(Игорь Савельев. Zевс; Вверх на малиновом козле)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2016
Ольга Левина родилась в Уфе, живет в Санкт-Петербурге. Окончила филологический
факультет Башкирского государственного университета. Как поэт публиковалась в
журналах «Бельские просторы» (Уфа), «Контрабанда» (Москва), «Поэтическом путеводителе
по городам “Культурного альянса”» (Пермь) и др., как критик – в журналах
«Вопросы литературы», «Бельские просторы», «Гипертекст» (Уфа). Лауреат I степени Поволжского тура
IX Всероссийского фестиваля «Мцыри». Реактор литературно-критического
журнала «Персонаж: тексты о текстах» (Уфа).
ИГОРЬ САВЕЛЬЕВ. ZЕВС; ВВЕРХ НА МАЛИНОВОМ КОЗЛЕ. – М.: ЭКСМО, 2015.
Сегодня понятие
«постмодернизм» есть даже в кодификаторе ЕГЭ по литературе – а между тем, стоит
завести разговор о нем как об эстетической системе, окажется, что для многих в
нем ни системы нет, ни эстетического. Говорится примерно следующее: а зачем
вообще вся эта игра ради самого процесса, тотальная ирония, все это
издевательство над моралью, попирание основ, к чему все эти тошнотворные
описания, если со всеми художественными задачами вполне справляется реализм?
«Справлялся» – хочется
поправить. Это модернизм и постмодернизм объявили революцию, для реализма революции
не было да и войны гражданской тоже. Он без
потрясений, плавно себя исчерпал. Но многие читатели, похоже, до сих пор
пребывают в стадии отрицания: «Все же в порядке было! Вот же он, реализм, вот –
нормальный, хороший, правильный…»
Вот и про романы Игоря
Савельева пишут: мол, нормальные такие книжки, именно что для почитать, без
этих ваших постмодернов… В таком
тоне, конечно, высказываются скорее в рецензиях непрофессиональных (при этом
бросается в глаза их общая адекватность: может быть, нейтрально-вдумчивый, интеллигентный
стиль Савельева позволяет сразу отфильтровать читателя). Впрочем, Сергей
Литвинов, к примеру, о прозе Савельева высказывается так: «Если помещать
повесть Савельева [«Бледный город» – О.Л.]
в контекст русской литературы, то никакого сюра и постмодернизма там не ночевало». И – куда без
этого! – немедленно добавляет: «И слава богу». Галина
Юзефович тоже рассматривает роман «Zевс», судя по всему, в
традиционно-реалистических рамках, а рассуждая о другом авторе, противопоставляет
его Игорю Савельеву именно в этом отношении, замечая, что тот, «в отличие от
Игоря Савельева», «никогда не пишет
про настоящую жизнь».
Игорь
Савельев действительно пишет про «настоящую жизнь». Для людей, живущих ею. И
делает это так, что они вполне могут почувствовать себя читателями, то есть
просто взять книгу, просто погрузиться в чтение и просто следить за ходом
сюжета, не принуждая себя к роли «не-просто
читателя», готовящегося вникать в литературоведческие тонкости и продираться
сквозь некомфортный для себя текст.
«Zевс» – история, которая, в
общем-то, могла произойти в жизни каждого второго человека около тридцати или
немного за. Вот Кирилл, несколько лет
назад переехавший из Казани в Москву. Работает авиаконструктором в «Туполеве»,
пытается практиковаться в вождении, переживает за беременную жену Яну, начинающую
тележурналистку, и комплексует,
что, занимаясь любимым делом, не находит в этом полного удовлетворения да
вдобавок не может обеспечить семью так, как хотелось бы, – помогают родители
жены. Вот Леха, однокурсник и сокомандник-кавээнщик.
Тоже перебрался в столицу, тоже думает о карьере – правда, в другой сфере:
увлечение юности герой решил сделать источником заработка и планирует стать
популярным стендапером, резидентом Comedy Club.
На Кирилла он обрушивается как снег на голову, великодушно предлагая принять
непосредственное участие в своих прожектах и попутно привнося в жизнь старого
друга обильные возлияния, футбол и другие скромные
радости обывателя – к немалой досаде Яны.
«Вверх на малиновом козле» посвящен ситуации более необычной, но не сверхъестественной.
Молодая пара, Антон и Аня, незадолго до собственной свадьбы решают сбежать из
родного города – но главным образом из-под опеки отца жениха, напористого и
неизменно уверенного в собственной правоте подполковника ФСБ, – в Абхазию.
Подальше от строящегося коттеджа, ультимативных «советов» по поводу
предстоящего бракосочетания и табора «родных и близких» в качестве его главного
участника. То, что задумывалось как веселое приключение,
оборачивается то нудным, то странным и нездоровым (сразу во всех смыслах)
времяпрепровождением с весьма необычной, по меркам главных героев, парочкой, Оксаной
и Ромой, то приключением таки, но не всегда веселым (наркоторговля, похищение, etc). Это уже не жизнь среднестатистических граждан,
но, с другой стороны, и не что-то ирреальное. Достаточно почитать газеты, чтобы
в этом убедиться.
И все же
назвать романы «Zевс» и «Вверх на малиновом
козле» сугубо реалистичными язык не поворачивается. Безусловно, и герои вполне
«нашенские», земные (пусть авиаконструктор, скажем,
сегодня и не самая популярная профессия). И сюжетное пространство, казалось бы,
неигровое. И время – близкие десятые. И все же реализм здесь – обманка, коей он является, скажем, в
случае с «Левиафаном» Звягинцева (с которым, кстати, на просторах интернета то
«Zевса»,
то «Вверх на малиновом козле» упорно сравнивают анонимные рецензенты).
Россия, столь похожая на настоящую, доступная каждому:
выгляни из окна, выйди в собственный подъезд, прислушайся к тому, о чем
треплются за соседним столиком, почитай политические разоблачения, послушай
сплетни об иностранных агентах, – но при этом декоративная, заставленная
знаковыми, символическими фигурами. Президент, премьер,
депутат Мизулина, Гарик Бульдог, руководители
предприятий, основатель фонда – неважно, в какой области, ведь атмосфера
вручения премий в сфере авиастроения не слишком будет отличаться от атмосферы
вручения премий литературных или открытия литературного же форума (а это автору
должно быть хорошо знакомо)… Все эти люди, конкретные и не очень, при всей
своей «настоящести» оказываются мягко включенными в
постмодернистскую игру в реализм.
Конечно, в романе «Вверх на
малиновом козле» это проявляется куда более ярко, чем в «Zевсе». Взять,
к примеру, бесконечное внутрироманное самоцитирование – если не главный, то самый масштабный прием,
столь смутивший некоторые умы: «Иногда повторяются предложения и абзацы,
они выделяются курсивом (хотя и без него сложно не заметить навязчивые
повторы). Возникает ощущение, что автор вкладывает в выделенные слова важный,
но неочевидный смысл. Только разгадать мне его не удалось, так же как и не
удалось расшифровать тайный смысл названий глав», – пишет Дарья Облинова. Наиболее удачной автоцитатой
можно считать, пожалуй, описание постельной сцены, повторно вплетенное в
эпизод, когда герои запихивают в девичий рюкзачок «тяни-толкая» (ни за что не догадаетесь, о чем речь,
хотя…). Первая, кстати, изначально представляет собой своеобразный сюжетный
фрактал: сцена секса главных героев Антона и Ани является описанием сцены
постановочного секса главных героев, которые сделались героями фотосессии, но при этом вышли за рамки отведенных им ролей
и сыграли сами себя. И так-то, как можно заметить, закручено лихо, а тут еще
«тяни-толкай», чуть было не принявший участие в тех самых съемках: бутафория к
бутафории, порно к порно, насмешка к насмешке, ирония героев, направленная на
них самих и друг на друга; ирония автора, направленная на героев, на свой
роман… на себя самого?
Цитирование при этом – не
только и не столько авто-. Вот отсылки к общекультурному:
хабалистая Оксана выходит из, что характерно, «пены
морской» «не как Афродита, нет», а не менее хабалистая
внучка – вот так вот, просто внучка, почти по Грибоедову
– «из грязной пены» именно что «как» она. Вот прямые цитаты, имеющие отношение
к явлениям поп-культуры: хит курортный «За тебя калым отдам» и хит околополитический и остросоциальный «Я тебя своей Мизулиной зову», название песни Лаэртского
«Дети хоронят коня» в названиях глав, а слова из ставшей вирусной песенки («не
догонишь, не поймаешь, не вернешь») и вовсе использованы раскавыченными.
Вот аллюзии на классику: «стервозная, но стройная
сестра, девица примерно восемнадцати лет» (ср. с
пушкинским «стройная, бледная и семнадцатилетняя девица»).
Кстати о классике. Уже
упомянутый Сергей Литвинов утверждает, что проза Игоря Савельева восходит в том числе к Чехову. И последний действительно приходит
на ум: человек и рутина, человек и пошлость, человек и мещанство, грустная
анекдотичность отдельных реалий, емкие художественные подробности… Но речь здесь, скорее, о широком контексте классической
отечественной литературы: к примеру, главу романа «Вверх на малиновом козле» с
пространным названием «Настя с Женькой и другие пришли в гости, или Задушевный
вечер», целиком выстроенную в виде диалога (без ремарок!) не слышащих друг
друга людей, поместить в него получится легко. Вспоминаются и гоголевский
«Ревизор», и «Вишневый сад» Чехова, немного – Вампилов и Веничка Ерофеев.
Названия глав романа «Вверх
на малиновом козле», конечно, завораживают. Что-то угадывается сразу,
забавляет. Что-то заставляет испытывать легкое беспокойство или подозревать
себя в литературоведческой неопытности (кстати, Антон, медленно засыпающий над
«скучной книжкой» про «какой-то “петербургский текст”» – это прекрасно, в
особенности учитывая филологическое образование автора). И в восприятии разных
читателей к этим двум категориям будет отнесено, конечно, разное. Вряд ли можно
дешифровать название каждой главы, но и не факт, что необходимость этого была
заложена в текст; неузнанность и неузнаваемость,
подмена одной венецианской маски другой – тоже часть игры.
Постоянное
переключение планов, мозаичная структура повествования (вплоть до тарантиновщины),
пародирование жизни (вспомним, к примеру, яркий образ нахрапистой тамады
советской закалки) и искусства (сцена похищения Антона, которая не просто
соотносится с соответствующими эпизодами зарубежных и отечественных боевиков
1990-х – начала 2000-х, но и выстраивается параллельно в голове героя по их
образу и подобию) – все это вкупе с вышеперечисленным вполне укладывается в
гипотезу
о постмодернистских истоках эстетики романа «Вверх на малиновом козле».
Безусловно, в сравнении с
ним роман «Zевс» заставляет искать в себе
постмодернистское начало в куда меньшей степени. Никаких тут вам особенно игр и
ухмылочек автора, все тихо, просто, казалось бы,
почти классически: молодой мужчина, его жена, внезапно догнавшее прошлое в виде
спонтанного появления старого друга, сомнения и метания по поводу работы,
денег, морального долга и пр. Словом, реализм как реализм,
роман как роман – «наследник всех своих родных» что в отечественной литературе,
что в зарубежной.
Однако же
вот – курсивный (в прямом смысле), сквозной образ «неведомой смерти»: от
подозрительного запашка в запертой старушечьей квартире и подруги, в отместку
бывшему бойфренду объявившей себя мертвой, до,
пожалуй, перманентно преследующего героев ощущения бессмысленности и разорванности бытия и диагноза, который выносится судьбе
российского авиастроения.
Вот ирония, местами
откровенная, – к примеру, та, что заключена в речь героев, которую они при этом
способны замечать, отслеживать, анализировать и даже рассматривать в качестве
индикатора их, персонажей, межличностных отношений. Иногда не просто злая, а
доходящая до цинизма, вдобавок на грани фола: достаточно вспомнить эпизод со
съемкой телесюжета, когда пострадавшей от группового
изнасилования для пущего эффекта в глаза капают эмоксипин,
чтобы та плакала на камеру. Казалось бы, персонаж должен вызывать сочувствие
как дважды жертва равнодушного и бесчеловечного мира, но Савельев мастерски
выворачивает ситуацию наизнанку: девушка не способна реагировать сообразно
ситуации и не может выдать ничего, кроме
подчеркнуто-пошлого: «Мля,
глаза щиплет!» Ирония оказывается двойной, эпизод – «с секретом» и, размещенный
автором ближе к началу романа, в итоге отлично проецируется на весь сюжет. Он
по-своему предвосхищает двойное дно что отдельных
ситуаций, что главных героев, которые раскрываются не совсем неожиданным, но
отчасти неочевидным образом: «провинциал» и полугопник
(в восприятии бывшего лучшего друга, которое подбрасывается читателю как объективная
данность – снова авторская игра) Леха на поверку оказывается не таким уж
поверхностным, а беловоротничковый Кирилл – не вполне
чистоплотным морально. Впрочем, применительно к главному герою слово
«оказывается» не слишком подходит: ближе к финалу вспоминаются звоночки,
сигнализировавшие о том, что все произошедшее – логичное следствие его эмоционального
состояния: выгорания, чувства потерянности и профессиональной
несостоятельности, слабохарактерности.
Можно сказать, что ирония в
целом пронизывает «Zевс» – тонкая, стержневая, едва
ли не сюжетообразующая: очень уж заметно авторское отношение к изображаемому. Взять хотя бы само название романа, которое
одновременно является несуществующим названием несуществующего самолета,
отличаясь, впрочем, от него написанием: не то отсылка к совместным с
иностранцами проектам, не то дань модным в свое время
– которое отчасти в «Zевсе» и описывается –
заголовкам. Ирония в данном случае снова оказывается многослойной: во-первых,
иронична сама метафора, что – это уже во-вторых – и
осознается ее автором, который оговаривается, что назвать самолет можно и
«как-нибудь не так тупо», и улавливается его собеседником («…Хотя в его словах
про Зевса звучала-таки какая-то доля иронии»); в-третьих, образ отсылает нас к
несоответствию предполагаемой (в идеальных условиях) миссии героя тому масштабу
ее осуществления, который он может себе позволить. Zевс предстает как воплощение химерической сущности
последовательно – проектируемого самолета, отечественного авиастроения, современного
мирового авиарынка, наконец, самого главного героя.
В результате сюжет и
персонажи постепенно начинают уплощаться, истончаться, приобретать все большую
условность, а значит все более игровой формат. А
учитывая тот факт, что «Zевс» был написан раньше, чем
«Вверх на малиновом козле», думается, вполне можно предположить движение автора
от псевдореализма к стремлению его отбросить.
Нельзя, конечно, делать
какие-то глобальные прогнозы, но сказанное дает основания предполагать, что в
новых своих романах Игорь Савельев продолжит обращаться к постмодернистской
эстетике – вдруг даже более непосредственно? Но, как мы видим, постмодернизм
сегодня вполне может быть с человеческим лицом (подобно тому
как с человеческим лицом изображен самолет на обложке романа «Zевс»). А значит, автор, умело с ним работающий, имеет все шансы
привлечь обе условные части читательской аудитории.