Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2016
Наталья Савушкина родилась и живет в Москве. Работала преподавателем, редактором, переводчиком.
В настоящее время – библиограф отдела рекомендательной библиографии РГДБ, обозреватель
сайта о детской литературе «Библиогид», один из
составителей электронного рекомендательного каталога «Детям и о детях:
издательства России сегодня». Сотрудничает с журналом о детской литературе
«Переплет». Стихи и проза публиковались в журналах «Кукумбер»,
«Папин», «Мамин» и др., в сборниках молодых писателей, пишущих для детей.
–
Ботинок порвался. Мой черный ботинок. Порвался, порвался мой черный ботинок!
Ботинок, ботинок, мой черный ботинок… – Люблю петь и скакать, особенно в пустой
школе, особенно осенью. Осенью за окном желто и немного коричнево, а в пустых
высоких коридорах с эхом скачешь как будто не один, а целой кавалерией.
Я с
грохотом доскакала до гардероба. За витой железной решеткой, на которой
развешены плакаты про какие-то дурацкие достижения старшеклассников, стояла
Настя Музаева. Одной рукой она пыталась попасть в рукав фиолетовой куртки, а
другой что-то набивала в смартфоне. Куртка все время сваливалась, Настя, не
глядя, подхватывала ее свободной рукой и немного подбородком и смешно дергала
головой.
Больше
в гардеробе никого не было. И во всей школе, наверное, тоже.
–
Девочки! Вы долго еще? – крикнул охранник с другого конца коридора.
Из-за
конторки охранника не было видно, только его полулысую
голову. Эта полулысина кричала, а эхо откликалось:
«Девочки-и-и… Вы… долго… еще-о-о-о».
Настя
вздрогнула и оторвалась от смартфона.
– Ну?
– строго спросила она, посмотрев на меня.
Я не
знала, что «ну», но внутри меня разлился такой теплый желтый свет, как будто
снова лето и у меня день рождения.
– Ага!
– радостно сказала я и швырнула рюкзак на пол.
Он
упал к Настиным ногам. А я побежала за курткой.
Из
школы мы вышли вместе. Холодное октябрьское солнце погладило Настину куртку и
помпон на шапке. Я никогда не видела таких помпонов – в полголовы, ярко-белых. Как
одинокая хризантема без букета.
Музаева
Настя, Музаева Настя, Музае-музае-музаева Настя…
– А я-а-а-аблони цветут! – закричала Настя песню и загрохотала
вниз по ступенькам – колготы, помпон, рюкзак, фиолетовая куртка с капюшоном.
–
Я-яблони-я, я-яблони-я, – прошептала я, но ритм не складывался.
Тогда
я тоже просто громко ссыпалась с лестницы.
Маяковский,
Пушкин и еще два бронзовых писателя со школьных колонн строго посмотрели на
нас. Но Пушкин все-таки подмигнул.
–
Пошли, – сурово сказала Настя. – Будем Циркуля выслеживать.
–
Кого? – удивилась я.
–
Пучеглазого. Сумасшедшего. Да ты знаешь его. Ходит, одной ногой загребает.
Круги чертит. И башмак огромный. Как будто нога раздулась. – Настя посмотрела
на меня пристально. – Или тебе домой надо?
– Не
надо, – соврала я.
Это же
важно – Циркуль.
– Он
беду накликает. Знаешь, да? Бормочет: «Хоть бы война была, хоть бы война была».
Ясно?
–
Ясно.
– От
него все беды.
Дорожка
между каштановыми деревьями вся была засыпана желтыми листьями. На Насте были
тонкие колготки в розочку – мама ни за что бы не
разрешила такие в школу надеть. Мне нравилось немного приотстать и смотреть,
как Настина фиолетовая куртка и белые колготы подпрыгивают впереди, когда Настя
пытается сорвать каштан.
Насте
можно верить. У нее мама умерла.
Настя
аккуратно сняла колючую зеленую кожуру, гладкий шарик каштана положила в карман
и сказала:
– Мы
когда сюда переехали, меня соседка про Циркуля
предупредила. Его все ненавидят. Только убить никто не решается. А мы
попробуем, ясно? Выясним, где у него логово. Ясно? И разработаем план.
У меня
вспотели ноги под рейтузами.
– Как
убить? Насовсем?
Настя
посмотрела на меня с презрением:
– А ты
что, хочешь, чтобы война была? Циркулю все равно, он вон какой. Он, наоборот,
хочет, чтобы нам плохо стало. А самому чтобы не мучиться.
– Ну,
я не знаю… А другого способа нет? В Швейцарии
разрешили самому себе яд колоть, чтобы умереть.
– Ха. Так то в Швейцарии. Давай руку.
Настя
взяла меня за руку холодной рукой с красными цыпками на горбушках. Вдавила
шипастую кожуру от каштана мне в ладонь:
–
Клянись, что выстоишь и защитишь.
– Кля… клянусь, – прошептала я.
–
Пошли, я знаю, где он живет.
Я
поплелась за Настей. Рюкзак стал
тяжелым. И ботинки мои, слишком холодные для октября, я сразу почувствовала:
подошва оторвалась, а на колготах дырка и большому пальцу очень холодно.
Дядька
был очень страшным. И нога, и хромота, и бормотание – все, как Настя сказала.
Только я раньше не знала, что его зовут Циркулем. И не слышала, что слова
именно про войну. Но раз Настя говорит, наверное, правда. И если все ненавидят,
значит, наверное, так надо…
Чер… Чер… Черные… Не пелось. В животе
сильно заболело, и я поняла, что совершенно не хочу никого убивать. Даже
Циркуля.
Но
Настя шла впереди, уверенная и красивая. И куртка у нее была яркая, настоящая
– такая же была у Сони, моей
лучшей подружки из началки. Она поступила в другую
школу. А в эту из четвертого класса поступили только я и Настя. Но весь прошлый
год мы как-то не пересекались, а теперь вдруг вот, так сразу, неожиданно и
счастливо…
В
парке гуляли старушки с собаками и мамы с детьми. Дорожки были подметены, и
золотые кучи листьев громоздились на обочинах, за постриженными кустами,
ровными, словно отчеркнутыми сверху по линейке.
Настя
плюхнулась в горько пахнущую листвяную кучу:
–
Ложись! Вон подъезд. – Она показала на коричневую дверь пятиэтажки. – Он после
обеда всегда выходит.
Настя
устроилась в куче, запела, перекатывая в кармане каштаны:
– Я-а-аблони цветут! – Потом подумала, поглядела куда-то
вдаль. – Можно натянуть проволоку поперек дорожки. С взрывчаткой. Или еще
что.
– А
как же… люди? И мы?
Настя
посмотрела на меня с упреком. Ее глаза навыкате ясно говорили: «Ну и недотепа».
–
Смотреть можно издалека. Ясно?
Дверь
открылась. Циркуль сложно, спиной вперед, вышел из подъезда и стал спускаться
по пандусу для колясок. Он ковылял, взмахивал руками, дергал головой и плечами.
Одна его нога чертила зловещий полукруг. Циркуль что-то бормотал.
Настя
потянула меня за подол юбки:
– Ну!
Ложись! Слышишь: «Хоть бы война была, хоть бы война была!».
Циркуль
приближался, и я легла, опустила нос почти в листья. Гравий дорожки хрипло
захрустел под неровным шагом – хр-хрррр, хр-хрррр – и вдруг замолчал.
Настя
пригнула голову с помпоном и сделала мне страшные глаза.
Прямо
перед нами, за жидкими прутиками куста, был виден раздувшийся коричневый
ботинок с желтым шнурком. Минута – и на гравий осело тело в черной куртке.
Бормотание смолкло, и свозь решетку куста на нас посмотрел круглый глаз под
черной лохматой бровью.
–
Мамочки, – прошептала Настя.
Сердце
у меня застряло в горле, я стала отползать на четвереньках назад. Под коленку
попала шкурка от каштана, я молча припала к земле от
боли. Настя очень быстро ползла за мной, тоже молча.
Ноги в белых колготах мяли коричневатые подгнивающие листья.
Вдруг
справа послышался еще один хруст, четкий и быстрый. Гравий не успевал
заворчать, только коротко вздрагивал – та-дам, та-дам,
та-дам.
Циркуль
опять забормотал, только теперь тоненько. Послышалось повизгивание. Оно
становилось все громче и громче.
Настя
поднялась и побежала к выходу из парка. На коленях у нее светились дыры.
Повизгивание
нарастало, бормотание сменилось смехом. Я поднялась на корточки и посмотрела на
дорожку.
Циркуль
сидел, запрокинув голову вверх, и не то скалился, не то улыбался. По подбородку
белым ручейком стекала слюна, глаза блуждали, как будто он был слепой. Большой
неопрятный пес со свалявшейся коричневой шерстью терся о шею Циркуля, вылизывал
ему щеки, подбородок, визжал и потявкивал, как щенок. Неуклюже отставляя руку и
дергая головой, Циркуль залез в карман, вынул кусок чего-то съестного – прямо
без пакета – и сунул псу. Пес зачавкал, не переставая вилять хвостом, а Циркуль
так и сидел на дорожке, и приборматывал непонятное:
–
Та-да-дам. Та-да-дам.
Я
встала, подняла рюкзак и пошла к выходу. Настя ждала, прислонившись к ограде
парка.
– Дома
убьют за колготки, – сказала она. – Плевать. Завтра штаны надену. И ты надевай.
После школы пойдем.
– Нет,
– сказала я.
Получилось
очень зло – НЕТ!
– Ну и
дура, – сказала Настя. – Это же игра. Кого ты убивать собралась, хилячка?
– Ага,
– сказала я.
И
вспомнила, что мне же бежать: по вторникам студия. Анна Михайловна будет
волноваться, и мама просила отзвониться, и Нюшка ждет
меня пораньше, чтобы выпить какао перед занятием.
Настя
смотрела на меня, щурясь, потому что солнце било ей в глаза. И я смотрела на
Настю. И вдруг поняла, что Сонина куртка была совсем другая. У Сони была с
искрой, блестящая, от света вся сияла. А у Насти – нет. Настина
на солнце не светилась, совсем.
–
Пока, – сказала я.
И
пошла, шлепая рваными ботинками. А они вдруг запели, сначала тихо, а потом все
громче:
–
Ботинки-ботинки, ботинки-ботинки, мы просто, мы просто, мы просто ботинки…
Я шла,
ботинки пели, а листья пахли горько, немного желтым и немного все же коричневым.