Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2016
Театр «Эрмитаж», как и многие московские театры, сейчас своего помещения не имеет, оно давно в ремонте, поэтому играет на чужих сценах. Тем не менее именно сейчас (как и в других театрах) премьера посыпалась за премьерой – как говорится, чем хуже обстоятельства, тем лучше для творца. И вот грянула одна из них под резким названием «Прооперетту»…
Да, вот так, в одно слово. Михаил Левитин, который все это придумал, выходит перед спектаклем на сцену и немного виновато говорит: если вы пришли послушать знакомые арии и настроились на что-то ностальгическое, то, извините, оперетты тут нет. Есть фантом, миф, мое представление о ней, то есть то, чего никогда не было…
Но почему-то, почему-то никого не смущает такое предисловие. Хотя, казалось бы, зритель должен возмущенно зашикать и уйти, но нет, не уходит: в этом во всем есть какое-то обаяние. Обаяние, недосказанность, почти невнятность – мягкая аура. Потому что спектакль о тонких вещах.
В этом его сила.
Скажем, сидят на сцене четыре человека, сочиняют либретто оперетты про какой-то колхоз, про что-то героическое и одновременно лирическое. Абсурд, бред… Не смешно!
И вдруг становится смешно. Вернее, тепло и уютно. И весело. Потому что сидят они в саду «Эрмитаж», на утренней, еще влажной от росы скамейке, на газетках и в плащах, и сочиняют, конечно, весь этот никому не нужный бред за деньги, потому что у одного красивая жена, у другого куча детей, у третьего болезни, у четвертого пьянство…
И тут их всех становится необыкновенно жалко.
Жалко всех!
И либреттистов этих, и зрителей того бреда, который они сочиняют, и этих внезапных артисток, которые, как видение, выбегают на сцену буквально на пару секунд, в канкане, в ярких колготках и перьях, чтобы снова исчезнуть, их тоже жалко, жалко время, эпоху, страну, жалко себя, что не видел этих красочных оперетт, потому что не родился еще в те годы, когда и дети и взрослые обязательно знали их наизусть, жалко человечество по большому счету – какое же оно милое, глупое, и вдруг как-то получается, что все у него, у человечества, в прошлом…
Это тонкая эмоция – жалость, печаль и ирония, смешанные в одном флаконе.
И сейчас, когда все эмоции грубые, страшные, нервно-паралитические, агрессивные, от любви к картонной Родине до ненависти к картонным врагам, именно эта, навязанная Левитиным эмоция, интонация печальной тонкой тоски почему-то оказывается очень важна для меня.
Еще год, два назад – нет, не была бы.
Я бы жаждал более прямого, откровенного разговора. Но сегодня…
Сегодня я благодарен до слез.
Но чтобы так сыграть, так вывернуть зрителя наизнанку, нужны, конечно, некоторые условия.
Первое условие – актеры. Удивительные левитинские актеры: Борис Романов, Станислав Сухарев, Александр Ливанов, Алексей Шулин – эти четыре «соавтора». Четыре странных опереточных мудреца, которые, в сущности, мало что там сочиняют, а просто обсуждают свое сочинение, иногда до колик смешно, иногда нелепо и грустно. Секрет левитинских актеров в том, что они никогда прямо не тащат никакой сюжет, никакую идею, никогда не работают в лоб, на «драматургию», им свойственна непрямая работа на зрителя – как будто они смотрят в другую сторону, с кем-то там общаются, невидимым, делают какие-то знаки, вступают в контакт, а зритель завороженно, затаенно смотрит в ту же сторону, он хочет разгадать, о чем речь.
Для меня это всегда какое-то мистическое таинство, особенно в этом спектакле, где и сюжета-то никакого нет, одна пустота и обман.
Второе условие – почти животное, почти физиологическое, как ни странно это прозвучит, ощущение времени. Поздняя сталинская эпоха, может быть, ранняя хрущевская, начало ли, конец пятидесятых, еще не полетел никуда никакой Гагарин, никакие физики не вошли в соприкосновение с лириками, еще нет никакого памятника Маяковскому, еще про Александра Галича известно только то, что он один из наших «соавторов» оперетт, советский драматург и тоже стоит в очереди за гонораром… Ну вот что-то такое. Скучная, опостылевшая сама себе, уставшая от самой себя эпоха. Потрясающее попадание в яблочко.
Да что далеко ходить. Оглянитесь вокруг себя. Еще вчера все было так молодо, свежо, ненасытно, и вдруг все те же лица как-то поскучнели, посерели, слова стали вялыми, взоры потухли. Где же огонь в глазах, где пропагандистские приемчики, где ненависть к врагам рода человеческого? Нет ее.
Очень похоже.
Особенно здорово, когда ощущение времени режиссеру удается выразить буквально в одном каком-то феерическом жесте, движении или шутке.
В спектакле «Прооперетту» это шутка с гимном Советского Союза. Левитин, пытаясь сфокусировать наш «третий глаз» на теме уставшего, вялого, замерзающего времени, вытащил на свет историю про конкурс на лучшую музыку к гимну. В нем приняли участие разные композиторы. И вот из-за кулис на сцену выходит один актер с пыльной папочкой (ух, сколько пыли-то скопилось за семьдесят уже лет!). Другой с такой же папочкой. Раскрывает. Чихает. Поет. А ноты-то разные! И знакомое до боли сочинение вдруг расплывается, размякает, растекается, как лицо когда-то давно знакомого человека, который вдруг…
…стал совсем другим. Вышел за рамки своего телесного облика. Вышел в иное пространство. Проще говоря, постарел.
Этот внезапно «постаревший», «расплывшийся» гимн становится метафорой глобального одряхления огромной, могучей, нереально гигантской культуры, которая на наших глазах распадается на части.
Как это происходит? Почему?
И при этом время, о котором идет речь в спектакле, конечно же, невероятно обаятельно. Запах прелых осенних листьев. Красота осени. Все уже устоялось, устаканилось, улеглось. И потихоньку начинает проседать, слипаться, а потом и гнить. Обычно так пишут и говорят про эпоху позднего Брежнева, ан нет – начиналось все гораздо раньше. На круг раньше.
Ну и наконец главное: в каждом спектакле Левитина, по крайней мере я так чувствую, присутствует некая сила, почти персонаж, только без имени и лица, сила, очень крепко и очень важно влияющая на сюжет. Очерченный круг, за который нельзя переступать, – в нем горит огонь. В данном случае это и есть оперетта. Оперетта как одно из проявлений божественного начала в человеке – со своими яркими перьями и блестками, идиотскими шуточками, позерством и так далее. Левитин проявляет эту тему крайней бережно, почти неохотно, мелкими вкраплениями и штрихами. И внезапно (может быть, как раз поэтому) оказывается, что опереттой проникнуто все: все эти персонажи с их нелепыми мелочами и характерами, капризами и жеманством, манерой говорить и одеваться, с их искусственными шутками и злой печалью, все они – лишь часть оперетты. Опереточные люди, даже трагические, даже невообразимо симпатичные, но все равно опереточные.
Опереточные герои. Злодеи. Ловеласы. Зомби.
Всё как в оперетте – это уже не про левитинский спектакль, а про нашу жизнь.
Глобальная оперетта.
Герои Левитина («соавторы») бесконечно пишут «заявку» – с трезва и на опохмел, дома и на лавочке, в стихах и в прозе, с остервенением и в поэтическом экстазе.
Самая смешная, на мой взгляд, сцена, в которой первый соавтор, когда все становится уже совсем нелепо и запутанно, приняв немного коньяку на грудь, восклицает с мокрыми от умиления глазами: «Какая чудесная заявка»!
Наша жизнь – та, что идет за окном, – в последнее время все больше и больше напоминает мне такую запутанную, потерявшую всякий смысл «заявку». Какие-то доярки, фашисты, предатели, передовики производства, простые хорошие парни, малограмотные крестьяне – все куда-то бегут, из чего-то стреляют, при этом поют куплеты о счастье.
Всё как-то перепуталось.
Но если выпить и послушать музыку, вечную и божественную – Цфасмана, Кальмана, Дунаевского, Милютина, – боже, какая чудесная заявка!
«Чушь собачья» – так называется повесть Михаила Левитина, ставшая литературной основой спектакля «Прооперетту». Ее сюжет – с этими сочинителями, которые живут нелепо и странно, да и сами весьма чудаковаты на вид, и сочиняют эту «чушь собачью», чтобы как-то прокормиться в этом дурацком и жестоком мире – какая-то очень близкая моей душе, очень нежная история. Но дело даже не в истории.
Дело в том, что эти сочинители нелепостей у Левитина, повторюсь, весьма тонкие люди. И их конфликты, их столкновения, их слова – тоже тонкие. Так же, как и вся ткань оперетты, которая вовсе и не оперетта.
Тонкость – это то, чего сейчас болезненно не хватает всему: людям, их высказываниям в социальных сетях и вообще в публичном пространстве, их действиям, мыслям, их позиции и статусу, их, в конце концов, образу жизни.
А она необходима.
Ну, мне так кажется.