Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2016
Ирина Евса родилась и живет в Харькове. Поэт, переводчик. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Автор одиннадцати поэтических книг и многочисленных публикаций в украинских и российских литературных изданиях. Лауреат премии Международного фонда памяти Б. Чичибабина, премии «Народное признание», конкурса «Литературный герой», премии журнала «Звезда», премии Н. Ушакова, Международной литературной премии им. Великого князя Юрия Долгорукого, «Русской премии» (2016) и Международной Волошинской премии в номинации «Лучшая поэтическая книга 2015 года (на русском языке)» (2016).
* * *
С бедою не поспоришь – лупит с лету по своим.
От нас отрекся кореш. Дверью хлопнул и свалил.
Пока мы на прокрустовом – кто навзничь, кто ничком –
сипели, он похрустывал, поскрипывал снежком;
по собственным лекалам скроивший крепкий тыл,
свободным радикалом по улице катил.
Мир охмуряя шармом, как местный Ив Монтан,
он шею длинным шарфом элегантно обмотал.
Плыл королем червовым, подвыпившим слегка…
А, собственно, с чего мы ополчились на дружка?
Тут как-никак не Даллас приснопамятной поры.
Он все-таки не сдал нас, просто вышел из игры.
Пересчитал болезни родителей и жен,
сказал, чтоб мы не лезли, идиоты, на рожон.
Уже набросив черное, понтовое пальто,
под яблочко моченое он хряпнул граммов сто.
А мы его не выперли, не стерли в порошок –
зажмурились, но выпили на вечный посошок.
***
Что ты видишь из долготы окопа
за минуту, две? –
огород в зеленом пуху укропа,
в кружевной ботве;
пыльный плющ, которым забор оклеен,
старой сливы ствол;
под бельем забрызганный мылом клевер,
табуретку, стол.
Засекаешь облачко над халупой,
наблюдаешь, хмур,
за двором, где пес, молодой и глупый,
разгоняет кур,
бестолково лает, кусает щетку,
учинив разгром;
вот его и жаль, а не эту тетку,
что бредет с ведром
поливать с утра огурцы и маки.
Не успеет, не:
ровно год, как ты без своей собаки
по ее вине.
***
Ты почти живой, но с приставкой «не».
Плоский жук жарой пригвожден к стене,
там лоскутная тень листвы
на ветру полощется где-нигде.
По-пластунски тело ползет к воде,
грезя о холодке Литвы.
А сухой и юркий сосед Колян
квартирантку водит курить кальян,
доставляя домой к утру.
И она повизгивает, пока
деловито рыщет его рука
по крутому ее бедру.
Но тебя колотит от сих забав,
задушевных пьянок, бесед «за баб»,
перепалок в чужом дворе.
Ты все меньше спишь и почти не пьешь,
прошмыгнув, как мышь, прошуршав, как еж,
к неприметной своей норе.
Для чего утек от большой резни,
если с телом столько теперь возни?
Юг – не в жилу, а в маету.
Там – ножи и пули, тут – ловкачи.
И не Фрези Грант по волнам в ночи –
боль, бегущая по хребту.
Ты б купил покой, лимита пустот,
но твоей башкой расплатился тот
за построенный впрок редут,
кто, пригнав конвой, вывозил татар.
Никому не свой, как Вазир-Мухтар,
жди, когда за тобой придут.
***
«Хочешь поймать – отпусти», – говорят китайцы.
Ты представляешь бабочку: эти танцы
бегства и возвращенья. Ее пыльцу
нервными окончаньями помнят пальцы,
странствуя по лицу
той, что зарылась в теплое одеяло.
Где она кочевала, кому давала,
спрашивать бесполезно: опять соврет.
В клатче – айфон, ключи, Натали Саррот –
все, что отвоевало дитя подвала.
Тихо крадешься в ванную. Тормозит
взор на стиралке новенькой Indesit,
где – сиротливо – женской одежки комья.
Кран открываешь, думаешь: а на кой мне
жалкая утварь жизни, ее транзит
в бездну из бездны, горе-мое-лукойе?
Лежа в горячей ванне, вертя в руке
бритву, вдруг замечаешь на потолке
бабочку влаги: крылья все шире, шире…
Лезвие упустив, приходя в себя,
– Есть постоянство, – лыбишься, – в этом мире,
если раз в месяц лопается труба
на чердаке… А сколько сейчас? Четыре?
Кто бы кофе смолол?
Смотришь на бабочку, каплю смахнув со лба:
с возвращеньем, Манон!
***
Пятые сутки баржу болтает в море.
Умный дурак мне пишет, что всем кранты.
На берегу коты застывают в ссоре,
прямоугольно выгнув свои хвосты.
Спорить не стану: шар наш – ковчег без трапа.
Правда, коты считают, что выход есть.
Черный – за Клинтон, рыжий (верняк!) – за Трампа.
Морда в бугристых шрамах и дыбом шерсть.
Дует восток, ломая зонты на пляже,
круг надувной катя по волне ребром.
Фуры вдоль трассы. И никакой продажи
у торгашей, пока не пойдет паром.
Жалко водил, заснувших на жесткой травке.
Мелкого жаль, что, круг упустив, гундит;
жалко народ, что ринулся делать ставки
на кошаков… Мне пофиг, кто победит
там или здесь – под этой, летящей криво
гиблой волной, сводящей запал к нулю.
Сидя на парапете с бутылкой пива
и сигаретой Winston, я всех люблю.
Шествие
Если тебе велят – влево, а ты направо
топаешь в аккурат,
не сомневайся, брат, это еще не слава
и не свобода, брат.
Правду ори свою рэпом или былинным
слогом, но посмотри:
ты все равно в строю, непоправимо длинном,
ровного рва внутри.
Вот и гадай, как лох: пафос, а может, лепет?
Прятаться или сметь?
Гиппиус или Блок? Быков или Прилепин?
Родина или смерть?
Вверить спешат толпу ратники и сиротки –
всяк своему божку.
Хуже всего тому, кто семенит в середке,
в плечи втянув башку.
С кем ты – спеша, скользя? Мне за тебя тревожно.
В тот ли вписался ряд?
Притормозить нельзя. Выбраться невозможно.
Разве что – в небо, брат.