Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2016
Спектакль
Томского театра юного зрителя – не то чтобы частое зрелище в Москве. Чтобы увидеть,
над чем работают молодые творцы в далекой Сибири, нужен
какой-то серьезный повод – ну, например, «Золотая маска». В этом году в программе
«Маска плюс» (то есть внеконкурсной программе фестиваля) оказался спектакль «Победители»
по двум книгам Светланы Алексиевич («У войны не женское лицо» и «Цинковые мальчики»).
Поскольку понятно, что сделать такой спектакль за пару месяцев нереально, и вообще
попасть в отбор и во внеконкурсную программу – дело довольно долгое (много месяцев
порой занимает, если не лет), я радостно отметил про себя: нет, это отнюдь не конъюнктура,
связанная с Нобелевской премией. Это что-то свое, родное, наболевшее, выстраданное… Но – чем наболевшее, почему выстраданное? Там, в глубине России?
И
вот, представьте, такой странный у меня оказался день – буквально за несколько часов
до того, как прийти на «Маску», на томский спектакль, зашел я в Центр документального
кино, есть теперь в Москве такое замечательное место, и посмотрел фильм Human (в русском прокате – «Человек»).
Это
вообще-то не совсем обычный фильм. Его показывали на Генассамблее ООН, его мощно
раскрутили в интернете, это вообще как бы даже и не совсем фильм, а как сейчас модно
говорить – проект.
Промоутерский текст к нему гласит: «Несколько лет назад вертолет художника
и кинопродюсера Янна Артус-Бертранда
(Yann Arthus-Bertrand) потерпел
крушение в одном из сельских районов Мали. Пока шел ремонт, Янн
провел день в разговорах с местным фермером о надеждах, сомнениях и ценностях, изучая
основные вопросы, которые определяют жизнь его собеседника. Так появилась идея фильма
HUMAN, над созданием которого трудилась команда из 16 журналистов, проинтервьюировавшая
более 2 тысяч людей в 60 странах. Каждое интервью состоит из 40 вопросов, охватывающих
спектр тем от религии и семьи («Когда в последний раз вы говорили “Я люблю вас”
вашим родителям?») до амбиций и неудач (“Назовите самое тяжелое испытание в вашей
жизни и чему вы научились из него?”). При этом никаких личных данных о людях в фильме
нет. Это сделано нарочно, чтобы подчеркнуть схожесть 7 миллиардов людей, живущих
сегодня на нашей планете».
Всё
правда. Хотя звучит казенно. Помимо всего прочего, фильм – шедевр нынешней кино-технологии. Уникальные съемки природы, очень выразительные
портреты самих людей, как будто прорисованные мощным художником Возрождения, фантастические
монтаж, звук, цвет и прочее. Но в основе всего – тот же самый «метод Алексиевич»,
который, конечно же, не ею был придумал, но именно она
получила за него Нобелевскую премию по литературе. Поэтому словосочетание «метод
Алексиевич», на мой взгляд, абсолютно закономерно.
Это,
грубо говоря, короткие, емкие, жесткие человеческие истории, которые, как мне кажется,
раскручиваются не просто тематически, но и по внутреннему ритму, по нарастающей
силе воздействия. Приведу несколько примеров.
Один
из героев фильма, старик, говорит там, в кино: «Понимаете, настоящее бедствие для
нашей страны это «калашников». Раньше было как – одно
ружье на целую деревню. Ну, из него раз в год кого-то убивали. Сейчас молодежь берет
в руки «калашников», и люди гибнут практически ежедневно.
Вот только сегодня убили трех человек. Это ужасно».
Меня
буквально поразила эта великая правда. Конечно, стреляли-то они и прежде: из-за
женщины, из-за коровы, из-за куска земли. Но раньше у них не было «калашникова». «Гордость отечественной оружейной промышленности»,
или как у нас еще в газетах пишут, «гениальная разработка отечественного конструктора»,
для Африки это страшный, разящий наповал целые племена, народности, этносы меч дьявола.
Адский меч, выжигающий дотла. Ужас. Конечно, не будь русского автомата, был бы какой-нибудь
«шмайсер» или «узи». Но псевдонимом
всемирного зла, псевдонимом дьявола стала именно русская фамилия.
Короткая
история, правда? У нее нет «драматургии». Ей не нужна «литература» или «умение писать».
Или
вот другой эпизод из фильма Human, тоже про Африку.
Средних лет негритянка рассказывает: «Во время геноцида я пряталась в саванне. Нечего
было есть, пить, я страшно истощала. И вдруг меня находят
какие-то люди. А я ведь не знала, что я из племени тутси.
Я и слова этого не знала. Мне было два года. И вот одна женщина, что меня нашла,
стала меня ощупывать: мою кожу, мои пальцы… И, ощупав,
вдруг сказала: убейте ее, она тутси. Но в этот момент
раздались выстрелы, все убежали».
Разумеется,
фильм вовсе не только о жертвах войн третьего мира, мигрантах, голодных, нищих,
страдающих. Нет… Среди его героев много европейцев, есть
русские, есть американцы. Но когда смотришь куски об Африке или Азии, постоянно
крутится мысль: степень эпичности, степень всемирного ада такая, как будто речь
идет о некой глобальной исторической драме. О Великой Отечественной войне, скажем.
Нам только кажется, что та война кончилась. Просто она перекинулась на другие страны.
И снова ползет к нам.
Тем
интереснее, тем острее смотрелась через несколько часов та же драма в варианте Томского ТЮЗа.
Мне
было действительно очень важно, как это выглядит сегодня, ведь первая книга Светланы
Алексиевич (отмеченная разными советскими наградами) вышла более сорока лет тому
назад.
Очевидно,
что этот спектакль делали молодые люди. Остро чувствующие «сегодня», сегодняшний
нерв до деталей, до миллиметров. Например, героини спектакля, одетые в бесформенные,
стираные солдатские хабэ – галифе и гимнастерки, – при
этом тщательно шнуруют, натягивают на ноги не кирзовые сапоги с портянками, а массивные
солдатские «берцы» нового образца. Сначала показалось
это странным. Ведь спектакль о «том времени». Потом ясно понял – нет, сапоги с портянками
уводили бы зрителя окончательно в историю, в прошедшее время. А это время не прошло.
Оно опять с нами.
Или
другая деталь – женщины моются в душе. На сцене – огромный грязный целлофан, целомудренно
скрывающий молодые тела. Привычный такой грязноватый душ – как на стройке, в каком-нибудь
гастарбайтерском бараке. Ну понятно,
не было тогда никакого целлофана, был брезент. Но и эта деталь приближает к настоящему.
Речь
вроде бы о той войне. О поколении бабушек. Но это – отнюдь не официозный «парад
Победы». Не «спасибо деду за Победу», не «бессмертный полк», которым досыта наелся
отечественный телезритель.
Это
совсем иная война. Она идет сегодня. Идет между нами.
Это
ощущение довольно трудно объяснить. Тем не менее в спектакле
оно прочитывается легко.
Алексиевич
начинала как репортер в республиканской белорусской газете. Интервью, позднее вошедшие
в книгу «У войны не женское лицо», она брала поначалу к 9 мая, к другим датам, для
рубрики, то есть для тогдашнего «советского» контекста. И в них проявились детали,
которые, что было очевидно, «в газету не вставишь». Прежде всего, это была тема
отторжения в послевоенном советском обществе всех женщин, вернувшихся с войны. Я уже знал это, но в спектакле меня
снова как обожгло – эти невероятно героические женщины поначалу скрывали, что они были на войне. Их обзывали
мерзкими словами, на них нападали, их ненавидели другие женщины. На них косо смотрели
мужчины. Их бросали – те, кого они встретили на войне. Но вот что поразительно –
режиссер Дмитрий Егоров постарался убрать эту тему из спектакля, однако совсем убрать
ее не смог. Она уходит в антракт, в фон, в звучащие в перерыве записанные на пленку
голоса актрис, читающих эти кусочки… Да, это странно.
А
с другой стороны, все понятно. Главное откровение Алексиевич сорокалетней давности
– тема, построенная на отрицании советского официоза, советского ханжества, советской
коллективной морали, – перестало сейчас нас так волновать.
Когда
молодые актрисы попробовали материал на язык, оказалось, я почти в этом убежден,
что эти «короткие истории» окончательно и бесповоротно вышли из советского контекста
(или вот этого сладко-тошнотворного «Спасибо деду…»). Вышли сами по себе. Без всякой
помощи автора.
Это
вообще текст не о той, советской войне, которую мы «учили с детства». Это текст
о войне другой, всемирной, нескончаемой, о войне всего человечества. Вот что – по
крупицам – вылепилось из текста Алексиевич за эти сорок лет.
И
вот эта война возвращается вновь – в ту же страну, которая смогла ее прекратить…
Беру
наугад любой фрагмент. «Горел лес, горел хлеб… Такой удушливый
едкий дым… К этому запаху тоже надо было привыкнуть».
Перед
спектаклем из обугленной землянки идет дым – слабый отзвук того, военного. Но его
ни с чем не перепутаешь. Он действует помимо слов. Как и вся книга. Как и весь спектакль.
Это не совсем слова. Это знаки. Ощущения. Уколы в чувствительные точки.
Любой
эпизод из спектакля по книгам Алексиевич считывается точно в том же контексте, что
и всемирный ужас из Human,
весь этот водоворот нищеты, грязи и крови на всех континентах. Вдруг выясняется,
что у войны нет причин. Что ее нельзя устранить. Что ее можно только пережить.
Это
очень страшно, правда.