Перевод П.И. ФИЛИМОНОВА
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2015
Андрей Хвостов родился в Йыхви
в 1963 году. Эссеист, журналист. Окончил Тартуский университет по специальности
«история». Автор четырех книг прозы и эссеистики. Лауреат, признан Союзом
журналистов Эстонии «Журналистом года – 2008». Живет в Таллине.
Почти
у всех эстонцев в советское время на кухне были полки с обязательными баночками
для сыпучих продуктов: в верхнем ряду побольше, в
нижнем ряду поменьше. На металлических коробках,
выстроившихся вдоль кухонной стены, были напечатаны слова: «рис», «крупа»,
«сахар», «манка», «мука».
Баночки,
входившие в состав кухонного инвентаря эстонской хозяйки, могли быть разного
дизайна. Точнее, варианта было два. Всего два. Советское время не баловало
разнообразием.
Один
комплект был красного цвета в белый горох, словно бы в качестве образца
использовались летние платья девушек. Или какой-нибудь детский пляжный мяч. Таких у нас дома, к счастью, не было. Я был пятилетним
мальчиком, считавшим мужественность наивысшей ценностью, а потому я был очень
доволен тем, что нашу кухню украшали такие баночки, которые характеризовали
эстонский дизайн с его наилучшей стороны. То есть с таллинской
стороны, потому что на наших баночках были виды Таллина.
Кроме
замка Тоомпеа и Вируских на
банках изображены были Большие морские ворота, орудийная башня со странным
названием Кик ин де Кёк, ратуша, здание Большой
гильдии. Целая архитектурная галерея, на которую можно было глазеть
в нашей крошечной кухне хрущевки, сидя за столом и
поедая кашу.
Окно
в чудесный мир. Я представлял, что какой-то неизвестный
художник, стоявший в этом далеком сказочном городе перед ратушей, держал в
руках маленькую жестяную коробочку и рисовал на ней резкий щипец крыши, тонкую,
устремляющуюся в высоту башню и аркаду первого этажа, подарил мне картинку
древнего дома, который выглядел так, словно бы в его стенах можно найти
тронутые молью дубовые сундуки, заполненные золотыми и серебряными монетами,
старые морские карты с таинственными знаками и заклинаниями, мечи и доспехи, и,
конечно, все эти сокровища наверняка охраняли привидения и черти.
В
1965 году на одной из киностудий Советского Союза сняли фильм-сказку «Город
мастеров», который я также смотрел со знанием того факта, что снимали его в Таллине.
Чтобы
облегчить утром поедание каши был способ любоваться на сказочные строения,
изображенные на банках для сыпучих продуктов, и мечтать о том дне, когда я
попаду туда, где эти строения находятся – в Таллин.
Здесь
я считаю необходимым отметить, что мои предпочтения не изменились. Если мне
дают возможность выбирать виды – не только для завтрака, но и вообще, – то мои
предпочтения падают либо на природу, либо на средневековые строения. В идеале
на оба вида вместе.
А
вот еще одна ассоциация – историческое сердце маленького итальянского городка Маццано, где находится Дом творчества, переданный в
пользование писателям Финляндии и Эстонии, очень напоминает ту часть
средневекового Таллина, которая называется Тоомпеа: такое же скопление домов на высоком плитняковом
плато, стены наружных домов тесно прилегают друг к другу, становясь
таким образом крепостной стеной, до которой нападающим, так или иначе, очень
сложно добраться в силу большой высоты и крутого подъема. Средневековый город
плюс древняя долина, утопающая в зелени.
Я
одновременно словно бы в Таллине и в то же время как
бы в городе своего детства Силламяэ.
Здесь
я могу с большой гордостью сказать, что и через мой родной город Силламяэ
протекает река под названием Сытке и срединное
течение этой реки тоже бурлит в зарытой в плитняк древней долине, похожей на
каньон.
Точно
так же, как река Треджа рядом со старым городом Маццано.
Ай-ай!
Попался, не точно так же, это во мне вырвалось эстонское самопотопление,
вынудившее меня мерить остальной мир по эстонским меркам, а потом начать
хвастаться, вот, мол, какие мы, и вот, мол, что мы можем; на самом деле долина
реки Треджа по меньшей мере
в пять раз глубже и шире, чем долина реки Сытке.
Десятилетним
мальчиком я играл на склоне речушки Сытке в
первооткрывателя, который намеревается спуститься в страшно глубокий и
непреодолимый каньон, и меня можно сравнить с сорокавосьмилетним мной же, когда
я стою на балконе дома, которому много веков, и часами смотрю вниз в долину
реки Треджа.
Думая
не знаю о чем. Или предпочитая вообще не думать. Потому что страшно уйти с
балкона и пойти в комнату, сесть за компьютер и начать печатать на его экране
бессмысленные слова.
Конечно,
есть возможность пройти через комнату, спуститься по лестнице к наружной двери,
открыть ее и – вуаля! – выйти на улицу средневекового
укрепленного города, попасть словно бы в Таллин,
прямо на хорошо тебе известный холм Тоомпеа. Хотя
этот итальянский двойник там, в Маццано, по площади
был значительно меньше.
Лучшее
время для того, чтобы прочувствовать Старый город Таллина,
– это летнее раннее утро, где-то в районе пяти часов, когда еще даже дворники
не вышли на улицы, а из баров и кабаков удалились самые последние, все
откладывавшие возвращение домой пьяницы.
Пустой
город, по которому там и тут крадутся или сидят кошки.
Театральный
режиссер Адольф Шапиро в одном интервью сказал, что родная улица Таллинского городского театра – улица Лай – похожа на
произведение искусства. Понять сказанное можно, если пройти по этой улице
ранним летним утром. По направлению от Тоомпеа к
морю. Это похоже на полотно импрессиониста: ломаные линии, неожиданные тени,
готовые к прыжку солнечные зайчики, которые начинают скакать, как только
просыпающиеся люди отворяют окна, и шторы развеваются, а вдалеке возвышается
вертикаль церкви Олевисте, про которую туристам
обязательно рассказывают три вещи: что после ульмской
церкви это вторая по высоте церковь Европы, что в начале XVI века
приехавшие из Италии канатоходцы протянули канат с башни Олевисте
до Каламая и ходили по нему на этой
головокружительной высоте (мне никогда не случалось читать гипотез о техническом
осуществлении этой авантюры, это не сравнимо с
протягиванием каната между двумя небоскребами; канат итальянцев должен был
представлять собой многосотметровую наклонную дорогу:
один конец был привязан к какой-нибудь несущей балке церковной башни, а второй
выведен за пределы городской стены, где был прикреплен – да
как и куда? не мог же этот конец каната быть в пустоте; все
это вообще очень странно, потому что с учетом длины каната – может быть, даже
полкилометра – он должен был ужасно много весить, порваться под собственной
тяжестью), а в-третьих, туристам рассказывают о том, что в советское время в
церковной башне располагалась подслушивающая станция КГБ, антенны, сенсоры, или
как там это называется, которой были направлены в сторону Финляндии.
Кагэбисты
сидели в церковной башне, держали ушки на макушке в сторону «свободного мира».
Когда
я думаю об этом, мне сразу хочется знать, окропили ли это место святой водой
после изгнания инфернальной силы, прочитали ли молитвы и проводились ли ритуалы
экзорцизма? Когда-нибудь я обязательно спрошу, внесу
ясность в этот важный вопрос.
В
моем раннем детстве Таллин связывался у меня не
только с мамиными баночками для специй. Есть еще какое-то очень смутное
воспоминание о зоопарке.
Откуда-то
я знаю, что в первый раз я ездил с мамой в Таллин,
когда мне было четыре года. Мы ходили в зоопарк. Из самого этого похода я не
помню ничего.
Пару
лет назад я был в том месте, где раньше располагался таллинский
зоопарк.
Места
жизни животных были частично вырезаны в плитняковом глинте. (Для справки, это природная стена, простирающаяся
от острова Готланд до Ладожского озера, что приобретает особенно импозантную
высоту в Северной Эстонии.)
Я
не представляю, как там убирали за животными, с какой частотой это делали и как
тщательно. Из детства я помню только вонь, которая
парила над зоопарком.
Верить
ли собственным ощущениям или нет, но когда я одним теплым дождливым днем стоял
на месте старого зоопарка – было это пару лет назад, – то ощущал давнишнюю
едко-резкую вонь. Она просачивалась откуда-то сквозь
плитняк. Галлюцинация? Возможно. Старый зоопарк находился на этом месте до 1983
года. А я стоял там что-то около 2013 года. Так что прошло тридцать лет. Трудно
поверить, качаю я головой сейчас, когда записываю это. Невозможно.
В
то же время кто его знает. Вдруг следы жизнедеятельности животных, остатки
запаха так сильны, что сохраняются в слоях плитняка на десятилетия?
Смешная
история с этими запахами. Когда-то, много лет назад, я спросил у Леннарта Мери, нашего тогдашнего президента, каким он
помнит довоенный Таллин. Это был вопрос молодого
писателя к старшему, повидавшему жизнь коллеге. До этого мы разговаривали о
мемуарной литературе, о довоенных воспоминаниях старшего поколения, которым я
поставил в упрек сконцентрированность на политике и
последовательное игнорирование обстоятельств повседневной жизни.
Пожаловавшись
на этот недостаток эмигрантской мемуаристики, я
попросил Мери привести его воспоминания о Таллине.
Родившийся
в 1929 году Мери, для того чтобы извлечь их на свет, должен был перенестись в
тот же самый возраст, в котором я любовался на стоящие в кухне на полке баночки
для сыпучих веществ. Раннее детство. Что мы помним?
Поскольку
отец Мери был на дипломатической работе в Берлине и Париже, то, очевидно, Леннарту, когда он вспоминал давнишний Таллин,
приходилось бороться со всплывающими ассоциациями о Берлине или Париже.
Бегемот,
где же я мог его видеть…
Мери
подумал пару секунд, а потом стал говорить о запахах. В атмосфере Таллина преобладали два запаха – синтетический бензин,
выгнанный из сланца, на котором в то время ездили наши автомобили, и аромат
яблок. Аромат яблок? – удивился я.
Яблоки,
да, подтвердил президент. Их, кажется, продавали везде с открытых прилавков,
добавил он не слишком уверенным голосом.
Смотри-ка,
яблоки… Многие мои российские знакомые вспоминают свои давнишние посещения Таллина, куда они приезжали хотя бы для того, чтобы
насладиться местной культурой кафе. Они помнят парящий над улицами запах кофе и
свежих булочек.
Почему
же моей первой ассоциацией была сбивающая с ног вонь
зоопарка?
Какой-то
мой заскок. Не знаю, нужно ли его стыдиться. Не погружаясь в опасные лабиринты
психоанализа, признаюсь, что, когда я анализирую эстонскую политику
(литературой никогда не проживешь, все время приходится подрабатывать чем-то
еще), мне время от времени ставят в упрек неисправимый пессимизм и чувство
горечи.
Мне
кажется, что эстонский народ так быстро стареет, что вымирание выглядит уже
неизбежным, а в ответ мне говорят, что на вещи следует смотреть с более светлой
стороны, нужно смотреть на этот вопрос так, что народ становится более зрелым и
лояльным, а с учетом того, что у людей прибавляется жизненного опыта,
государство становится стабильнее.
Если
вы слышали песню Леонида Утесова, в рефрене которой повторяется с маниакальным
упорством «все хорошо, прекрасная маркиза», то мне ставят в упрек как
раз противоположное – раздувание отдельных еще имеющихся недостатков.
Яблоки,
тонкий запах синтетического бензина, жареные кофейные бобы, теплые, только что
из печи булочки, соленый морской ветер, медовый аромат бульваров во время
цветения каштанов – таким и должен быть Таллин, а
моя, стыдно признаться, первая ассоциация – с миазмами, распространяющимися из
зоопарка.
Впервые
на долгое время я приехал в Таллин в пятнадцать лет.
После окончания основной школы в Силламяэ мне показалось хорошей идеей поехать
в Таллин учиться в Строительно-механический техникум.
На отделение промышленного и гражданского строительства. Очевидно, в моей
голове все еще жили те средневековые строения, что были изображены на баночках
для сыпучих продуктов.
После
двух семестров городской жизни, повесив голову, я вернулся в свой маленький
провинциальный город. Таллинский быт оказался для
меня слишком трудным. Я не мог этого всего вынести. Под конец я вообще не ходил
в техникум. Я скрывался либо в общежитии, либо сидел в одном доме в Пирита (это приморский жилой
район, связь которого с Таллином, в историческом
смысле, очень спорна, даже, я бы сказал, искусственна, по атмосфере эта часть Таллина, скорее, напоминает какой-нибудь маленький город).
Следующий
мой приезд в Таллин случился в начале девяностых
годов. Опять было тяжелое время, болезненное приспосабливание, но в этот раз я
уже сумел как-то с этим справиться.
Меня
поддерживали со стороны. Да, может быть, я и справился с этим
благодаря тем женщинам, которые за руку провели меня по этому городу, которые
снимали все эти квартиры, где я делил с ними кровать и холодильник, шаг за
шагом заставляя меня забыть тот первый испуг, травму от встречи с реальным Таллином – будь это ужасный зоопарк или закончившаяся
катастрофическим провалом попытка овладеть профессией строителя.
В
Таллине очень красивые женщины. Это стало клише, но я
подтверждаю, что некоторые клише – чистая правда.
На
самом-то деле я до сих пор не понимаю этот город. В 2011 году Таллин был европейской столицей культуры. Мне сделали
предложение принять участие в экспертном совете, который в качестве
совещательного органа должен был работать при оргкомитете Года культуры. Мы
должны были давать оценку разным проектам, всему тому, чем разные творческие
деятели предлагали наполнить этот год.
Я
согласился с этой ролью, потому что мне показалось, что город городом, но
культура, которой надо наполнить этот город, – это что-то общеэстонское.
Конечно
же, для Таллина как для европейской столицы культуры
искали девиз. Предлагали всякий бред. Какое-то время было четкое решение
заманивать иностранных гостей обещанием, что у нас здесь everlasting
fairytale, по-эстонски
же это звучало как «город, который никогда не будет достроен», что в конце концов заменили на девиз «приморские истории».
Замечаете?
Девизы, которые нуждаются еще в куче разъясняющих предложений. Ни один город
никогда не будет достроен, любой город с достаточно длинной историей похож на fairytale, во всех городах, находящихся у моря, есть
«приморские истории». Поди разъясни, почему же Таллин такой уникальный и особенный.
Я
предложил «самая уродливая столица Европы», объяснив радостно и удивленно
загудевшим членам совета, что я не знаю ни одной другой европейской столицы,
которая в архитектурном смысле была бы такой же эклектичной, как Таллин.
Вся
эта проклятая история, прошедшая через Эстонию, отражается в архитектуре Таллина.
Знаете,
почему таллинская городская стена и средневековые
кварталы внутри этой стены сохранились несравненно лучше, чем в Риге? Потому
что столица латышей была в XIX
веке богаче, что означает, что у них было намного больше средств
для модернизации своей столицы согласно пониманию и вкусам того времени.
Так что они бодро снесли свою городскую стену и кинулись возводить в Старом
городе современные дома.
В
Таллине же хватило денег только на перестройку
фасадов домов на улице Пикк. Это улица, которая
проходит параллельно улице Лай, той самой, которую Шапиро назвал произведением
искусства.
Конечно,
сегодня мы бы сказали: слава богу, что в свое время мы были бедны, – благодаря
тому, что средневековый Таллин так хорошо сохранился,
он и внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО.
Но
тогдашняя нехватка денег означала, что и в остальном городе ничего особенно не
строили или если и строили, то что-то очень случайное
и временное. Временное же оказалось, как это часто случается,
очень даже постоянным.
В
Таллине полно архитектонических наблюдательных
пунктов – перекрестков, улиц, дворов, где, если встать туда и медленно
поворачиваться на триста шестьдесят градусов вокруг своей оси, можно увидеть
здания шести-семи различных архитектурных стилей. Двухэтажный деревянный дом
плотно прижимается к шестнадцатиэтажному высотному зданию из стекла и бетона; рядом с ним стыдливо стоит хрущевка,
недалеко от нее очень даже мило выглядящая деревянная православная церковь, но,
учитывая соседство, хотелось бы сразу спросить у нее: ты-то что, бедненькая,
здесь делаешь?! – потому что за этой церковью простираются наглые панельные
дома 70-х годов, дальше на том же плане помещается представительское здание
1950 года постройки со сталинистской башенкой, а
напротив него – шикарный Дом торговли, словно ода
цветущей рыночной экономике, сам же дом перестроен из того, что когда-то было
фабрикой по производству бумаги, а если пройти еще дальше, то этот
архитектурный хаос никак не отступит, удивляя гуляющего пустотами в уличной
застройке, затем бывшим зданием банка, заказчик проекта которого, вероятно, в
детстве мечтал стать капитаном парохода, но поскольку это не осуществилось, то
он и велел построить свой банк похожим на
пароход.
Я
не знаю, каким был Таллин тогда, когда на его улицах
парил запах яблок и синтетического бензина, не знаю и того, как выглядел город
после ужасной мартовской бомбардировки 1944 года, в ходе которой, как
утверждают, была уничтожена треть таллинских зданий,
но когда я хожу по современному Таллину,
то я убеждаюсь, что архитектурная концепция послевоенной застройки была
совершенно чудовищной и даже преступной.
Очевидно,
никакой общей концепции и не было.
Как
история XX
века повлияла на города Европы, лучше всего можно рассмотреть в Берлине – еще
один довольно уродливый город, – но в Берлине архитектурный хаос слегка нивелируют
некоторые сохранившиеся целиком большие районы, такие как Пренцлауэр
Берг в Восточном Берлине, или шикарные отрезки улиц, такие как Фазаненштрассе в Западном Берлине.
Столица
Германии уродлива, даже и не спорьте, это мне говорили и тамошние искусствоведы,
но, благодаря величине этого города и его исторической структуре (на самом
деле, это конурбация, вследствие чего каждый район города с исторической точки
зрения является самостоятельным городом или деревней), в Берлине там и сям
можно найти что-то целостное и даже заслуживающее восхищения.
В
маленьком и бедном Таллине дела обстоят сложнее.
Выходишь за пределы стен Старого города, идешь десять минут, и уже становится
плохо. Начинает тошнить. Если двигаться в определенных направлениях, то
становится непереносимо плохо. Так плохо, что лучше не смотреть на то, что тебя
окружает. А если и смотришь, то перед этим нужно принять обезболивающее.
Поэтому-то
я и предложил такой девиз для выбранного в 2011 году европейской столицей
культуры Таллина. Пусть приезжают орды интересующихся культурой, пусть собираются экспедиции
архитектурных фриков, которые будут кружить по этому
бедному маленькому городу, и дышат окружающей какофонией.
Шеллинг
сказал, что архитектура – это «застывшая музыка» (erstarte
Musik), а сто лет спустя его соотечественник,
диктатор Германии, считавший архитектуру наряду с музыкой высшими формами
искусства, сообщил, что архитектура – это Wort
aus Stein, то есть
«слово, ставшее камнем».
Что
же это за музыка, что же это за слова, которые отражаются в неровных улицах Таллина, в его сюрреалистично-эклектичных кварталах, в его
разбомбленном в труху и как-то залатанном теле, соединенном бетонными кольцами
советских пятилетних планов строительства – всеми теми спальными районами, при
дальнейшем строительстве которых нынешний Таллин стал
бы большим городом с населением в шестьсот пятьдесят тысяч.
Преимущественно русскоязычным городом, добавлю я, потому что так много людей
для того, чтобы заполнить эти спальные районы, нельзя было бы наскрести по всей
Эстонии.
Передает
ли эту суть нынешнего Таллина атональная музыка
Шёнберга? И правда, в лентах студии «Таллинфильм»
советского времени фоном звучала музыка, вызывающая подавленность и нервность,
а-ля Шёнберг.
Музыкальный
язык «Таллинфильма», в том случае если на наших
композиторов влияла окружающая архитектура, и не мог быть спокойным, с четким
ритмом.
Единственная
причина, по которой я могу жить в Таллине, – это
окруженный стенами Старый город.
Тот
самый Старый город, который смотрел на меня сорок пять лет назад с коробочек
для сыпучих продуктов в нашей кухне.
Когда
я хожу по улицам этого города, который смотрел на меня в детстве, пока я на
кухне ел кашу, то в ушах у меня звучит единственно возможная музыка –
средневековые вариации ансамбля «Хортус Музикус», композиции с четкой и величественной структурой,
которые словно бы вытекают из церквей и из представительских зданий
средневекового Таллина;
от сумасшествия меня в этом городе удерживает хранимая временем музыка,
защищающая меня городская стена, гармония музыки которой происходит от четких
интервалов оборонительных башен.
Стоящие
вплотную друг к другу коробочки с сыпучими продуктами с нарисованными на них
картинками.
И
на самом деле там где-то есть запах корицы.
Еле
ощутимый, но есть.
Перевод
П.И. ФИЛИМОНОВА