Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2015
Юлия Кокошко родилась в Свердловске. Окончила филологический факультет Уральского государственного университета им. А.М. Горького и Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Поэт, прозаик, автор пяти книг. Лауреат премии им. Андрея Белого (1997), премии им. Павла Бажова (2006).
***
Чем больше адресов и тайных поручений
к наводчикам, убийцам, казначеям,
к старьевщику, смотавшему дорогу
в мешок – за башмаки с чужой ноги,
к подхваченному ветром облаченью
и к нежному апрелю – филантропу,
что сводит реки, мед и пироги,
чем больше баловства и загляденья,
чем пристальнее солнце к конфидентам
по обе ходки шаткого моста,
и честно расстарался перекупщик –
и вздорожала каждая деталь, –
чем тоньше недомолвки
фарфоровых легкоранимых кукол,
тем суше мой письмовник
и безучастней старец телетайп,
тем шире наши бреши на фронтах…
Тем вдохновенней бабочка-секунда
в трещотках и свистках умалишенных,
тем больше прутьев встанет под решетку…
***
Дом перед низкой, присыпанной вздохом водой
травит рутину и хлюпает скверной едой
и, перепилен холодным теченьем трамвая,
пущенный вскок и представленный к колесованью
или подрезанный – кем-то летающим с горном
и разойдясь в парафразу, в разлив
между снующих несношенных лиц,
но подстрахованный взором Горгоны,
строит им всем верхотуры
и на ура наметает свой цоколь и гоголь,
перечиняя в глазницах амбицию линз,
да укрепит нас в объятиях передовая…
Но, улыбаясь наядам с мелькнувшей реки,
между своих аппетитов роняет куски,
недохрустев желтяком штукатурки,
сладким огрызком картуша…
или потрафит ржаными лепешками гонта,
чтоб кумовски
щедро подвинуть – и птице, и псице,
чьим-то размытым в пустые шнурки мокасинам,
и бедолагам в едином значении – голубь,
и Паркинсону – на шее у тетки осины.
***
Здесь можно подождать –
на щебете воды и бормотанье камня –
пришествия долины и весны,
плетения реки: ее канон –
бравада, оперенье и занос
в струении услады из пекарни,
в калечный календарь…
За мною не одни говоруны,
бессмертие воды или изгнанья,
но жадные до фарта аргонавты –
деревья, их стремительные снасти,
поплывшие за золотым руном…
Здесь лестница, кормилица в годах,
в пылящей багрянице на закате,
еще десятикрыла и поката,
исполнив на ступенях пиццикато,
велит не заноситься до паденья –
и сносит нам в подоле снисхожденье.
* * *
Не ближе к хожденью воды сквозь четыре реки,
чем город в тылу и в пылу междуречья,
чем лавки со щуками или лещами с руки,
и стольный рубака трезубец, и плеск
растянутых криком имен, длиннокосых деревьев –
всего, что вздымает на воздух гуляющий плебс,
витых куафюр, слабовольных подолов и кип,
подбитых деталями уличных жанров,
засеявших русла времен – и поныне не сжатых:
ведуты, каприччио, шелк или бархат шпалер,
свержение теней на дно – и уже не разлей
и с низостью, и с недержаньем…
Не дальше глухих к ниспадающим стеблям воды,
продетым на воздух из верхних сторон,
сбивающим город в бахчи жестяных барабанов,
растущим в разлив и в урон,
в большие долги, в силоамскую башню,
чем степень паденья в народ,
слиянье любви и фамильной вражды,
чем пряность садов, разводящих на прок тары-бары…
Не ниже, чем лес, опрокинутый в бездну оттенков,
уже обернувший подходы, апсиды, простенки,
пузатую пятницу с выбитой рамой, и вторник,
и сколько-нибудь червоточин, и прочую шельму –
с намывшего золото шельфа
своих искушений.
Уже подтянувшийся к глотке
дрожащей голубки-протоки…
Но кто-то на этом медовом, сухом перешейке,
на верной грунтовке,
ничем не смущаясь, швырнул мне со склона
осколки теченья, прилив, поволоку,
щепу и густые мазки
какой-то безвидной реки,
и шелесты – грех суесловья,
и лексику старых портовых…
А может быть, гроздья потопа?