминаний и опыта выстроить что-то новое,
полноценное. Петр и сам не знал, что его привело в Москву. Вероятно, просто
неуемное желание не сидеть на месте и постоянно двигаться дальше.
Пустая движущаяся лента
– перед Петром. А вдруг сейчас вместо чемодана выедет смотрящая с укором Вера?
А вдруг это будет тот же самый чемодан, но с совершенно другой начинкой?
Петр не думает о том,
чтобы начать все заново. У него с собой достаточно денег, чтобы не беспокоиться
о таких вещах.
Погода неважная и
видимость плохая. Хорошо хоть самолет успели посадить, а то вместо Внукова очутился
бы сейчас где-нибудь в Нижнем. Петр одной рукой
стягивает воротник пальто без пуговиц, призванный защитить шею в отсутствие
шарфа, другой волочет то и дело застревающий в комкающемся снегу чемодан с
готовой в любой момент оторваться ручкой. Такси не интересует, и спешить
некуда, хоть и вечер, и осадки, и ветер. Вдоль нескончаемого, светящегося, как
рождественская ель, здания аэропорта Петр бредет в сторону остановки маршруток.
2
Он помнит, что той зимой Вера еще была
чиста. Не влюбленные, а, скорее, завороженные друг другом, месяцами совместных
скитаний по сквотам, разбавленных появлениями у
Гриши, Варламова и других участников религиозной общины, к которой принадлежали
ее отец и приславшая Петра в Петербург сестра, – они называли это бегством.
Петр бежал, и бежала Вера. Белые ночи,
август серый и дымящийся октябрь. С головой ныряли во
дворы-колодцы – черно-розовый мир, где умирали за любовь, в которую никто не
верил, и сочиняли истории о порошке, словно он был забавным сказочным
персонажем. В какой-то момент, пока не разрядились батарейки, решили арендовать
вдвоем комнату в Выборге.
Под Новый год соседка вызвала милицию.
Во время обыска Веры дома не оказалось, а Петр курил в форточку, равнодушно
поглядывая на действия сотрудников, искавших наркотики. Перетряхнув немногочисленные
пожитки, они ушли. Петр не мог гарантировать, что Вера совсем ни к чему не
причастна. Он помнил квартиру в Веселом поселке, из которой вытаскивал ее всю в
соплях, ничего не соображающую.
Размышлять о поступках, пытаться найти объяснение поведению других казалось абсолютно бессмысленным. Каждый ведет свою игру, вот и все. Конечно, и Вера ее вела. Но они вроде как условились друг друга не обыгрывать.
Петр добредал до замка и поднимался на
башню святого Олафа. Он делал это так часто, что старушки перестали брать
деньги за вход и даже пытались заводить беседы на исторические темы, считая его
любознательным студентом. В редкие солнечные дни Петр, щурясь, подолгу стоял,
держась за перила, и высматривал вдали Финляндию. Был отлично виден
железнодорожный мост, по которому туда при наличии визы можно уехать в любую
минуту.
В дни, когда видимость бывала плохой, Петр отправлялся бередить свои детские портовые воспоминания. Ему было восемь, они с матерью и отцом несколько месяцев жили в Мурманске. Иногда, полярными вечерами, когда у родителей не было дел, его водили смотреть на краны, очертания которых и сейчас стоят перед глазами. Как-то Петр пригласил в порт Веру, но она продержалась на ветру минут десять и ушла, предложив встретиться через час в баре.
«Человеку скоро пятьдесят, а он ведет себя как павиан. Тащит любую телку к себе, потом выгоняет ее, начинает пилить вены и кричать, что хочет в Непал, чтоб его там расстреляли. Обижается на соседей, когда они вызывают ментов, грозится поджечь дом», – тусклым голосом рассказывала Вера о своем отце – художнике Павле Ланском. Петр ждал весны.
3
В Финляндии все
произошло примерно так, как и ожидалось, – у них было всего три встречи. Первые
две условно можно было назвать лирическими – отец Петра напивался, выкрикивал
какие-то комсомольские речевки, в конце плевался и говорил, что сейчас времена
еще гаже, а дальше будет вообще мрак. В третий раз увиделись в ресторане,
расположенном в Тампере неподалеку от музея Ленина. Петр минут сорок потягивал
цветной коктейль из высокого стакана, прежде чем отец возник откуда-то чуть ли
не из-за шторы и, не снимая очков, стал шептать: «Волны! Волны!»
Отец сообщил, что люди, прикрывавшие его деятельность, теперь прикрывают других парней, которые зашли в этот бизнес без раскачки, ему же перекрывают кислород. В Финляндии они его уже достали, сейчас удалось почти все оперативно вывести в Дубай, но и там убежище временно. «Наш русский бизнес похож на тетрис наоборот, – после рюмки начал философствовать отец. – Если в настоящем каждый заполненный ряд приближает к базе и отдаляет конец игры, то у нас он делает тебя заметнее, а значит уязвимее для тех, кто творит что хочет при поддержке новоявленных феодалов. Теперь двигаться нужно на юг, оседлав волны, которые нас накрывают».
Когда принесли десерт,
отец, расфантазировавшись, заявил, что готов основать свою вольную республику
на каких-нибудь островах, чтобы дать желающим призрачный шанс обрести подлинную
свободу. Это было уже почти невыносимо, но Петр сдержался. Изрядно к тому
моменту выпив, он отметил, что сомалийские пираты – те еще борцы за свободу.
Прощаясь, отец выписал Петру чек на сумму в евро с пятью нулями, посоветовав обналичить его как можно быстрее. Больше они не виделись. Петр собрал вещи и покинул север Европы, двинувшись в ее центр. Теперь он мог не заботиться о заработке еще долго. Необязательно было что-то придумывать, время искрилось как северное сияние, и города переливались камнями в ожерелье на шее оставленной позади Веры.
Прогуливаясь по центру
Граца, Петр вспомнил о Йохане, с которым познакомился в занюханном
отеле на окраине Гетеборга. После дня брожений по городу они как мумии лежали в
шезлонгах и слушали «Джой Дивижн». Вокруг бассейна
больше не было никого.
Йохан тогда взял в институте академ и сбежал к своей подруге-датчанке, с которой тоже быстро разошелся, и теперь просто скитался, тратя остатки выделенного бабушкой довольствия и обдумывая массу идей в сфере телекоммуникаций.
Нашелся Йохан в Вене,
и, после того как Петр объяснил, что хочет вывести один из его спутников на
большую орбиту, они без раскачки приступили к реализации бизнес-плана. Йохан с
однокурсником разработали мессенджер, который через год после запуска принес
прибыль в двести пятьдесят процентов от вложенной Петром суммы. Втроем они поселились
в Барселоне, открыли там офис. По вечерам Петр бродил по Барселонете,
вдыхая висящий над пляжем запах травы, приправленный морем.
Каждый месяц был успешнее предыдущего. Йохан завел себе подругу испанку, а его напарник – цыганку. Оба отрастили бороды и стали уверенно рассуждать о неизбежности своей мировой экспансии. После поездки в Силиконовую долину они не могли уже говорить ни о чем, кроме покорения атлантического и тихоокеанского побережья. Когда капитализация превысила вложенное в двадцать раз, Петр согласился продать Йохану свою долю с небольшой наценкой.
Попрощались по-доброму.
Йохан обещал любую помощь и консультировал Петра по новым вложениям, в которых
тот, впрочем, был достаточно консервативен. Петр жил, не задерживаясь больше
пары месяцев на одном месте, – проехал за три с половиной года почти всю Европу
и большую
часть пригодной для существования Азии. В какой-то момент к нему присоединилась
Вера, но теперь с ней было покончено. Отпраздновав в одиночестве тридцать
первый день рождения, Петр вернулся в Москву.
4
Апрель потратил на
изучение московской жизни заново: ходил по улицам, присматривался к людям и
возможным сферам для инвестиций. Город жил политикой, недавними выборами.
Молодежь была очень возбуждена, а старики Петра не интересовали. Сидели подолгу
в кафе, яростно о чем-то спорили. В целом ему это нравилось.
Петр поселился в
квартире двоюродной сестры – там же, где ему дали приют семь лет назад, после
бегства из Краснодара. Приехал туда прямо из аэропорта и открыл дверь ключом,
который все эти годы возил с собой. Жилище выглядело покинутым, но не
заброшенным. Стася в Москве давно не жила.
В одной комнате были до
потолка навалены вещи, в другой замок двери закрашен белым, в третьей кто-то
недавно останавливался, но квартировал неаккуратно. У батареи лежал матрац с
двумя овальными пятнами, на подоконнике стояла банка с окурками.
Петр не переживал из-за
того, что их отношения с сестрой прервались, потому что произошло все
естественно и быстро, без эмоций. О Стасе вспоминал, но нечасто, уверенный, что квартира давно продана. И вот теперь, сделав
круг, Петр снова здесь остановился.
У «Молодежной» снесли
универсам, весь квартал хрущевок теперь ровняли с землей, чтобы построить
что-то новое. Возможно, гигантскую автопарковку, а может,
торговый центр величиной с небольшую планету, которому потрепанный «Рамстор» из
девяностых, конечно, был не ровня. Так от прошлого остаются в лучшем
случае фото. Их теперь, впрочем, тоже никто не распечатывает.
5
Как-то вечером Петр
бродил по продуктовому магазину, не держа в голове ничего, кроме симфоний
Брамса – слушал их, лежа на матраце, с обеда до сумерек. У стойки с салатами к
нему подошла одетая во все черное девушка с томиком «Войны и мира» в руках.
Высокая, худая, коротко стриженная, загорелая.
Чуть поодаль в сырах рылся усатый юноша в черно-белой клетчатой рубашке и темно-синей бейсболке. Видно было, что он имеет ко всему происходящему отношение.
Девушка взяла Петра за
локоть и торопливо, перебивая сама себя, зашептала, что им нужна помощь, нужно
скрыться от слежки и, если не он, их схватят где-нибудь возле метро.
– Я вас выведу, –
неожиданно для самого себя сказал Петр.
Втроем они прошли через мясной отдел, помялись в помещении для персонала, где Петр сунул кому-то тысячерублевку, и, пройдя мимо невозмутимых азиатов в фартуках, очутились на темной односторонней улице. Петр поднял руку, и остановилась первая же машина. Сели рядком на заднее сиденье, а через десять минут уже пили на кухне чай.
– Итак, вы занимаетесь политикой… – Подливая гостям кипятка в керамические кружки с латиноамериканским рисунком, Петр поймал себя на мысли, что когда-то он так же сидел здесь перед мало знакомыми людьми и рассказывал о своей жизни, в которой были одни эмоции. И вот настал его черед изображать ментора.
– Политика теперь занялась нами! – отрывисто бросил юноша по имени Борис.
Девушку звали Варей. Конспиратором она оказалась неважным и, несмотря на все протесты дрыгавшего под столом ногой приятеля, быстро выложила тезисы их анархистской ячейки и рассказала о своей учебе на первом курсе философского факультета.
Борис учился там же. Он
в основном помалкивал, а когда начинал говорить, быстро взрывался. Варя же,
наоборот, говорила много и к концу фразы теряла запал, расплываясь в улыбке или
бросая какую-нибудь милую, совсем не леворадикальную шутку.
Оба они горели
событиями, захлестнувшими Москву в последние полгода. Петру, все пропустившему
и смотревшему на них, как на новинки кинопроката или автомобильного рынка, было
интересно, словно после долгой прогулки по холодному лесу он вышел на опушку и
греется у добротного, неважно кем разведенного костра.
Ни Бориса, ни Варю не
интересовало, кто он, чем занимается. Им было достаточно, что на мента, стукача или «нашиста» Петр не похож. Варя рассказывала, что
впереди последний марш в центре Москвы и после него все изменится – наверняка в
лучшую сторону. Было видно, что никакого плана у них с соратниками нет. Все
спонтанно, задорно, молодежно. Много отсылок к маю 68-го, который, как помнил
Петр, сгубили студенческие лидеры, оказавшиеся не только маоистами, но и
трусами.
В начале второго вышли
пройтись по Рабочему поселку. Как в фильме о злых улицах, на обочине выли
сигнализации, через дорогу, у ларька, мелькали тени дерущихся в спортивных
штанах; со стороны жд-станции доносились лихие гастарбайтерские
спевки. Петру нравился этот хаотический ночной пульс района, эхо затухающей
эпохи перемен. Варе же с Борисом прогулка удовольствия не доставила, поскольку
они жгли свой костер и твердо намеревались сгореть именно в нем.
Попрощались не то чтобы по-приятельски, но вечер этот Петру, в отличие от остальных московских, запомнился. Борису новый знакомый не понравился, возникло что-то вроде ревности. Варя, изобразив двумя пальцами победу, предложила подружиться в фейсбуке. Улыбнувшись, Петр сказал, что, к сожалению, после возвращения в город отовсюду удалился.
6
В шесть утра Петр просыпается от стонов стамбульского муэдзина. Десять, пятнадцать минут, и всякий раз новый мотив. Отскакивая от Мраморного моря, голос через окна прокатывается по комнатам и волной уходит вглубь города. Петр накрывает голову подушкой, стараясь ускользнуть обратно в сон, где он медленно и, кажется, бесцельно петлял по улочкам Стамбула – вверх-вниз. И только к утру вышел к одному из неспокойных морей. Двухметровые волны захлестывали набережную, люди жались к каменным стенам. Петр, не зная, на что рассчитывает, пытался остаться одним из них.
Уснуть не удается. Петр выходит прогуляться до завтрака. На ресепшене больше нет кареглазой турчанки, что улыбалась ему, пробирая до самого-самого дна. Вечером Петр боялся, что владелец отеля подкараулит его за эти взгляды. Не боялся, конечно, – пытался себя напугать.
Волны, мокрые камни, и Петр идет к рыбному рынку. Туман такой, что не видно вокруг на три шага. Где-то мяучат коты, и кажется, будто кроме них тут никого больше нет. Коты, море и рыбный запах. Петр ступает, доверившись молочной мгле, уже не заботясь об осторожности, и тут вдруг кто-то хватает его за руку. Сразу становится понятно, чья это ладонь. Стоят вдвоем молча, и муэдзин уже, конечно, не поет. Никто не хочет обнаружить себя первым. Море, коты. И рукопожатие, за которым ничего не последует. В Стамбуле сны так легко мешаются с явью.
После того как темнеет и перестает звучать призыв на вечернюю молитву, на улицах старого города не остается почти никого. Дети дома; женщины готовят еду, переговариваются, высунувшись из окон; мужчины режутся в нарды в кофейнях, сидят, посмеиваясь, у цирюльников. Все лавки, кроме редких продуктовых, уже закрыты, и только коты все так же деловито идут по своим делам. Петру предстоит прожить здесь еще несколько тягучих февральских дней.
Пройдя по брусчатке километров семь, он спускается в расположенный в подвале кабачок. Его хозяин, Али, немного говорит по-русски. Записав на салфетке заказ, он спрашивает, в каком районе Москвы Петр живет. Подруга Али, москвичка, хорошо зарабатывает и обитает в Кузьминках. «Я жил в Кузьминках, – говорит Петр, – там веществ больше, чем в каком-нибудь Бронксе». О Бронксе Али ничего не знает. Скоро он уедет в Москву, потому что ресторан приносит одни убытки.
Кроме Петра из посетителей в кабачке только пара молодых китайцев, которые много смеются, фотографируются, после чего пытаются расплатиться картой. Али заискивающе с ними беседует, но потом, вернувшись смущенный, говорит, что платеж не одобрен. Наличных у гостей нет, и Али отпускает обоих в отель за деньгами. За двадцать минут их отсутствия он успевает трижды сбегать на улицу. Вид у него подавленный.
Еда тут не особенно вкусная – обычная, а ценник почти ресторанный. Шоу с разрубанием саблей горшка с овощным рагу впечатления на Петра не производит. Разве что выражение лица похожего на убийцу помощника Али. Интересно, чем он займется после того, как начальник закроет кабачок и уедет в Кузьминки?
7
В парке Петр брал
китайскую еду в картонной коробке и спускался по деревянной лестнице к реке.
Узкой набережной гоняли на роликах и велосипедах, на пригорке уже загорали на
разноцветных лавках. Покончив с трапезой, Петр возился с планшетом, слушал
музыку или просто глазел на проходящих и проплывающих
мимо. В эти часы он словно возвращался в юность, когда сидели с приятелем по
прозвищу Кисель на автостоянке и мир беспомощно скользил, отталкиваясь от их
глаз.
Перед майскими
праздниками Петр убрался в квартире, вынес на балкон чьи-то пожитки, которыми
был завален угол жилой комнаты, и отправился в аэропорт. Дней за десять до
этого он решил посетить Петербург, и единственным компромиссом, на который
пошел сам с собой, стало путешествие самолетом вместо обещавшей ненужные
приключения ночи в поезде.
В Пулкове среди сидящих
прямо на полу таджиков в кожаных куртках Петр долго лавировал в поисках стойки
заказа такси. День был солнечный и хрустально-прозрачный. Из-за прилета
какой-то делегации выезд из аэропорта долго не разрешали.
В квартире Стаси и ее мужа Гриши дверь не открыли, и Петр отправился к Варламову. Старым маршрутом – пешком в сторону «Петроградской». Город стал чище, свежее, но при этом чувствовалась какая-то настороженность. Может, время года так влияло, а может, то, что, в отличие от прошлых визитов, Петр, помня о Вере, не собирался ничего принимать.
Минут сорок провел под
массивной красной дверью подъезда и уже собирался уходить, когда девушка вывела
на прогулку собаку и впустила его. В квартире Варламова открыл мужчина средних
лет с досиня бритым многоугольным лицом, одетый в безупречно выглаженный костюм
и белую рубашку. Вежливо улыбаясь, они поговорили минут десять, внутрь Петр
приглашен не был.
По словам мужчины, от
которого, несмотря на лоск и доброжелательность, веяло сектантским холодком
превосходства, Варламов сдал ему квартиру на пять лет с правом выкупа, если
условия к тому времени не поменяются и устроят обе стороны. Сейчас как раз
прошло четыре с половиной года, подходит срок. Сам Варламов давно уже в Питере
не появляется, обитает где-то на островах, но переводы обналичивает исправно.
Петр представился
старым другом Варламова, что, похоже, на хозяина впечатления не произвело. Он
вскользь заметил, что друзья периодически всякие появляются. Места тут тихие, в
подъезде живут в основном пожилые люди, поэтому приходилось даже вызывать
полицию. На последнее словосочетание было сделано ударение. Петр, усмехнувшись,
сказал, что он точно не из таких, приехал подыскать место для инвестиций и если
есть идеи, то будет рад поговорить в более непринужденной обстановке. Мужчина
взял его визитку двумя пальцами и сунул в карман пиджака.
Делать было нечего, пришлось отправляться обратно к «Черной речке». В этот раз Гриша открыл почти сразу. Он поседел висками и выглядел теперь на свои сорок три. Гриша Петру тоже особо не обрадовался.
Они прошли на кухню,
которая выглядела все так же икейно, но с поправкой на женскую хватку и тюнинг
прошедших лет.
– Стася в отъезде.
Снимает кино в Бирме, – сказал Гриша, закуривая. Перехватив взгляд Петра, он
усмехнулся. – Да, нервы, нервы. А ты откуда свалился?
– Отовсюду понемногу.
Вот ищу, куда бы деньги пристроить, и заодно навещаю старых знакомых.
– Знакомых? Да мы с
тобой почти родственники!..
– Ну
хорошо, если так.
Тон Гриши по-прежнему
не позволял заподозрить его в расположенности к сердечной беседе.
– У нас
близнецы-трехлетки. Они сейчас с моей матерью, но завтра днем вернутся. Ты же
задержишься?
– У меня ночью обратный
рейс, – соврал Петр.
– Как знаешь… Стася будет нескоро. Не уверен,
что после всего, что произошло, она тебе
обрадуется, как прежде.
– А что такого
произошло?
– Чай? Бренди? Чай с
бренди? Второе? О’кей. – Гриша поднялся с табуретки и
шагнул к шкафчику. Полы его халата взмыли, как хвост павлина. – Просто время
сменилось. Если ты не знаешь, я расскажу.
– Кое-что слышал.
– И про Веру?
– И про нее.
Гриша поставил на стол
два стакана и плеснул в каждый жидкости дубового цвета.
– Ну да, мы же теперь в
информационном обществе живем.
8
После отъезда Петра за
границу Вера вернулась из Выборга в Петербург. Отношения с отцом у нее все
ухудшались, и, хотя она старалась видеться с ним как можно реже, стычек
избежать не удавалось. В августе 2008-го, чуть ли не в тот день, когда началось
принуждение к миру, Вера ударила Ланского ножом, после чего сама вызвала
«скорую». До сих пор окончательно так и не выяснено, что там у них произошло. В
тусовке звучали самые дикие версии, но Гриша счел
бессмысленным даже говорить о них.
Удар был серьезным, но не смертельным. Ланской долго лежал в больнице, а Веру сначала арестовали, потом выпустили под подписку о невыезде. Вскоре после ее выхода в Кронштадте, на квартире общины, фээскаэнщики совместно с милицией устроили настоящую спецоперацию. Братья и сестры отбивались палками и средневековой алебардой. При задержании были раненые, история попала в газеты и интернет. Все арестованные получили большие сроки, община после второго подряд криминального скандала самораспустилась.
Опять много
сплетничали. Поговаривали, что это Вера могла сдать братьев в обмен на
смягчение меры пресечения. Фактов не было, кроме одного – вскоре Вера исчезла и
на связь больше не выходила.
Ланской, оклемавшись,
уехал в Таиланд, где, как говорят, воссоединился с бывшей женой и зажил чуть ли не патриархом. Варламов, которому принадлежала
кронштадтская обитель, из Индии предпочел не возвращаться. Он договорился с
какими-то мутными ребятами, выкупившими обе его квартиры. Получается, мужчина,
беседовавший с Петром днем, просто пудрил ему мозги.
Гриша не говорил о
походах на допросы и вызовах свидетелем в суд. Конечно, все это было, но теперь
осталось позади. Страница перевернута, родились близнецы. Он и Стася занимаются
своими проектами и ни о чем не жалеют. Гриша думает записать воспоминания о
девяностых, а то в последнее время их публикуют все кому не лень и пишут обычно
всякую ерунду.
Где Вера? Где-то в
Москве – торчит, тусуется с неформалами, но все это
слухи, распускаемые обиженными и оскорбленными бывшими участниками общины… Петр
смотрел, как тает лед на дне стакана, и думал о жизни Веры после побега из-под
подписки. Каждого, кто считает, что спрятался, обязательно достанут, перемелют
и отправят обратно на конвейер.
9
Петр отобрал три варианта вложения денег в Москве и каждый вечер с ученическим старанием над ними размышлял. Он переслал информацию Йохану, попросив о совете, но тот почему-то ничего не ответил. Судя по данным с биржи, у них с партнером все должно быть очень, очень хорошо.
Скоро июнь, в бокале на
три пальца. Сумерки спускаются медленно. Петр сидит на балконе в чьих-то
шлепанцах с надписью Ashram и вдыхает горячий воздух
Рабочего поселка. Во дворе, у детского сада, играют в волейбол. Одна команда
без маек, другая в майках. Под ногами Петра папка с документами, в которых нужно
разобраться, но прежде надо разобраться кое в чем другом.
На экране планшета
выпуск новостей сетевого канала, рассказывающего про
оппозицию с интонациями Телеграфного агентства Советского Союза. В этом Петр
уже разобрался. Какой-то мужчина в форме, обосновывая необходимость арестов,
демонстрирует слайды беспорядков на площади. Факт, что это были беспорядки,
никем всерьез не оспаривается. Лидеры протестующих
испуганно молчат. После столкновений в центре было несколько беспокойных для
власти ночей, и теперь за них кто-то должен заплатить.
Спали вповалку на
площадях, неделю жили лагерем на Чистых прудах у памятника казахскому поэту.
Петр заглядывал в этот лагерь, надеясь встретить там Варю. Он бродил как по
съемочной площадке позднего Феллини, пытаясь понять, возможна ли альтернатива
на базе всего этого цветущего многообразия. Впрочем, судя по уверенному тону
деятеля в форме, вопрос уже тогда был риторическим.
Варю у памятника Петр
не встретил, хотя потом выяснится, что она там была и работала на
вегетарианской кухне. Еще Варя волонтерит в приюте для бездомных животных, но
сейчас Петр видит слайд, на котором она бросает что-то в сторону шеренги
полицейских. Голос за кадром говорит, что это камень, а активистка задержана и
в течение двух суток предстанет перед судом для избрания меры пресечения.
Волейболисты
расходятся, похлопывая друг друга по плечу, обливаясь водой из бутылок. Петр
думает о том, что ничего не знает об этой девушке. Она возникла ниоткуда,
попросила о помощи. Она обаятельна и слегка близорука. Пацанская прическа,
волосы ежиком, не то что степенная укладка Бориса. «Еда
вместо бомб», – постоянно повторяла Варя. Про камни она не говорила ничего.
10
Февраль в Стамбуле, май в Риге. Все равно зябко. По вечерам в гостинице Петр смотрел латвийские новости, слушал пластинки на найденном в холле проигрывателе и перечитывал Берроуза. Вспомнил здесь «Интерзону»: языки, акценты; затюканные, как будто извиняющиеся за что-то русские; молодые, уверенные в себе латыши.
За пятнадцать минут через осыпающийся город к реке. Полторы части Европы и две – постсоветской провинции, взболтать, но не размешивать. Братки, плащи, черные очки – плетут заговоры на берегах каналов. Туристам не видно, а они все здесь. Президентские выборы и комплексные обеды.
Чем-то все это похоже на Выборг, который покинул, казалось, навсегда. Оттуда все просто убрались, а здесь еще что-то плещется, только глаз не хватает рассмотреть что – сквозь мутную толщу воды. Английский, немецкий, латышский, русский.
Раскрасневшиеся девушки в толстовках бегут вдоль Даугавы. Не финки, но тоже ничего. Потому что интерзона. Окончить школу, выйти замуж за немца или улететь в зеленую Ирландию. На часах время Евросоюза, в заведениях очень вкусный сидр. Мороженое, по крайней мере, пахнет молоком, а шоколад шоколадом. Как тут не вспомнить Берроуза, которому всюду мерещились тайные тюрьмы галактического ЦРУ.
Вера надвинулась как грозовая туча. «Бррр, – сказала она, обрушив руки на столик кафе, – ну и холод тут! Просто собачий».
Миновав эстонскую границу, она купила в Ласнамаэ квартиру и оформила паспорт. Теперь Вера другой человек. Она хихикала, рассказывая об этом. Накануне вечером, прогуливаясь, встретила бобра.
Петр смотрел на нее, думая о своих повестях и рассказах, которые никто не прочитает, потому что они устаревают еще на стадии редактирования. В неумении выдержать испытание временем тоже есть стиль.
«Ты вспоминал меня?» – спросила Вера, сделав круглые глаза. В катере час провели молча, сидя вдвоем на носу. Вера куталась в шаль и, скучая, смотрела на веселящуюся в бывшем порту молодежь. Одни танцевали на пирсах, другие махали, крича что-то дружелюбное. С ней всегда так. Кругом одни бары и современное искусство. Петру на мгновение показалось, что катер плывет по Берлину.
Вечером они пришли в гостиничный номер Петра, легли в постель, не раздеваясь и не зажигая света. Вера сказала, что отца у нее больше нет, и, повернувшись на левый бок, закрыла глаза. Поняв, что она уснула, Петр посидел немного, слушая дыхание, потом скатился на пол и стал нащупывать в темноте газету.
11
Это не было какой-то особой потребностью или ностальгическим жестом, но, как только Петр увидел в рассылке с расписанием культурных событий афишу концерта группы ПТВП из Выборга, он понял, что хочет непременно на нем побывать.
В «Точке» Петр не пошел
буйствовать на танцпол с тинейджерами, но весь
концерт напряженно вглядывался со второго этажа в толпу, стараясь увидеть знакомые
лица, которых там быть, разумеется, не могло.
Солисту исполнилось
сорок, и ярость его местами стала выглядеть карикатурно. Петра это не смущало,
он радовался старому и слушал свежее. Курил без перерыва, словно боясь, что без
дыма его окончательно опутают демоны прошлого.
После концерта немного
выпил в харчевне у метро «Октябрьская» и поехал домой. В вагоне Филевской линии
было свежо и просторно. Петр прилег, заняв три места. Потом шел от
«Кунцевской», болтая руками и головой, спрашивая у встречных: «Какого черта
здесь происходит?»
Дома впервые за долгое
время принял четвертинку, но сон все равно не шел. Задремать удалось только под
утро, в кресле, когда стены соседней шестнадцатиэтажки
уже начали золотиться.
И вот Петр снова на концерте, движется сквозь толпу прямо к сцене. Теперь неважно – Выборг это девяностых, Питер нулевых или Москва десятых. Рядом с ним Вера, наряженная в стиле эмо, как она не ходила уже лет пять. Вдвоем забрались на сцену только для того, чтобы снова прыгнуть в зал, – чужие ладони понесли их к выходу. Или за кулисы – понять невозможно. Поцелуй в узком коридоре, где свет ламп бьет с пола, как со дна. Просвечивая снизу вверх, но не заполняя пустоту.
Петр делает шаг назад,
усилием воли открывает глаза. Перед ним вовсе не Вера. Хлопая большими карими
глазами, сжимая бикфордов шнур, в коридоре стоит Варя. И надо с ней куда-то
идти.
12
В полдень Петр явился в
суд. День был пасмурный, жару с духотой предыдущих дней будто сняло рукой.
Заседание, назначенное на час дня, начали только в четверть четвертого. Шум
оттенял абсурдность происходящего: активисты кричали, обзывая приставов
фашистами, те в ответ размахивали дубинками и шокерами; прикрывая газетами лица
от камер, вдоль стен стояли родственники и коллеги задержанных.
Помимо Вари в суд
привезли еще двоих. Первый оказался настоящим качком, его, действовавшего в
маске, вроде как и опознали по выдающейся мускулатуре.
Следователь сообщил, что на площади он координировал атаки на кордоны полиции.
Вторым был тихий длинноволосый интеллигент. На все вопросы в ходе заседания он
отвечал отрывисто, тяжело дышал и выглядел подавленно; трогал все время
подбитый глаз, что-то тихо то и дело приговаривал. Петр для себя назвал его
Хиппи.
Хотя из родственников
Вари не пришел никто, она держалась спокойно и с достоинством. На вопросы
следователя и судьи отвечала ровным тоном с чуть презрительной усмешкой.
Несмотря на то, что обвинения в ее адрес
выглядели самыми очевидными, адвокат просил подписку о невыезде, и, в отличие
от двух других, сидевших в клетке, Варя, казалось, не слишком переживала.
Обвинители разговаривали с ней вежливо и немного снисходительно.
После того как качка
арестовали на два месяца, был объявлен перерыв. На перекуре Петр увидел Бориса.
Тот сбрил усы, и вообще хипстерский лоск с него как-то сошел.
Чуть шевеля губами, Борис ответил на приветствие, после чего на все вопросы и
попытки что-либо насчет Вари прояснить реагировал мычанием или бормотал себе
под нос. На Петра смотрел ненавидящим взглядом, как будто это он решал,
арестовывать его подругу или нет.
Похлопав Бориса по
плечу, Петр решил отойти, но тот вдруг схватил его за запястье и сказал, глядя
прямо в глаза: «Вот из-за таких, как ты, равнодушных,
они и делают что хотят. Из-за таких мне и придется
бежать из страны». Петр не стал говорить, что отъезд Бориса не изменит ничего.
Хиппи тоже арестовали.
Было больно смотреть, как плачут, обнявшись, две женщины, вероятно, его подруга
и мать. Заходя в зал, Варя успела подмигнуть Петру, и теперь он думал, что,
возможно, она хотела что-то передать ему, снова попросить о помощи. Как будто
между ними установился внутренний диалог.
Варю отправили под домашний арест, разрешив прогулки в радиусе трехсот метров от квартиры. В оглашенном судьей, полноватой блондинкой средних лет с бесцеремонным немигающим взглядом, решении говорилось, что жить девушка будет у некой родственницы, обязавшейся Варю у себя принять. Когда заседание окончилось, приставы вытеснили из суда отчаянно кричащих, заламывающих руки и прочих; адвокат, с которым успел бегло переговорить Петр, заверил, что раньше Варя по месту регистрации не жила (родители ее вообще проживают за границей) и по меркам российской судебно-следственной системы это железный повод для заключения под стражу. «Нам очень повезло», – сказал адвокат, вытирая салфеткой пот со лба.
На выходе Петр еще раз
увидел Бориса, стоявшего с двумя неприметными мужчинами. Один из них,
стриженый, в спортивном костюме, что-то зло и твердо говорил. Выглядел Борис
насмерть перепуганным и даже каким-то жалким. Губы его тряслись.
13
Петр вложил деньги в
фирму, разрабатывающую программное обеспечение. Сам он в предмете ее
деятельности разбирался схематично, но каждое утро добросовестно приезжал в
офис, расположенный в Деловом центре, садился у окна в кресло и, поглядывая на
Москву с тридцать четвертого этажа, читал буддийские сутры или «Политику»
Аристотеля – день через день.
Сотрудников было трое. Два программиста лет двадцати ходили в очках, поло неброских цветов и не задавали лишних вопросов. Третьим был тридцатипятилетний Вячеслав. Он, собственно, ребят и нанял, пообещав найти финансирование. Петру очень понравилась его презентация, к тому же Йохан, наконец вышедший на связь, из всех предложенных тоже остановился на проекте Вячеслава.
В конце девяностых Вячеслав работал на НТВ, и тогдашние события вокруг канала до сих пор его не отпустили. Журналистику Вячеслав давно бросил, но, когда с Петром пару раз засиживались вечером за рюмочкой, он рассуждал так, будто все еще решался вопрос, кто прав – Парфенов, который продолжил как ни в чем не бывало, или Максимовская, которая развернулась и ушла. Вячеслав спорил сам с собой, обрушивал лавину аргументов, потом спохватывался, говорил: «Да, да, все это в прошлом» – и вскоре опять начинал по новой. О событиях прошедших зимы и весны он говорил, что все не то и поздно, надо было подниматься сразу и все такое прочее. Петр со времени своего возвращения в город слышал это уже десятки раз, а читал, наверное, сотни.
С юго-запада шли
удивительного цвета ливневые тучи. Сидели вдвоем, вытянув ноги, молча слушая
Дэвида Боуи. Спешить было некуда. Вячеслав недавно оформил второй развод и
снимал пока однушку где-то в экологичном районе за Крылатским.
По вечерам Петр ездил к дому, где, как он узнал, живет Варя. На вопрос, не нужны ли деньги или еще какая-то помощь, адвокат отвечал, что родители клиентки весьма щедро оплачивают работу. Случайно он проговорился, что отец Вари раньше работал на очень серьезную фирму в сфере компьютерной безопасности, а теперь на аутсорсинге.
Прежде чем удалось
встретиться, Петр приходил трижды. В этот раз сыпал мелкий дождик, редких
прохожих подбрасывало порывами ветра. В черных брюках и серой толстовке, с
накинутым на голову капюшоном, Варя бессистемно вышагивала по детской площадке.
Нельзя сказать, что она
встретила Петра холодно, но и без эмоций, которых можно было ожидать от
запертой в четырех стенах девушки. Петр рассказал про поведение Бориса, Варя,
презрительно хмыкнув, произнесла одно слово – «прессанули».
Она не сторонилась разговора о событиях на площади и их последствиях, но и не
рвалась обсуждать подробности. Охотнее Варя вспомнила о своем детстве,
прошедшем на Мальте: какие там были красивые яхты, пес Морган с шершавым
языком. «Животных люблю больше, чем людей», – единственный раз
улыбнувшись, сказала она.
Погода была не
прогулочная – побродили вокруг дома минут пятнадцать. Уходя, Варя отметила, что
не против, если Петр будет
периодически появляться, но приносить ей ничего не нужно. «У меня есть практически
всё», – сказала она.
14
Йохан прилетел в ночь
на пятницу и из аэропорта сразу приехал к Петру. За обедом они решили, что в
субботу с утра вместе отправятся в Петербург. Днем раньше пришло эсэмэс от Стаси: «Я на даче».
Петр ответил: «Ок». Был самый разгар белых ночей. Йохан говорил об этом очень
возбужденно.
Прибыл он один. Со
своей испанкой, которая оказалась каталонкой, то сходился, то расходился. В
беседе с Петром Йохан сам удивлялся тому, как с ней церемонится. «Я же богач»,
– говорил он, почесывая бороду.
Проснувшись на рассвете
в квартире Стаси, Петр собрал остатки вещей, довез их
до офиса и оттуда на такси поехал на Ленинградский вокзал.
Йохан в цветастой
рубахе, черных обтягивающих брюках и пластмассовых шлепанцах встретил Петра у
рамки металлоискателя перед выходом на перрон. Он всю ночь провел на бульварах
и чувствовал себя довольным и разочарованным одновременно. «Я не понимаю, –
указывая нетвердым жестом на охранников, произнес Йохан, – чего от меня хотят
эти люди». «Хэнде хох», –
ответил Петр и швырнул рюкзак на ленту досмотрового терминала.
Поезд прибыл в
Петербург ровно в час дня, по расписанию. Йохан всю дорогу спал, Петр смотрел
фильм «Кальмар и кит», потом тоже подремывал. На вокзале они распрощались. Петр
собирался к рабочей неделе вернуться в Москву, а Йохан – добраться, как надоест
Нева, до Хельсинки и оттуда, пытаясь забыть каталонку, начать ностальгическое
турне по Скандинавии.
Петр съел шаверму в
привокзальном кафе, прогулялся в лучах солнца по
Невскому. Стася на звонки не отвечала. Доехав до «Удельной», он сел в маршрутку
и отправился наудачу.
Прислонившись лбом к
стеклу, Петр думал о прошедших годах, своих отношениях с сестрой, которых, с
одной стороны, давно нет, а с другой – они для него очень важны. Стася не была
примером для подражания, потому что их всегда разделяло слишком многое: взгляды
на религию, возраст, пристрастия в массовой культуре. Впрочем, это имело
какое-то значение в былые годы. Теперь все заволакивала дымка безразличия,
которая с годами, Петр знал, сгустится до непроницаемой пелены.
Сойдя на конечной, срезал через лесок и подошел к шлагбауму. Солнце пылало
еще ярче, освещая сосны, слоняющуюся с пивом молодежь, стариков с корзинами, в
высоких резиновых сапогах.
Петр принялся бродить
по линиям в поисках Гришиной дачи. В центре товарищества располагалось озеро,
где, как помнил Петр, плавали обычно, не опасаясь ни глубины, ни болезней.
Сегодня купальщиков видно не было – может, холодно еще.
На маленьком пляже, где вода особенно близко подходит к тропинке, у
берега качались лодки.
Никто не открывал, хотя из-за забора было видно, что на даче живут: у дров стояла забрызганная травой газонокосилка, лужайка с песочницей забросана игрушками, там же, у дров, виднелись ашановские пакеты с мусором. Петр звонил несколько раз, стучал – без толку. Досада, разочарование быстро смешались с ощущением, что это, пожалуй, тоже финал, пусть и в виде очередного многоточия.
На обратном пути Петр
подошел к лодкам и сел на песок, посматривая на бесчувственную гладь озера.
Гриша здесь проводил лето еще при Брежневе. Теперь это его дом, он его
перестроил, живет летом с близнецами и женой. Это вот результат, а не гонка с
чеками по городам или чеками по венам.
Поднявшись, Петр
приблизился к воде вплотную и понял, что у двух лодок из трех течет дно.
Какое-то время он бесцельно их рассматривал, потом обернулся, чтобы нащупать
глазами рюкзак, и увидел Стасю.
15
Сестра выглядела
запыхавшейся, возможно, она даже бежала. На несколько секунд замерли, оглядев друг
друга, потом синхронно улыбнулись. За пять лет черты лица Стаси
обрели женскую жесткость, прагматичность, не утратив при этом налета
мечтательности; волосы спустились до плеч.
– Боялась, что не
догоню. Гриша спал. Он утром только приехал со съемок, а мы с близнецами в лесу
гуляли.
– Он теперь тоже
снимает?
– Да, там проект один,
неважно.
– Неважно так неважно,
– усмехнулся Петр, подбирая рюкзак. По старой привычке они стукнулись ладонями.
– Проводишь меня до остановки?
– А ты что, даже не
зайдешь? – спросила как-то бесцветно.
– У меня встреча
сегодня поздно в городе. Белые ночи.
Стася кивнула и взяла
его под руку. Вдвоем они неспешной, но твердой походкой (как она всегда любила)
двинулись в сторону шлагбаума.
В пути говорили
отрывисто, словно боясь расплескать вечер или поделиться чем-то лишним, что не
удалишь потом, как со странички соцсети. Стася кратко повторила рассказ Гриши о
распаде общины и предшествовавших ему событиях. О Вере она говорила печально,
но как об отошедшем в историю персонаже, с которым уже ничего не поделать.
Общий тон рассуждений сестры был безразличным, и это не раздражало.
Петр не стал грузить ее
описанием своих приключений, поскольку не хотел слышать никаких советов.
Прошедшие годы разделили их чем-то большим, чем рождение близнецов, сомнений не
осталось. Петр приехал попрощаться.
Они стояли на
небольшой, окруженной с трех сторон лесом площадке. Стася с грустной улыбкой
негромко говорила брату, что он, как всегда, убегает, но теперь его совсем не
жалко, что действует осознанно, беря на себя ответственность за все возможные
ошибки и проступки. Петру так хотелось с ней согласиться. Но он только смотрел
на дорогу, на обочине которой с машины продавали клубнику. Потом показалась
маршрутка и откуда-то из-за деревьев начали стягиваться попутчики.
Прощаясь, Стася
пожелала Петру удачи, он поцеловал сестру в щеку и вложил ей в руку ключи от
московской квартиры. Возвращаться туда не собирался.
16
«Мы здесь не просто
так. У нас дело», – говорит Вера. Они с Петром час просидели в ресторанчике торгового
центра на станции «Ориенти», а теперь вышли в сторону океана и бродят среди
статуй под серыми облаками.
В феврале Стамбул, в
мае Рига, в декабре Лиссабон. После такого насыщенного лета, когда Петр почти
поверил, что они могут быть вместе и не давить друг друга депрессией, Вера
вдруг исчезла, и он торчал опять в Барселоне, потягивая сангрию на площадях и
посещая все подряд футбольные матчи.
Прежде чем она вышла на
связь, пробыл в Лиссабоне четыре дня. По телефону говорила так, будто зуб на
зуб не попадает. Стало понятно, что Вера опять взялась за старое. Окончательно
понятно.
«Здесь очень красиво» –
тон угрожающий, будто собирается кого-то убить. Они идут по набережной – справа
океан, слева разноцветные домики, которые не смотрятся мультяшными, как в
Прибалтике. Петр догадывается, что дела Веры вряд ли связаны с портвейном или
чем-то еще из местных деликатесов. Когда встретил ее на площади, в конце
главной улицы, глаза светились даже через черные очки, на джинсовой юбке
болтался огромный черный кошелек со значком «Стоун Айленд».
Петру было в Лиссабоне
приятно. Жизнь его тут смотрелась еще бесцельнее, чем обычно. Ему нравилось
осознавать, что это подлинный конец Европы, а не тот, о котором вторую сотню
лет пишут в книгах. На электричке Петр катался вдоль Ривьеры, разглядывая
местных жителей, как ретрансляторов, готовых подать знак. Переправляться ли в
Африку? Спешат ли на помощь Чип и Дейл? Вместо знака, как всегда, появилась
Вера.
Мост на горизонте
настолько огромен, будто по нему и правда можно уехать
на другой континент. Кружась, запрыгивая на бордюры, Вера перекрикивает океан,
и он успокаивается.
У станции канатной дороги стоят минут пятнадцать среди голосов чаек. Почти бесшумно подлетают и, сделав круг, пустыми отправляются в обратном направлении кабинки. Наконец появляется мужчина в лиловом плаще и с такого же цвета лицом. Вера с Петром смотрят, как он возник между домов и медленно, прихрамывая на левую ногу, приближается к ним, чтобы вручить сверток. Вера, толкнув Петра к кассам, обменивается с лиловым торопливыми взглядами.
Петр отходит за
билетами, а когда возвращается, незнакомца уже нет. Вера разрывает сверток и
запихивает что-то извлеченное из него себе под свитер. Остатки бумаги бросает в
воду.
Петр больше не думает о
смысле происходящего, не тешит себя иллюзиями. Над навеки прекрасной Атлантикой
они летят вдвоем к остановке «Океанариум».
17
За несколько дней до
осени Петру впервые со времени возвращения в Россию показалось, что он
определился с планами на будущее. Он приехал в Краснодар в разгар последних
по-настоящему жарких дней. Теперь солнце тоже палило, но чувствовалось, что его
батареи на исходе.
Петр поселился в
гостинице на главной улице города – Красной. По утрам он смотрел с балкона на
мэрию, драматический театр и органный зал, потом спускался, выходил на аллею и
завтракал в кафе, где вместе с кофе подавали целый ворох газет.
Мать еще в 2009-м
продала квартиру и уехала на побережье, о чем уведомила письмом по электронной
почте. Она была ее единственной владелицей, так что оспаривать было нечего.
Петр отнесся к этому факту почти равнодушно. По приезде во двор не ходил,
встреч ни с кем не искал.
В Москве поручил фирму
Вячеславу, ценные вещи запер в специально арендованной комнате склада. Каждая
встреча с Варей делала все очевиднее тот факт, что она ему нужнее, чем он ей.
Когда сообщил, что уезжает в Краснодар, Варя хмыкнула, что не застанет самый
жир на процессе, который только начинался. Петр пообещал при первой
необходимости вернуться. Она предложила по этим вопросам держать связь с адвокатом.
На
Красной, во дворах, где раньше в дни городских праздников толпилась скверно
одетая молодежь с водкой, теперь открыли массу баров, которые Петр при всем
желании не мог отличить от так называемых европейских аналогов.
Там играли в кикер, ели сэндвичи, смеялись, смотрели
футбол. Когда надоедало, вставали и переходили в соседнее заведение. Петр был
лишь одним из этих праздных, и никто его не узнавал. Осознав это, он понял, что
не прочь основать еще одно такое место и пить там с посетителями, угощая их
историями своей психоделической географии.
18
Однажды, ближе к концу
октября, когда Петр уже открыл бар с выходом в засыпанный листьями дворик, на
улице случайно столкнулись с Киселем. Дул обычный для этого времени года
вышибающий мозг ветер. Лицо Киселя округлилось, как и весь он, кутавшийся в
дубленку.
– Я ждал этого дня, –
то ли кашляя, то ли смеясь, сказал Кисель.
– А я нет, – ответил
искренне Петр. – Впрочем, какая теперь разница?..
Кисель посетовал, что
болен, но от беседы не отказался. Вместе они перешли дорогу, обогнули бюст
Дзержинского и, зайдя во двор, свернули в заведение, которое Петр назвал Karma police.
«Миленько тут, буду
заходить», – хмыкнул Кисель, бросив зажигалку с сигаретами на стол, а куртку на
подоконник. Заказали по салату, Петр попросил еще какого-нибудь пива. Время
ланча уже закончилось, а с работы клерки пока не потянулись – внутри помимо них
была только официантка Маша, работавшая в баре еще
когда он принадлежал ребятам из Адыгеи и был массажным салоном.
Кисель говорил больше. Несмотря на кашель и больное горло, он почти не замолкал, словно задался целью не дать Петру опомниться. Кисель жил во многих городах, но из России выезжал только как турист. В Питере он полгода руководил подпольным казино («пока крыша не протекла»), в Нижневартовске торговал машинами представительского класса, в Сочи держал гостиницу, в Рязани даже в полиции работал. Теперь решил взять паузу и вернулся в Краснодар. Надолго, а то и насовсем.
Петр парой фраз обрисовал течение своей жизни. Особого желания распространяться о деталях у него не возникло.
– Смотрю, у тебя все
хорошо и ты на меня даже не обижаешься. Все сложилось к лучшему, короче, –
сказал Кисель, глядя Петру в район третьего глаза и наматывая на вилку лист
салата.
– Почему это я должен
на тебя обижаться? – удивился Петр. – Скорее уж наоборот.
Маша выключила радио с однообразным европопом, кто-то заиграл на пианино.
– Не могу не
признаться, что мы тогда тебя прокинули.
– То есть как это?..
– Вот так. Подговорили
меня, сказали, что ты все равно хочешь уехать и просто сбежишь. Ты же знаешь,
убедить меня было нетрудно.
– Даже если это и правда, зачем сейчас об этом рассказывать?..
– Ну, это вроде как
грех, – смутился Кисель.
– Грех? Ну, так грехи
надо исповедовать…
– Вот я это и делаю.
Ладно тебе. Прими как есть. Все мы были тогда бесцельными растерянными
мерзавцами. Счастье, что не погибли.
После минутного
молчания Кисель раздраженно мотнул головой и крикнул
Маше, чтобы принесла еще пару пива. Потом сходил сам к стойке, забрал кружки и,
приобняв улыбающуюся официантку, пообещал вместе с ней решить главный вопрос
жизни – создание семьи.
Чтобы не продолжать тему, переключились на воспоминания о девушке, за которой оба ухаживали в старших классах.
– Вот кто был умнее всех нас, – безапелляционно заявил Кисель.
Петр его не слушал. Со смутной тоской он смотрел в окно, где, светя фарами сквозь пасмурное предчувствие вечера, уже стали собираться в пробку представители среднего класса, в чьих масках за столиком сидели и Петр с Киселем.
19
Петр не сильно удивился,
когда однажды вечером пришел из бара в гостиницу и увидел поджидавшую его Веру.
Он как раз собирался съезжать и чувствовал, что так просто сделать это не
удастся.
Вера сидела в кресле и
болтала ногами, наблюдая за этим процессом, как за самым увлекательным зрелищем
на свете. Она бы Петра и не заметила, если бы он сам не остановился рядом с
вопросительным видом.
Зажили вдвоем как прежде, только в номер переехали двухкомнатный. Снова в ноябре, как в Выборге, хотя сравнивать было бессмысленно, конечно. Когда встречались по утрам в ванной, смотрели друг на друга и ничего не говорили. Петр по-прежнему, пусть уже и не так яро, ей сочувствовал, но совсем не знал, чем помочь.
Вела себя как обычно.
Сидя у окна, подолгу возилась с ампулами и жгутами, которые на время уборки в
номере складывала в сейф, забывая при этом его запирать. По улицам Вера
бродила, смеясь в лицо прохожим и прикидываясь эксцентричной иностранкой.
Пыталась сыграть в нарды, поставив на кон свой эстонский паспорт, красила глаза
и губы черным, слушала Оксимирона. В Karma
police Петр застал ее за попыткой
обчистить кассу.
Однажды вечером
представил друг другу Веру и Киселя, после чего ушел на кухню, чтобы поговорить
с поваром, чудившим на испытательном сроке. Когда вернулся минут сорок спустя, они все еще общались,
причем очень даже оживленно. «Вот это штучка», – пробормотал восхищенно Кисель,
когда Вера, позвякивая чем-то в карманах, отправилась в туалет.
Зарядили зимние дожди. Петр иногда оставался ночевать в баре. Перед сном выходил прогуляться по дворам у кинотеатра «Аврора», где раньше бурлили движения, а теперь было как-то подозрительно тихо. Эта повсеместная тишина волновала Петра даже сильнее, чем каждый раз заново отфильтровывавшееся безумие Веры или идея еды вместо бомб, камней вместо бомб, чего угодно вместо бомб и камней.
Постепенно Петр стал
понимать, что Вера с Киселем нашли общий язык во всех возможных смыслах этого
слова. Раньше такой поворот событий его бы удивил, теперь же он счел его даже
логичным.
На Новый год, выкупив купе, отправились к Черному морю. В пути Кисель и Вера разыгрывали сценки в духе классики экзистенциализма.
– Почему никто никого не любит?! – кричала Вера, хохоча в плацкартном вагоне, куда ворвалась в темноте.
Кисель сидел с Петром, но периодически выходил и возвращался, потирая нос, после чего немедленно приступал к изложению своих не отступающих месяцами страшных снов.
Поезд прибыл утром, задолго до рассвета. Чтобы добраться до моря, нужно было брать такси. Втроем стояли у здания вокзала, и это был хороший момент для приема ставок на то, кто кого первым отправит на дно.
20
«Дорогой Петр! Я знаю, что рано или поздно каждому терпению приходит конец и после того, что произошло, мы вряд ли с тобой пойдем дальше рука об руку. Однако так складывается жизнь. Траханая жизнь… Мы одинаковые, я много раз тебе об этом говорила. И наш общий приятель шутит, что в этих отношениях он как будто бы спит с тобой… (Сомневаюсь, что тебя это порадует.) В любом случае, та наша прогулка не задумывалась как операция прикрытия или хреновая цитата из “Города Бога”, не знаю… Просто все когда-то прокалываются, и в этот раз вроде как прокололась я.
То, что тебя ранили, –
большая неприятность. Но, поверь, это еще ничего по сравнению с переплетами, в
которые я попадала в Питере, КОГДА ТЫ УЕХАЛ. Да, я помню, ты предлагал мне
ехать вместе. Но я не могла взять и разрубить этот узел, этот гребаный клубок проблем. Ты вытащил удачную карту, Петя. А я
– неудачную. Я не виню тебя, что ты меня сторонишься.
И нападать на тебя на пляже мы совсем не собирались. Нам просто нужно было
куда-то деть всю нахлынувшую вдруг энергию. Думаю, ты знаешь, как это бывает.
Мне нравится, что я
теперь живу в твоем городе. Знаю, что ты давно себя с ним не связываешь, но
города прорастают в нас и сверкают потом над головами как нимбы. Я, например,
не разойдусь, не распрощаюсь с этим Питером до самой смерти. В нем я испугалась
и пропала. И никто мне тогда не помог.
Эти люди из общины. Они
такие наивные. А наивных всегда легко грузануть и развести. Вот и все. Дальше
ничего не будет, Петр. Попустись и помоги себе сам. Мне больше нечего тебе
сказать».
21
В январе Петр вернулся
в Москву, передав Karma
police в управление Киселю и
Вере. Она решила остаться в Краснодаре, эстонский паспорт убрала в сейф.
Официантка Маша поплакала и к вечеру успокоилась.
За время отсутствия Петра Вячеслав существенно расширил пакет заказов фирмы – нанял четырех программистов, бухгалтера и секретаря. Оборот позволял им платить, а больше Петра в этой связи ничего не волновало. Он доверил оперативные вопросы Вячеславу.
Петр на большую
часть остававшихся денег купил расположенный двумя этажами ниже офиса фирмы
хостел, в нем же и поселился. Перед сном иногда сидел в холле, беседуя с постояльцами, которые были либо работниками того же
самого Делового центра, либо туристами из, как говорил
Вячеслав, дальнего зарубежья.
С утра Петр идет в
спортзал, потом сидит с планшетом или газетой в кафе, после обеда появляется в
офисе и устраивается у себя в кресле.
Вокруг копошатся
программисты, Вячеслав с бухгалтером обсуждают какие-то новости. В углу стола
графин, ближе к центру – пара книг, газета, чашка. Однажды от всего этого не
останется даже запаха. Блокноты и все прочее сложат в пакеты и утилизируют.
Петр считает, что
наконец-то распрощался с прошлым. Он почти не получает писем, звонки совсем
прекратились. В сладковатом офисном воздухе тают часы, дни и недели.
Когда-то Петр решил,
что жить он будет, может, и нехорошо, но достойно. И если для этого понадобится
остаться одному, то без сомнения такая цена будет заплачена. Из собеседников
только город, без сна урчащий под окнами небоскреба, из которого Петр теперь
почти не выходит.
На последней встрече Варя была особенно холодна: ресницы в инее, шарф выше рта. Глаза насмешливые – спрашивали, где он так долго пропадал, и уже не говорили, что все подробности можно узнать у адвоката.
«Зачем ты сюда ходишь?»
– вдруг спросила она, и мир Петра перевернулся. Он не хотел говорить о любви,
которой нет. Да и нужна ли восемнадцатилетней анархистке его любовь? Варя
сказала, что собирается замуж. Парень очень хороший, и они знакомы бог знает
сколько лет, класса с десятого. Романтика тут ни при чем.
За решеткой, а она практически уверена, что отправится туда после приговора,
гораздо выгоднее быть замужней.
Будут давать свидания.
Петр растерянно кивает.
Ему вдруг становится понятна висящая в морозном воздухе обида. Понятна – да. Но
должен ли он быть на месте того парня? Просто из-за симпатии, случайного
знакомства в сетевом продуктовом магазине, подставлять меха ветхие под молодое
вино?
Допив в одиночестве
вечерний стаканчик (Вячеслав сегодня отбыл в город на встречу с клиентом), Петр
запирает офис и идет к лифту. Спустившись в хостел, он обменивается
приветствиями с дежурной Аней, медитирующей над страницей соцсети, и идет по
этажу до угловой комнаты, в которой живет. Включив свет, берет в холодильнике банановый
йогурт и съедает его, изучая подкаст новостей.
Снимает джинсы, свитер и белье, отправляется в душ. Вернувшись, надевает халат и тапочки, прогуливается по комнате, как феодал по своему замку. Опускает штору, разбирает постель, зажигает торшер. В кровати Петр прочитывает две главы «Войны и мира». Отложив книгу, несколько минут думает, глядя в потолок. Мысли медленно скатываются в шарик, который падает в лузу, петляя дальше, как в норе. Потом Петр выключает свет и лежит с открытыми глазами в темноте.
Завтра он впервые после
того разговора с Варей покинет небоскреб, чтобы поехать в суд на оглашение
приговора. День будет морозным и очень нервным. Возможно, будет и кровь. И
никто не знает, зачем все это. Хотя, нет, кто-то наверняка знает. Так устроена
жизнь, что кто-то наверняка знает, но почти никому не скажет. Приговор могут
отложить, могут огласить частично – они могут всё. Но Петр просто обязан там
быть. Ему не поступить иначе.