Рассказ. Перевод Веры ПРОХОРОВОЙ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2015
Армин Кыомяги (Armin Kõomägi)
родился в Молдове в 1969 году. Окончил Таллинский
технический университет по специальности «экономист». Автор шести
книг: трех романов и трех сборников короткой
прозы. Его последний по времени роман «Луи Виттон»
заслужил главный приз в конкурсе романов от Союза писателей Эстонии (2015).
Новеллы Кыомяги публиковались в литературных журналах
Эстонии, таких как «Looming» и «Vikerkaar». Произведения
переведены на английский, финский, венгерский и русский языки.
Живет в Таллине.
Ханс целый день пролежал в постели, устало глядя через немытое окно. С трудом угадываемое над плотным слоем облаков солнце угасало за горизонтом елочных зигзагов. День готовился к отходу, уступая дорогу ледяной кромешной тьме. Боль немного утихла, но ведь она у стариков другая, не жжется так яростно, как в молодости. Скорее, это неотступное и изнуряющее пощипывание, которому почти безразлично покоряется немощное тело. С каждой минутой к ложу старика все ближе подбирался промозглый холод, словно невидимой глазу пеленой отгораживая жертву от злых духов. Натопить сегодня он так и не смог. Ханс плотнее натянул одеяло под самый подбородок. Навязчивый сон заставил его смежить веки.
Неожиданно раздался громкий стук, и очнувшийся Ханс услышал за дверью чей-то топот. Неподалеку фыркала лошадь.
– Открыто, – собравшись с силами, крикнул Ханс.
Вошли двое мужчин. Первый был большим и тучным, второй – сухощавым и моложе первого. Тот, что крупнее и постарше, опустил на пол красный пластмассовый чемодан и принялся стряхивать снег с овчинного тулупа. Молодой протирал запотевшие стекла очков.
– Ну и погодка, – прорычал толстяк, непонятно к кому обращаясь, к Хансу, спутнику или вовсе к самому себе. – По календарю у нас вроде бы весна должна быть. – Его громкий и сиплый голос напоминал боцманский.
– У нас еще много чего должно быть, – отозвался молодой. – Дорога должна быть, машина должна быть, работа и зарплата тоже должны быть. Не говоря уже о весне.
Нащупав на стене гвозди и повесив тулупы, мужчины в белых халатах подошли к постели Ханса и несколько мгновений рассматривали лежащего так, будто столкнулись не с нуждающимся в помощи человеком, а с каким-то сомнительным типом. Тот, что старше и крупнее, потирал руки и дышал на замерзшие пальцы. Молодой вытащил из заднего кармана бумажку и нараспев, словно декламируя стихи, прочитал:
– Ханс Последний, хутор Волчья Мыза, семьдесят четыре года, острая боль в животе.
– Черт, здесь холоднее, чем на улице. Хоть шубу опять напяливай. Слушай, старый, почему печка нетопленая, дров нет, что ли?
Ханс беспомощно смотрел на огромного сердитого мужика.
– Встать мочи нет. Больно.
– Больно ему! – хмыкнул тот. – А кому не больно? Где у тебя дрова, здесь невозможно работать. – И он пошел в указанном Хансом направлении.
– Так что же случилось? – спросил молодой, подтянув под себя табуретку.
– В брюхе больно.
– В брюхе больно, – медленно повторил молодой, глядя в окно. – А чей это электромобиль в сугробе стоит?
– Социального работника.
– И где же этот социальный работник?
– Пошел в поселок.
– В поселок? Без машины?
Большой мужик вошел в комнату с полной охапкой дров. С грохотом свалил их на пол и присел перед плитой.
– У машины аккумулятор пустой.
– Пустой? А почему не зарядил?
– Тока нет.
– Неоплаченные счета? – Молодой повернулся к Хансу и почему-то прищурился.
– Все уплачено. Все до последнего сента. Здесь был шторм, и электричество пропало.
Взгляд незнакомца не выражал ничего определенного.
– И давно болит?
– Позавчера началось, – с трудом заговорил Ханс. – Вчера, когда соцработник пришел, совсем худо было. Он хотел в «скорую» звонить, но телефон сел. А зарядить невозможно. Машину тоже никак. Тогда он пошел в поселок пешком, обещал врача найти. Благодарение небесам, теперь вы тут.
– Врача найти, – себе под нос повторил молодой и взглянул в сторону спутника. Тот усиленно дул в топку, отгоняя дым рукой.
– У тебя поесть найдется, старый? Три часа в санях да в метель – это нешуточное дело, – обратился он к больному.
С непонимающим видом Ханс смотрел на гостей. Молодой изучал окно, старший уставился в топку.
– Наверно, в шафрейке есть что-нибудь.
При этих словах оба незнакомца поднялись будто зомби. Узнав от старика, где расположена кладовка, оба исчезли в соседней комнате. Превозмогая боль, Ханс Последний приподнялся на локтях и прислушался. Доносилось громыхание посуды, чавканье и комментарии низким голосом. Какая-то бутылка или банка, упав, разлетелась на мелкие осколки, после чего послышались громкие проклятия в два голоса. Ханс ощутил приступ боли и был вынужден свернуться клубком лицом к стене. Через некоторое время он услышал за спиной скрип двери, шаги мужчин и спустя еще мгновение скрип снега под огромными валенками гостей. Через стену в комнату просочился едва уловимый запах табачного дыма.
Затем мужчины вернулись, повесили одежду и шепотом перебросились несколькими словами.
– Ну, господин Последний, все еще болит?
Ханс с большим трудом перевернулся. Незнакомцы стояли плечом к плечу перед кроватью, руки оттопыривали карманы халатов. Тот, что побольше, пытался языком выковырять застрявшие между зубов остатки пищи. Молодой наблюдал за Хансом с таким видом, словно гулял по музею.
– Вы из скорой помощи? – наконец спросил Ханс.
– Не совсем, – ответил молодой. – «Скорая» по такой погоде так далеко не выезжает.
Старший счел нужным добавить:
– Ты, старый, не какой-нибудь там важный министр или городская фифа. Самый обыкновенный деревенский мужик. Такие своими силами справляться должны. «Скорая» же едет туда, где она крайне необходима, и только если есть более-менее сносная дорога. А сюда, в волчий угол, в десятках заметенных снегом верст от ближайшего поселка – даже не надейся. И вообще, этот твой ближайший поселок, знаешь, его и поселком-то можно назвать только условно. Зимой там пусто. Один покосившийся указатель с проржавевшей вывеской.
– Тогда кто же вы?
– Первая предпомощь, – ответил молодой.
– Чего-чего? – не понял Ханс.
– Где у вас свечи? Сейчас совсем стемнеет, а электричества, насколько я понял, в этом доме нет, – сказал молодой.
Они зажгли несколько свечей, расставив их на столе, шкафу и подоконниках, потом до отказа напихали в топку дров, так что холод и сырь, как ни противились, но вынуждены были в конце концов потихоньку отступить. Молодой засмотрелся на цветное фото в рамке, высветившееся в пламени свечи на шкафчике. На фото сидел старик лет эдак двадцать назад, рядом с женой, а за их спинами две светловолосые девчушки. Симпатичные. Снимок был сделан летом, по-видимому, здесь же под березами перед домом.
– Старуха? – кивнул молодой на фото.
– Умерла, – ответил Ханс.
– Дочери?
– Съехали.
– Куда?
– Одна в Канаду, другая в Австралию.
– Классика, – грустно пробормотал молодой. В его голосе слышалась нотка горечи. – Когда-то и у меня была невеста. Собирались вместе свиней выращивать. Планировали пожениться и прочее. Беременная уже была, все как надо.
Ханс приподнял с подушки голову:
– И что?
– Что? Дала деру с каким-то сутенером. В Италию. Еще и аборт перед тем как сесть в самолет успела сделать.
Молодой все смотрел на фото, на этих юных улыбающихся девочек за спинами своих родителей, потом сглотнул. Они знали, они уже тогда знали, это так ясно читалось по их голодным до развлечений глазам. Где-то далеко их ожидали смуглые, ленивые мужчины с мандолиной в одной руке и гроздью бананов в другой, и ничто, ни один черт не мог удержать их здесь, на этой заснеженной земле, где все прекрасное могло возникнуть лишь в воображении, сквозь стиснутые зубы. Поросячье хрюканье в том числе. Он отошел от шкафа и сел за стол, мрачный, как Средневековье.
Ханс никак не мог оценить создавшегося положения. Да, белые халаты, но на врачей эти два мужика нисколько не похожи. Уже скоро час пройдет, а они его даже не осмотрели. Незнакомцы сидели поодаль за столом, обмениваясь редкими словами. Консилиумом это назвать никак нельзя, слишком монотонными и без претензий звучали их реплики. Сидят себе, как два заплутавших путника на автобусной остановке, не имеющие понятия ни откуда что прибудет, ни куда отправится, ни когда это произойдет, уже не говоря о том, зачем вообще все это надо.
Спустя какое-то время молодой подошел к Хансу:
– Покажи.
Ханс не понял.
– Покажи, где болит.
Страдалец отодвинул одеяло, поднял кофту. Обнажился бледный и исхудалый старческий живот, справа над пахом было вздутие. Брови молодого поползли вверх. Он нежно пощупал твердую, как камень, шишку, на что Ханс Последний заскрежетал зубами.
– Давай книгу, – сказал молодой своему товарищу.
Закинув в рот какой-то ломтик, тот поднялся из-за стола и открыл красный пластмассовый чемодан, в котором среди бинтов, пластырей и нескольких баночек с лекарствами нашелся потрепанный толстый фолиант. Усевшись на табуретках возле кровати, мужчины начали перелистывать страницы. Живот у Ханса замерз, он хотел было натянуть кофту, но большой молча придержал его руку. Без единого комментария мужчины листали книгу, сравнивая каждый рисунок и картинку с бугром Ханса.
Через десять минут большой предложил первый диагноз:
– Рак желудка?
– Желудок с другой стороны, – покачал головой молодой.
Продолжили поиски. Задубевший от холода Ханс попытался незаметно натянуть на себя одеяло, но тот, что побольше, снова помешал ему.
– Где-то тут может быть слепая кишка, – наконец предположил молодой. Подняв книгу над животом старика, чтобы сравнить изображение с реальностью, он сказал: – Скорее всего, воспаление аппендикса.
Коллега не спорил. Книгу захлопнули, и мужчины вернулись за стол. Ханс Последний натянул кофту, накрылся одеялом и закрыл глаза. За столом жевали и переговаривались. Что обсуждали, о чем говорили, этого Ханс не слышал. Вскоре он задремал.
– Эй, старый!
Ханс встрепенулся. Незнакомцы стояли возле кровати. Заговорил молодой:
– У тебя, видно, воспаление аппендикса. Наверняка мы не знаем, но рака желудка точно нет. Раз болит уже не один день, лучше бы на всякий случай обратиться в больницу. Возможно, слепую кишку придется вырезать. Нам этого делать нельзя, хотя, сдается, что операция не из сложных. Собственно, мы могли бы и попробовать, но здешние санитарные условия даже близко не отвечают требованиям. Еще и света нет. В подобных обстоятельствах мы не можем брать на себя ответственность.
Ханс Последний слушал с блестящими глазами. Боль не отпускала, скорее, даже усиливалась.
– И что же теперь?
– Сегодня уже поздно. Темно, да и метель никак не утихнет. Завтра на санях отвезем вас в уездную больницу. На дорогу уйдет четыре-пять часов. Вот такие дела.
Ханс молча смотрел на мужчин.
– Старый, у тебя сено есть? – спросил большой. – Лошадь покормить надо и на отдых куда-нибудь определить, в амбар или хлев. На дворе она даст дуба.
– В хозяйстве уже много лет как нет животины, – ответил Ханс. – Хлев загорелся от молнии и сгорел дотла. Амбар и сарай под завязку забиты хламом. Так что места нет.
Мужчины переглянулись. Потом влезли в тулупы, и вскоре с улицы опять потянуло едкой вонью дешевого курева. Ханс попытался уснуть. Во сне время течет быстрее и не так мучит боль. Но только старик погрузился в спасительные объятия сна, как из сеней послышались странные звуки. Ханс приподнял голову и стал свидетелем чудного силового аттракциона – два мужика в тулупах силой затаскивали в комнату насмерть перепуганную клячу. Пришлось изрядно повозиться, заставляя упрямую лошаденку наклониться, чтобы пролезть в низкий дверной проем. В итоге это каким-то образом удалось. Теперь в комнате они были вчетвером: два запыхавшихся мужика, одно испуганное копытное и старик с неопределенным диагнозом.
Лошадь встала по другую сторону плиты, косила огромными, полными ужаса глазами и начала понемногу успокаиваться лишь тогда, когда мужчины дали ей кусок хлеба. И тем не менее здоровущая скотина выглядела в сумрачной комнатенке жалким призраком, словно и не была одомашненным животным, а была несчастным сказочным существом, которое с просторов чудесной природы резко сунули в темную вонючую нору.
Старший из мужчин достал из чемодана початую бутылку и налил в грязную стопку. Выпили по очереди и до дна, чем-то закусили. Затем большой наполнил стопку и подошел к постели Ханса.
– Вот, глотни, старый. Раз скальпеля нет, то и водка поможет.
Ханс сомневался. Первая предпомощь. О таком деле он до сих пор никогда не слышал. Тулупы, халаты, лошадь, сани, бутылка водки и книга. Метель, боль и сбой в подаче электричества. Замерзший в сугробе электромобиль, исчезнувший соцработник, пустой аккумулятор. Давно обещанная весна. Все же какое столетие на дворе? Он взял стакан и одним махом опрокинул себе в горло.
Гости молчали. Время от времени кто-то из них вставал, чтобы похлопать по крупу лошадь или дать ей немного хлеба. Ханс заснул. Из-за водки или усталости, поди знай. Времени могло быть часов девять или около десяти. Молодой расстелил на лежанке толстый тулуп и улегся. Второй, все чаще зевая во весь рот, следил, как прогорает плита.
И тут нежданно-негаданно в дверь едва слышно троекратно постучали. Старший рывком обернулся к дверям в сени. Молодой одним прыжком вскочил на ноги. Стук повторился. Мужчины тревожно переглянулись.
– Социальный работник? – предположил старший.
Младший пожал плечами. В этот момент осторожно приоткрылась дверь и в комнату ступила крошечная фигурка, совершенно несообразно одетая, с явно тяжелым чемоданчиком в оттянутой руке. Она тихонько опустила чемодан, потерла окоченевшие руки и принялась выпутываться из многочисленных платков и шалей, таких тонюсеньких, что почти прозрачных. Особенно плотно были укутаны голова и шея фигурки. К великому изумлению мужчин, из-под промерзшего тряпья появилось кукольное личико азиатки. Женщина, довольно молодая и очаровательная в своей обледенелой беспомощности, не переставая терла то щеки, то ладошки и, по очереди кланяясь мужчинам, кротко смотрела на них:
– Велкам ту Эстония?
Мужчины не поняли.
– Ми, – женщина ткнула в себя пальцем. – Велкам ту Эстония?
– Вроде бы спрашивает, – пробормотал большой.
Молодой, в какой-то степени изучавший в школе английский, сдвинув брови, пытался понять гостью.
– А-а, кажется, ее интересует, ко двору ли она тут, рады мы ей или нет. Йес, йес, – сказал он и улыбнулся женщине.
– Сэнкью, сэнкью. – Гостья по очереди поклонилась обоим мужчинам несколько раз подряд.
Большой предложил ей сесть, на что она с благодарностью откликнулась. Молодой приступил к расспросам:
– Ю сосиал веркер?
– Ми ват?
– Ю… ю… – Молодой скреб в затылке, но тут его взгляд упал на электромобиль за окном, и он указал на него. – Ю «митсубиси»?
– А-а… ноу, ноу, – засмеялась гостья, качая головой. – Ми ноу «митсубиси». Ми ноу «самсунг». Ми флом Виетнам.
– Вьетнам! О-о!
Большой тоже произнес «о-о!» и изумленно кивнул:
– Велкам ту Эстония, Вьетнам!
– Сэнкью, сэнкью!
Некоторое время вся троица сидела, в растерянности глядя друг на друга. Молодой даже раскраснелся немного. Приветливая гостья беспрерывно улыбалась и осторожно оглядывала помещение.
– А-а… биг энимал, – указала она на лошадь, нисколько не удивившись и не испугавшись.
– Йес, йес, биг энимал, – подтвердил молодой.
– Алексела! – показал старший на лошадь. – Нейм, ну, Алексела.
– А-а… найс, найс… Алексела… биг энимал.
Наконец женщина заметила спящего Ханса. Указав на него, спросила:
– Глянпа слиипин?
Опять понадобилось время, прежде чем жесткий диск молодого расшифровал сказанное.
– Ноу, ноу грэнпа. Дисс ыулд мэн. Вери сикки. Вери.
– А-а… сикки мэн.
Гостья посерьезнела. Поднялась с места, вместе с ней встали мужчины, и все трое направились к кровати, на которой, полностью отключившись, спал Ханс Последний. Большой сдернул с него одеяло, задрал кофту и показал шишку на бледном животе. Женщина наклонилась поближе, кончиком пальца коснулась больного места, окинула лежащего быстрым взглядом, потрогала лоб и стала совсем серьезной. Старик шевельнулся, но не проснулся. Стоя рядом с женщиной, молодой ощущал ее запах. Он был каким-то неземным, словно пророс из-под холодного снежного покрова и распустился нежный экзотический цветочек.
– Ай ныу. Ми докте. Дисс мэн вели сикки. Аппендикс вели бэд. Дээд вели суун. Ниид ту кат фааст.
– О чем она говорит? – повернулся старший к молодому.
Тот обменялся с женщиной парой слов, прежде чем ответить напарнику:
– Говорит, что врач и срочно должна резать, иначе старик отдаст концы.
– Здесь нельзя оперировать, – испугался большой. – Здесь нет условий. Наживем себе колоссальных неприятностей. Сани отнимут и лошадь тоже. Что мы без Алекселы? Кому мы будем нужны пешие?
– Погоди, – успокаивающе поднял руку молодой. – Мы и не будем резать. Пусть узкоглазая рискнет. Она издалека, у нее свои законы, давай не вмешиваться. Выздоровеет старик – все в порядке, и нам копеечка упадет. Если не выживет – что ж, до завтра он все одно не дотянет. Треп про больницу был так, для успокоения. Согласно справочнику, ситуация критическая.
Женщина уже копалась в своем чемодане, когда старший наконец сдался. Заморский доктор попросила миску холодной и миску горячей воды и несколько чистых полотенец. Большой, неподвижно застыв за столом, с тревогой наблюдал, как его молодой коллега с какой-то особенной готовностью выполняет все просьбы вьетнамки. Сам он решил от происходящего устраниться, насколько это позволяла теснота грязной комнатенки. Через полчаса все было готово к операции. Молодой разбудил Ханса, выпоил ему стопку водки и дал понять, что благодаря неожиданно прибывшему врачу сейчас начнется операция. Вьетнамка несколько раз поклонилась Хансу, затем положила ему на лицо тряпку, пропитанную незнакомо воняющей жидкостью, и принялась за дело. Молодой отошел от кровати, присел рядом со старшим, тот безмолвно наполнил стаканчик и пододвинул его напарнику.
Мужчины все никак не могли поверить собственным глазам. Здесь, в обезлюдевшем краю, на заброшенном хуторе, среди снежных лесов южной Эстонии, куда они едва добрались, окоченевшие до полусмерти после трех часов в санях, бог знает каким образом оказывается малюсенькая на тоненьких ножках женщина из Вьетнама. И не только женщина, но еще и врач. Именно тогда, когда в этом возникла критическая нужда. Этот Вьетнам, он же настолько далеко, что слепая кишка Ханса Последнего еще даже и помышлять не могла о том, чтобы воспалиться, когда эта женщина в своем теплом доме, щедром на солнце, уже паковала чемодан, чтобы поспешить на помощь умирающему в далеком, холодном, утонувшем во тьме уголке земли. Как такое возможно? Но сколько свои глаза ни три, а вот она, эта маленькая, вежливая и смиренная волшебница, священнодействует возле постели старика, спиной к ним, и по ее уверенным и опытным движениям похоже, что операция уже близится к завершению.
Большой опустошил стопку, мотнул головой и улегся спать на расстеленный рядом с лошадью тулуп.
Вьетнамка закончила. Молодой с любопытством подошел к ней. На пузе старика красовался шов длиной с палец, аккуратно залепленный пластырем. В мисочке в руках женщины лежал темный и липкий сгусток, похожий на маленькую кровяную колбаску.
– Сикки мэн гууд нау? – спросил молодой.
– Ай хоуп йеес.
Женщина укутала Ханса, еще раз пощупала ему лоб и пошла к столу:
– Ми вели тайд, ниид сэм слиип.
Молодой взял свой овчинный тулуп и постелил его на полу ближе к плите.
Женщина села на тулуп, потрогала мягкий ворс и устало улыбнулась молодому мужчине:
– Ю кантли вели лавли. Сыу вайт энд бьютифул. Ю маст би вели гууд пиипл, сайлент энд писфул. Ай лайк ю. Рилли.
Молодой растерянно улыбнулся. Никто и никогда не говорил ему ничего подобного. Даже на эстонском языке. Он опустился на тулуп и прилег рядом с женщиной. Ее волосы благоухали. Спустя мгновение мужчина осторожно обвил рукой ее стан. Вьетнамка пошевелилась, плотно прижалась к нему.
– Тэнк ю, – прошептал мужчина ей на ухо.
Наутро первой проснулась лошадь, за ней мужчина постарше. Новый день заглядывал в комнату ранними лучами света. За ночь свечи умерли своей естественной смертью. Мужчина ощутил голод. Принес из шафрейки яйца и хлеб, разжег в плите огонь, заварил чай, покормил черным хлебом Алекселу, поставил на огонь сковородку, вбил туда последние четыре яйца, нашел на столе в мисочке какой-то ошметок колбасы и, нарезав его кусочками, добавил в яйца. Остальные еще спали. Он покончил со своей скромной трапезой, по-братски оставив немного соратникам. Ханс Последний дышал ровно, следы боли и страдания исчезли с его лица. Вьетнамка спала в тесных объятиях молодого. И одному Богу на небесах было известно, что в эту ночь в ее чреве слились две расы и зародилась новая жизнь.