О новейшей литовской поэзии. Перевод Таисии ОРАЛ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2015
Виргиния Цыбарауске (Virginija
Cibarauskė) – критик, литературовед, поэт,
переводчик. Окончила магистратуру Вильнюсского университета по специальности «Интермедиальные исследования литературы», докторант Центра
семиотики и теории литературы им. А. Ж. Греймаса (Вильнюсский университет). Рецензии, обзоры,
научные статьи публиковались в главных культурных и научных изданиях Литвы: Colloquia, Literatūra
ir menas, Metai, Naujasis židinys/Aidai, Žmogus ir žodis и др. Стихи публиковались в основных
культурных периодических изданиях: Literatūra
ir menas, Metai, Nemunas, Šiaurės Atėnai. Лауреат премии им. Софии Чурлёненеза
академические достижения и культурную деятельность (2011), премия издания Literatūra
ir menas«За
лучшую критику» 2013 года, победитель конкурса рецензий «Первая книга» (2014). Живет в Вильнюсе.
После восстановления Независимости Литовской Республики ожидали – как от общества, так и от литературы, фиксирующей настроения, напряжения и ожидания современности, – не столько перемен, сколько сохранения позитивного взаимоотношения с национальной традицией, утверждения и распространения ее ценностей. Отчасти поэтому большинство авторитетных критиков было не очень приятно удивлено творчеством поэтов, дебютировавших в последние десятилетия XX века. Пугало, прежде всего, то, что дебютанты и дебютантки (преимущественно рожденные в шестидесятые) не считали лирическую поэзию жизненной необходимостью, отказывались от обобщенного лирического субъекта и разными способами разрушали самую стабильную основу литовской поэзии XX века – аграрное миросозерцание. Смущали и склонность к преобладанию существительных, фрагментарности; раздробленность фигуры я; разоблачающая претензии на аутентичность опыта интертекстуальность; чрезмерное употребление единиц культурной памяти (конвенциональных тем, тропов и т. п.), напоминающее о том, что стихотворение – это в первую очередь продукт культурного производства, а не непосредственный крик души. В итоге взаимоотношение дебютантов с традицией было обозначено как деструктивное отрицание, разрушение основополагающих ценностей и структур, десакрализация, даже кризис и катастрофа. К тому же и сами дебютанты утверждали, что классическая литература и ей свойственная картина мира утратили актуальность, традиционные формы не подходят для передачи актуального опыта, и таким образом позиционировали себя как зачинателей нового этапа в литовской литературе.
Все—таки с наступлением независимости литовская поэзия, естественно, не закончилась: стихи продолжают писать, статус поэта все еще не утратил символический капитал, а в поле литературы ежегодно дебютируют амбициозные новички. Эта ситуация провоцирует вопросы: действительно ли полемика с доминирующей традицией означает кризис культуры, а поиски личного взаимоотношения с культурной памятью всегда является десакрализацией? Дальнейший обзор наиболее интересных и влиятельных поэтов, дебютировавших после восстановления Независимости, и особенностей их поэтического мира должен помочь ответить на эти вопросы.
Чтобы создать более последовательную картину процесса, авторы группируются не тематически, согласно направлениям или жанрам, но по дате рождения и дебюта. На этой основе выделяется: старшее поколение – родившиеся в шестидесятые и дебютировавшие в конце восьмидесятых– начале девяностых; среднее поколение – родившиеся в семидесятые и дебютировавшие в конце девяностых – начале двухтысячных; младшее поколение – родившиеся в последние два десятилетия XX века. Именно творчество последних позволяет фиксировать, какие авторы и поэтические тенденции в настоящее время занимают центральное место в поле литературы[1].
Провозвестники поэтической независимости
В последнее десятилетие XX века, впериод социокультурного перелома, когда после восстановления независимости на смену «поющей революции» приходят лихой капитализм и переоценка ценностей, дебютируют авторы—новаторы, которые окажут значительное влияние на дебютантов последующих поколений: Айдас Марченас (р. 1960), Кястутис Навакас (р. 1964), Сигитас Парульскис (р. 1965). Особенно важны книги последнего – «От тоски все это» (1990)и «Умерших» (1994).Именно дебют Парульскиса обозначает тот момент, когда критика начинает говорить об эстетике безобразного, смерти лирического субъекта и лирической поэзии. Стремясь объяснить такие тенденции в поэзии, критика предпочитала называть авторов постмодернистами, а их творчество – ни к чему не обязывающей игрой. Однако Парульскис привил литовской поэзии не поэтику безобразного и постмодернистское отношение к культурной памяти, а новое измерение субъективности – его поэзия близка к исповедальной лирике. Этот жанр в советское время был не востребован по причине цензуры и не менее распространенной автоцензуры, гипертрофированного инстинкта самосохранения, но после восстановления независимости стал особенно актуален. Для Парульскиса особенно важным становится несоответствие литературных репрезентаций и актуального опыта. Например, в литовской литературе одним из распространенных мотивов является мотив жертвоприношения, который часто выражается в образе ритуального убийства быка или овечки. Парульскис в цикле «Процесс» актуализирует на первый взгляд гротескную параллель между забоем свиньи и жертвой Христа. Эта связь раскрывает неадекватность и пустопорожность претензии изображать фрагменты деревенской повседневности как символы священного ритуала. Забой свиньи на самом деле означает лишь то, что людям надо есть. Другой важный для Парульскиса мотив – это опыт службы в Советской армии, который становится поводом для рефлексий над проблемами бесчеловечности и отчужденности. Новым было то, что автобиографические элементы эксплицируются открыто, не скрываясь под маской мифа, преданий и сказок, эзоповым языком, как было принято до этого. Марченас и Навакас, балансируя на грани эвфонического и максимально обессмысленного письма, эксплуатируют возможности чистой, радикально на себя обращенной поэзии. Эти поэты конструируют и собственные биографии, в первую очередь подчеркивая важность мастерства и эстетики. И Марченас, и Навакас охотно обращаются к классическим жанрам, требующим особого мастерства, – сонету, триолету, хайку. Мастерски следуя формальным требованиям, поэты обессмысливают содержание, полемизируя таким образом с идеей непосредственной взаимосвязи этих двух уровней, например со стереотипным представлением о том, что форма сонета предназначена лишь для «высоких» тем. В то время как Марченас в конце XX века писал сонеты о том, каково мочиться на снег под звездами, Навакас писал о повседневности посетителей вильнюсских кафе. В мировом литературном контексте сонеты такого типа не новинка, но в литовской литературе – знак освобождения поэзии от десятилетиями навязываемой воспитательной функции.
Если по поводу значимости творчества Марченаса, Парульскиса, Навакаса критики более или менее приходят к консенсусу – их поэзия деструктивна, но это истинное творчество, то в отношении Неринги Абрутите (р. 1972), обладающей не меньшим авторитетом среди коллег, мнения существенно расходятся. Отчасти это связано с тем, что Абрутите утвердила новый тип биографии женщины—поэта, где основополагающими становятся ирония и бунт против мужецентричной литературной традиции. До Абрутите в литовской женской поэзии ирония как способ видения/отношения к миру не существовала, либо она была периферийной: лирические героини, как и сами поэтессы, в интервью и разговорах позиционировали себя как чувствующих, отдающихся (или желающих отдаваться, принадлежать), заботящихся и берегущих. Традиционно считалось нежелательным нарушать или подвергать сомнению устоявшиеся культурные формы и нормы, но в тех случаях, когда это происходило, право новаторства предоставлялось исключительно мужчине. С первой книгой Абрутите «Осень в раю» (1995)в литовской поэзии появляется новая лирическая героиня – ироничная, притворяющаяся наивной девочкой, играющая двусмысленностями с сексуальным подтекстом, деконструирующая иерархический статус мужчины – мужа, отца, любимого. Амбивалентные взаимоотношения лирической героини с возлюбленными становятся и открытой отсылкой к биографии поэтессы, например, центральная ось сборника «Исповедь» (1997) – достаточно скандальная история любви и развода поэтессы с известным прозаиком, которая одновременно становится и метафорой, определяющей место и самочувствие автора—женщины в поле литературы, где она ограничена определенным набором тем и образов, идентичностей и фигур.
По причине сознательно избранного поведения аутсайдера мимо внимания литературных критиков и историков литературы часто проскальзывает Владас Гядгаудас (1962–2013). Этот поэт неудобен для критиков еще и потому, что эпицентром его творчества является тема неполноценности и смерти культуры – и поэзии в частности. Начиная с дебютного сборника «Капсула»(1994), Гядгаудас последовательно расширял границы поэтического словаря, обновлял фонику: поэт отказывается от напевности, мелодичности, однако сохраняет строгую структуру строфы, ищет сложные, оригинальные рифмы, особое внимание уделяет аллитерациям. Особенности фонетики и синтаксиса, метафоры, построенные на принципе противоречия, не становятся самоцелью, призваны не столько шокировать читателя, сколько выполняют функцию систематического сдвига, обращающего внимание на язык, его неестественность, чужеродность. Роль сдвигов, выводящих читателя из зоны комфорта, в поэзии Гядгаудаса выполняют и интертекстуальные отсылки, трансформации христианских образов, инверсии, создающие неуютную, странную картину мира. В отличие от Марченаса и Навакаса, для Гядгаудаса языковые игры не являются способом демонстрации мастерства, но, скорее, средством разоблачения языка, литературы и культуры как неживых конструктов и форм, неспособных артикулировать, транслировать аутентичный опыт.
Обобщая, можно сказать, что в творчестве поэтов, дебютировавших в последнее десятилетие XX века, самым главным вопросом и проблемой становится, во—первых, неадекватность культурных, языковых и поэтических форм для выражения актуального опыта, то есть язык поэзии воспринимается как нивелирующий субъективность и вместе с тем как неизбежность для того, кто выбирает путь поэта. Второй важный аспект – этостремление освободить поэзию от дидактической, воспитательной функции, утверждение ее автономии; дебютанты отбрасывают преобладавшую в литовской поэзии XX века фигуру поэта – сплотителя нации, а также свойственный такой поэзии способ письма, укорененного в обобщенной культурной памяти и «национальной» картине мира.
Среднее поколение: необходимость отличия
Влиятельную оппозицию иронической негативности Абрутите и Гядгаудаса воплощает дебютировавший в 1996 году сборником «Глаз» Римвидас Станкявичюс (р. 1973), в настоящее время один из самых ярких и высоко оцененных критикой поэтов Литвы. Лирический субъект Станкявичюса – постромантический поэт—пророк, чья цель – описание пограничного духовного опыта, при этом на первый план выдвигается не сам опыт, а переживания испытывающего, то есть поэта. Именно потому, что важен носитель опыта, потусторонние тайны никогда не раскрываются до конца. Поэзия Станкявичюса питается традицией, культурной памятью, ее убедительность заключена в способности удовлетворить сформировавшиеся еще на школьной скамье читательские ожидания, согласно которым поэзия – этокрасивый и загадочный разговор на серьезные темы, то есть о муке, смерти, Боге, любви, поэзии. Экзальтирован не только лирический субъект Станкявичюса, но и публичный образ поэта, окруженного аурой страдания и вдохновенности, который последовательно выдерживается во время чтений и интервью.
В отличие от старшего поколения, в котором преобладают мужчины, в среднем важное место занимает женская поэзия, дорогу которой проложила Абрутите. Два важных имени – Агне Жагракалите (р. 1979; дебютный сборник«Выхожу», 2003; «Вся правда об Алисе Мелер», 2008) и Гедре Казлаускайте (р. 1980; дебютный сборник «Песни гетер», 2008; «Менины», 2014). Как у Жагракалите, так и у Казлаускайте лирический субъект – это девочка—женщина—поэт, чье пространство – не абстрактные поэтические дали, а здесь и сейчас существующий мир вещей, людей и отношений. Все—таки Жагракалите, особенно если сравнивать ее с Абрутите, менее иронична и более консервативна, в ее стихах преобладает конвенциональное понимание «женскости»: взаимоотношения мужчин и женщин устанавливаются по фольклорному сценарию – девушка пишет и все скучает по парню, а сборник завершается триумфальным «у сестриц младенцы, их какашечки/в пеленках, что стираются руками…/я ко всему/готова» (…выхожу/выхожу/выхожу[2])»[3]. Во втором сборнике («Вся правда…») эпизоды взаимоотношений мужчин и женщин, пестрые фрагменты различных происшествий напоминают комикс, когда отдельные эпизоды складываются в нелинейное, фрагментарное жизнеописание потерявшейся между поэзией и жизнью Алисой Мелер.
В дебютной книге Казлаускайте лирическая героиня, сердитая и тонко—ироничная, живет не столько в быту, сколько в культуре – и высокой, и популярной. В картине мира поэтессы любовь и творчество, интеллектуальность, кич и ирония не противопоставлены, но дополняют и обуславливают друг друга. Большая часть произведений сборника – о письме, ожидании стихов, их рождении из взаимоотношений интеллектуального, чувственного и телесного, влюбленности и тоски. Второй сборник «Менины», удостоенный различных премий, поднимает проблему самотождественности, субъективности, хрупкой и пограничной идентичности, неизбежной укорененности в культурном контексте, его формирующей силе.
Другая особенность нового сборника Казлаускайте в том, что в нем актуализируются факты личной биографии, иными словами, Казлаускайте не прямолинейно, но откровенно пишет о грустных, абсурдных и комических ситуациях, в которых оказывается незащитившийся докторант, поэт, мать, молодая гомосексуальная женщина в консервативном и традиционалистском обществе.
Сравнивая с дебютантами старшего поколения, которые решали вопрос о личном взаимоотношении с поэзией и культурной памятью, можно сказать, что для среднего поколения более актуальной становится проблема собственной исключительности и субъективности. Исключительность,без сомнения, понимается как дающая право быть поэтом: для Станкявичюса это отказ от «нормальной» жизни – неслучайно лирический субъект представляется сумасшедшим, больным, воскресшим из мертвых и т. п.; для Жагракалите это способность по-особенному чувствовать быт, разглядеть и пережить в повседневности сказку, мифические и архетипические ситуации; для Казлаускайте – факты личной биографии, определяющие лиминальное, пограничное положение в обществе.
Младшие: ученики и другие
В сравнении с дебютантами старшего поколения, младшим не хватает аутентичного взаимоотношения с традицией, осознанной субъективности и веры в собственный голос. В этой связи показательна тенденция завершать стихотворение сомнением, словами с частицей не—, выражающими не(до)верие – как в собственное призвание, так и в значимость поэзии вообще. Можно привести типичные примеры окончаний стихов из второго сборника стихов Миндаугаса Настаравичюса (р. 1984):«совсем нечаянно», «но никого из нас нет», «никто из нас отразить не надеется» и т. д.
Если те, кто дебютировали сразу после восстановления независимости, – бунтари, разрушители, а следующее поколение – утверждатели собственной субъективности, уникальности, то для младших больше подходит иное определение – несмелые ученики. В качестве отдельного лагеря выделяются «воспитанники» Марченаса: Настаравичюс (сб. «Пятнистых глаз», 2010; «Mo», 2014), Рамуте Брундзайте (р. 1988; сб.«Бабочка, мой друг», 2013) и Айварас Вейкснис (р. 1983; сб. «Ключи», 2007; «Свидетельства птенца», 2014). Всем троим свойственно откровенно уважительное отношение к традиции, их тексты претендуют на то, чтобы быть исповедальной поэзией, хотя при этом их исповеди «трафаретны», поскольку стремятся соответствовать тому, что ожидается от начинающего молодого поэта. В поэзии Брундзайте, например, много всяких «девчачьих» атрибутов (ресницы, лепестки, вздохи и т. п.), а у Настаравичюса и Вейксниса, как и полагается мальчикам, речь идет о мужских играх – индейцах, поджигании покрышек, издевательствах над животными и последующем чувстве вины и т. д.
С другой стороны, молодые понимают, что быть поэтом значит обладать исключительной биографией. Однако ранее упомянутое стремление соответствовать ожиданиям не позволяет проявиться их субъективности, вследствие чего вместо личной поэтической биографии (своеобразного культурного мифа) появляются типичные элементы поэтического быта: будто бы стремясь убедить, что творчество – важное занятие, начинающие поэты в изобилии создают стихи о поэзии, излюбленный сюжет – участие в поэтических чтениях или разговор со старшим поэтом и т. д.
Псевдоисповедальности противостоит не менее типично драматическое, театральное поэтическое мировоззрение и соответствующая ему фигура поэта. Например, Витаутас Станкус (р. 1984; сб. «Прогулки по другой стороне льда», 2009; «Из зеркала, за», 2014), совмещая нарративы страдания, введенные в моду Станкявичюсом и Парульскисом, конструирует холодный и странный мир, в котором лирический субъект мучается и физически (кашляет, задыхается, обрастает бородавками, опухолями), и душевно (беспокоится, мечется, тоскует неизвестно по чему). По сравнению с картиной мира у Станкявичюса, дискурс страдания у Станкуса менее экзальтирован, то есть хоть и драматичен, но неубедителен. С другой стороны, критика и читатели ценят поэзию Станкуса – новейший сборник стал «Поэтической книгой года» в 2014-м, а также был отмечен премиями. Ильзе Буткуте (р. 1984; сб. «Колыбельные караванов», 2011; «Карнавальный месяц», 2014) хорошо владеет классическими формами, ее метрические стихи хорошо выполнены, метафоры впечатляют,однако смысловая нагрузка мала: страстная, ведьмоподобная лирическая героиня – предсказуема и трафаретна, пафос – чересчур литературен, искусственен.
Из общего контекста молодых дебютантов выделяется творчество Аушры Казилюнайте (р. 1987). Критика заклеймила ее как адепта постмодернистской эстетики, поскольку поэтесса свои стихи создает из аллюзий, цитат и парафраз, интертекстуальных отсылок к популярной и высокой культуре. В дебютном сборнике Казилюнайте «Первая литовская книга» (2007) происходит отказ от лирического субъекта, традиционно выступающего в функции источника поэтического смысла.Стихи Казилюнайте – изящные парадоксы (сжатые, лаконичные фразы), интеллектуальная игра, конструкт, чье значение сосредотачивается не в отдельных метафорах, ударных концовках и т. п., а раскрывается как взаимоотношение, игра, требующая диалогического взаимоотношения между читателем и текстом. В новейшей книге «Луна – это таблетка» (2014) поэтика парадокса применяется как способ деконструкции культурных стереотипов, конвенциональных практик. Преобладавшее в первых книгах десубъективированное письмо позволяло выйти за пределы личного и литературного опыта. Например, важной темой становится соотношение видимости и действительности, когда то, что видимо, узнаваемо, раскрывает свою странность и чужеродность, то есть остраняется.
При обобщении тенденций в литовской поэзии последних трех десятилетий становится очевидно, что обещанная критиками смерть поэзии не пришла. Более того, молодое поколение, как и положено детям, не идет по стопам отцов и понимание поэзии как бунта сменяется представлением о ней как о возможности укорениться, стать частью традиции. Этот довольно неожиданный поворот от деконструкции к реконструкции, тоска по старым, традиционным формам и нормативности показывает, что кардинального слома в литовской поэзии не было – скорее, несильное сотрясение. С другой стороны, дебютанты последнего десятилетия XX века, сегодня ставшие премированными и влиятельными поэтами, сыграли, без сомнения, позитивную роль, поскольку разрушили большинство поэтических стереотипов, ввели в оборот новый тип – концептуально негативного – поэтического сознания. Среднее же поколение актуализировало несколько новых типов литературной биографии. Специфический вклад Казлаускайте и Казилюнайте – ревизионистская поэзия, которая не стремится отрицать или обслуживать ни социум, ни культуру.
Перевод Таисии ОРАЛ
[1]Полный обзор современной литовской поэзии (поколения, авторы, тенденции) см. Virginija Cibarauskė └Ar tikrai jau dvidešimt metų poetai ir poetės įsismaginę stoviniuoja vietoje?“ в «Naujasis Židinys-Aidai». Доступна в сети по адресу: http://www.nzidinys.lt/432728/naujienos/akademija/ar-tikrai-jau-dvidesimt-metu-poetai-ir-poetes-isismagine-stoviniuoja-vietoje
[2]Имеется в виду «выхожу замуж»; у слова «išteku» также есть и другое (буквальное) значение: «вытекаю».
[3] Agnė Žagrakalytė. «Patenkintos mergelės pakalbėjimai» // Išteku. – Vilnius: LRS leidykla, 2003. – С. 77.