«Малая пресса» глазами Антоши Чехонте и литераторов его круга
Рубрику ведет Дмитрий БАК
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2015
Эрнест
Орлов родился в 1983 году в
Ленинграде. Окончил филологический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова
(2005) и аспирантуру при нем (2008). Кандидат филологических наук. Заместитель
директора по научной работе Государственного литературного музея – заведующий
отделом «Дом-музей А.П. Чехова». Автор работ о Чехове и его окружении,
литературном быте XIX века, музейной мифологии.
Нынешний год отмечен не только 150-летием со дня рождения А.П. Чехова, но и 135-летием начала его литературной деятельности.
Не вызывает сомнений, что писать Чехов начал еще в Таганроге, однако вопрос о первой его публикации до сих пор остается открытым и вряд ли будет разрешен. Достоверно известно, что 9 марта в десятом номере петербургского журнала «Стрекоза» появились два его произведения: «Письмо донского помещика Степана Владимировича N к ученому соседу д-ру Фридриху» (за подписью «…въ») и «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.» (за подписью «Антоша»).
Чеховская коллекция, собиравшаяся на протяжении десятилетий, в 1930-е годы стала основой фондов Государственного литературного музея. Сегодня она является второй в мире по величине и значимости (после Дома-музея Чехова в Ялте). Книжные фонды ГЛМ – одно из немногих собраний, где сохранился не только этот номер журнала «Стрекоза» в подшивке за 1880 год, но и большинство журналов с первыми публикациями чеховских произведений в окружении текстов других авторов так называемой «малой прессы». Эти тексты, редко привлекаемые в современных исследованиях, позволяют судить о литературном фоне и литературном быте конца XIX века, а также приближают нас к решению вопроса о том, как из Антоши Чехонте вырос А.П. Чехов.
8 августа 1879 года Антон Чехов приехал поступать в Московский университет и поселился вместе с семьей на Грачевке. Пребывание Чеховых в Москве было ознаменовано несколькими «постоянными»: безденежьем и переездами с квартиры на квартиру. От безденежья Антон начинает сотрудничать в «тонких» журналах. «Приезжай литературой заниматься. Это удовольствие в Харькове невозможно, а в Москве же дает рублей 150 в год, мне по крайней мере» (П., I, 40)[1], – напишет он в 1881 году таганрогскому приятелю Соломону Крамареву. При этом понятно, что ранние литературные опыты (пьеса «Безотцовщина», водевили, анекдоты и остроты) привязали молодого Чехова к литературе, творчеству. То есть не писать он, по-видимому, уже не мог.
На первую стипендию, посылаемую Таганрогской городской управой, Чехов накупил разных юмористических журналов, в числе которых была и «Стрекоза», написал в эти журналы и стал с нетерпением ждать ответа[2].
Наконец в «Почтовом ящике» журнала «Стрекоза» появились несколько строк: «Москва, Драчевка, г. А. Че-ву. Совсем недурно. Присланное поместим. Благословляем вас на дальнейшее подвижничество»[3].
Сохранилось письмо редактора «Стрекозы» И.Ф. Василевского к Чехову: «Милостивый государь! Редакция имеет честь известить Вас, что присланный Вами рассказ написан недурно и будет помещен в журнале. Гонорар предлагается редакцией в размере 5 к. со строки»[4].
В 1880 году Чехов опубликовал в «Стрекозе» всего десять произведений, семь из них имеют пародийный характер. Это пародии как на литературные жанры (роман), так и бытовые (письмо, сочинение гимназистки, брачные объявления). Пародийность его ранних произведений по отношению к поэтике «малой прессы» очень показательна. Для создания пародий надо очень хорошо знать материал-источник, иметь способность разглядеть характерное, типичное в каждодневном и банальном.
Чехов стал автором «малой прессы» на пике ее развития. В 1870-е и особенно в 1880-е годы в России была ощутима потребность в разносторонней информации, а значит и в увеличении числа еженедельных и ежедневных изданий, которые бы удовлетворяли информационный голод читателей. Временные правила о печати 1865 года поощряли возникновение частных изданий. Газеты, принадлежавшие частным владельцам, появились не только в столицах, но и в губернских городах России. Увеличилось производство бумаги, появились мощные печатные машины, телеграф во много раз ускорил поступление информации. Если в 1871 году в России выходило четырнадцать журналов разного содержания и тридцать шесть газет общественно-политического характера, то к 1882 году в России насчитывалось уже пятьсот пятьдесят девять газет и журналов, из них триста сорок семь – провинциальных. Так росла ежедневная пресса, причем газеты начали оттеснять журналы на второй план и становились ведущим типом периодических изданий. С 1880-х годов газета начинает проникать и в деревню, вовлекая своего читателя в поток разнообразной информации и исполняя роль не только авторитетного источника тех или иных сведений, но одновременно и представителя властных структур, и выразителя общественных настроений, а также нередко помощника притесняемых, обличающего фабрикантов и купцов[5].
Тенденция возрастания роли газеты и вытеснения «толстого» журнала была подмечена М.Е. Салтыковым-Щедриным еще в конце 1870-х годов: «Физиономия нашей литературы за последние пятнадцать лет значительно изменилась. <…> Значение больших ежемесячных журналов упало, а вместо них в роли руководителей общественного мнения выступали ежедневные газеты»[6].
На страницах «малой прессы» этой трансформации также уделялось внимание. Например, в стихотворении «Журналистика» известного поэта Л.И. Пальмина, скрывшегося за псевдонимом Марало Йерихонский:
Не то кабак,
не то толкучка,
Не то музей, иль храм богов;
Где ни шагнешь – повсюду кучка
Полужрецов, полушутов.
Тут ярко блещут идеалы,
Великих мыслей глубина,
А тут старьевщики, менялы –
Вот журналистика! она!
Всего, всего есть в ней немножко,
Она и форум, и трактир,
И полицейская сторожка,
И чисто рыцарский турнир.
Тенденций гречневая каша,
Патриотизма кислый квас…
Вот, вот она – словесность наша,
Вот журналистика у нас.
А средь журнального простора
Идеи светлые блестят,
Как с позволенья гувернера
Затеи школьников-ребят…[7]
О качественном изменении изданий и их авторов писал Б.М. Эйхенбаум: «Уже с 70-х годов русская литература стала терять свое прежнее, исключительно высокое положение… Русский писатель превращается в журналиста, в газетного работника, в поставщика на заказ. Русская литература обрастала “прессой”. Писательство становилось распространенным занятием, массовой профессией, обслуживающей разнообразные вкусы и требования общества. Качество культуры превратилось в количество – неизменный, постоянно действующий закон истории»[8].
Принципиальная полемика в журналах сменяется газетными сплетнями, пересудами, клеветой и взаимной перебранкой, погоня за подписчиками становится главной заботой издателей. В столицах и в провинции появляется ряд бульварных изданий вроде «Московского листка» Н.И. Пастухова. Это была низкопробная пресса, рассчитанная на вкусы российских обывателей. По верному замечанию А.И. Рейтблата, «“малая” пресса отличалась от “большой” тем, что была дешевле, причем как в прямом, так и в переносном смысле»[9].
Газетное дело в эти годы – выгодное коммерческое предприятие. Именно поэтому изданием газет и журналов начинают заниматься люди, весьма далекие от журналистики и от литературы – купцы, банкиры, промышленники и даже спекулянты. Многие газеты помещают объявления, что дает им значительный доход. Видное место отводится коммерческой рекламе, биржевым таблицам, курсовым бюллетеням.
Увеличение количества газет и увлеченность многих процессом их издания как широко распространенные явления находят отражение в одном из фельетонов Чехова, помещенном в журнале «Осколки»: «Самый большой процент больных дает в Москве “газетомания”. В прошлом году вся “мыслящая” Москва тяготела к спиритизму и собиранию старых марок, теперь же ее обуял дух издательства. Хотят издавать все, помнящие родство и не помнящие, умные и неумные, хотят страстно, бешено!» (С., 16, 138)
Большое число разноплановых изданий, возникших за десятилетие, потребовало привлечения большого количества авторов. Это был колоссальный «выброс» пишущих людей. Авторы вносили в созданную ими литературу коллизии и язык хорошо знакомой им среды, определенные культурные ориентиры.
При этом из среды читателей «малой прессы» появлялись писатели, хорошо знавшие быт и потребности нового читателя. Часто ранним газетно-журнальным чтением для нового поколения авторов были те издания, в которые они позже писали свои юморески, рассказы, сценки и пр. То есть усвоение норм и правил этого рода изданий происходило еще задолго до начала сотрудничества в них.
Н.М. Ежов в своих воспоминаниях «Юмористы 80-х годов прошлого столетия» отмечал, что вместе с А.C. Лазаревым (Грузинским), с которым он учился в Строгановском училище, «еще на школьных скамьях читали всякие сочинения, а также русские журналы, начиная с т. н. “толстых” и кончая “Осколками”, “Развлечением”, “Стрекозой”, “Будильником” и проч. Эти журналы нам были ближе, доступнее, привлекательнее»[10].
Не стал исключением в этом ряду и А.П. Чехов, который в таганрогской библиотеке познакомился с некоторыми изданиями «малой прессы». Андрей Дросси, один из его гимназических товарищей, вспоминал: «Наряду с Боклем, Шопенгауэром, которых, как мы тогда думали, нам стыдно было не прочитать, мы запоем читали юмористические журналы “Будильник”, “Стрекозу” и др. Я помню, в воскресенье и праздничные дни мы спозаранку собирались в городской библиотеке… и по нескольку часов кряду, забывая об обеде, просиживали там за чтением этих журналов, иногда разражаясь таким гомерическим хохотом, что вызывали недовольное шиканье читающей публики»[11].
Более чем десятилетнее сотрудничество Чехова в «тонких» журналах и газетах разной направленности и репутации («Стрекоза», «Будильник», «Развлечение», «Зритель», «Москва», «Осколки», «Московский листок» и др.) обеспечило Чехова великолепным знанием газетно-журнальной среды и ее негласных правил. Уже с середины 1880-х годов Чехов нередко давал в своих письмах рекомендации начинающим, формулируя законы, по которым живет «малая пресса». Интерес представляют и чеховские тексты, являющиеся своеобразным руководством для авторов, его заветами молодому поколению:
«…Путь пишущего от начала до конца усыпан тернием, гвоздями, крапивой, и поэтому здравомыслящий человек всячески должен отстранять себя от писательства. Если же неумолимый рок, несмотря на все предостережения, толкнет кого на путь авторства, то для смягчения своей участи такой несчастный должен руководствоваться следующими правилами:
…Следует помнить, что случайное авторство и авторство à propos лучше постоянного писательства. Кондуктору, пишущему стихи, живется лучше, чем стихотворцу, не служащему в кондукторах.
…Следует зарубить себе на носу, что неудача на литературном поприще в тысячу раз лучше удачи. Первая наказуется только разочарованием да обидною откровенностью почтового ящика, вторая же влечет за собою томительное хождение за гонораром, получение гонорара купонами 1899 года, «последствия» и новые попытки…
…Слава есть яркая заплата на ветхом рубище певца, литературная же известность мыслима только в тех странах, где за уразумением слова “литератор” не лезут в “словарь 30.000 иностранных слов”…
…Написавши, подписывайся. Если не гонишься за известностью и боишься, чтобы тебя не побили, употреби псевдоним…
…Получивши гонорар, делай с ним, что хочешь: купи себе пароход, осуши болото, снимись в фотографии, закажи Финляндскому колокол, увеличь женин турнюр в три раза… одним словом, что хочешь. Редакция, давая гонорар, дает и полную свободу действий…» (С., III, 205–208)
Но знание этих правил не означает их принятия. В письме к А.Н. Плещееву Чехов писал о специфике газетно-журнальной работы: «Нужно дуть в рутину и в шаблон, строго держаться казенщины, а едва журнал или писатель позволит себе проявить хоть на пустяке свою свободу, как поднимается лай» (П., III, 22). Видимо, он не сразу осознал последствия соблюдения этих «правил». А когда осознал, постепенно отошел от газетно-журнального «многописания» к сроку, вырабатывая уже свои приемы и правила применительно к творчеству.
Отношение авторов «малой прессы» к своей литературной работе располагалось между цинизмом и практицизмом, с одной стороны, и неосуществленной мечтой о высоком служении, с другой. Мысли лирического субъекта в стихотворении С.Я. Надсона: «Но теперь уж не властен я в песнях своих, /Я на рынок принес вдохновенье, / Я к запросам толпы приурочил мой стих, /Чтоб купить бы ее поклоненье»[12] – были близки многим пишущим в 1870–80-е годы.
Долгое время и Чехов не относился серьезно к своему «писательству», называя его «игрой в литературу» (П., I, 196).
Секретарь редакции журнала «Осколки», служивший помимо этого в Главном управлении почт и телеграфов, В.В. Билибин признавался Чехову, что «писателем(?)… стал чисто случайно» и что его «призвание – быть состоятельным и самостоятельным человеком»[13]. На упреки Чехова, что тот пишет «не то, что следует, и не так, как следует», Билибин отвечал: «Я делаю то, что могу… Я – ремесленник, и в этом нет ничего стыдного… Ремесленник работает добросовестно, но не ждите от них идей вдохновенных. Я смотрю на литературное ремесло, как на хлеб»[14].
Большая часть авторов «малой прессы» хорошо понимала свое положение в литературной иерархии. «Сам себя за уши не вытянешь выше своего литературного роста», – утверждал В.В. Билибин[15]. Многие из них знали о своей необразованности и не стеснялись в этом признаваться. И.Л. Леонтьев (Щеглов), например, писал Чехову: «…я ужасно необразован: я все равно, что музыкант, который не знает нот и воспроизводит все на слух. Это очень опасно, и рождается неуверенность, а отсюда и малописание и прочая трагедия»[16].
В изданиях «малой прессы» тоже можно обнаружить интересные самохарактеристики литераторов:
Забавных вымыслов ли ждешь
Ты от меня как юмориста?
Их у меня ты не найдешь,
Увидишь только копииста…[17]
Примечательно и опубликованное в журнале «Будильник» стихотворение «Незадача», в котором великолепно отражен и тип литератора нового времени, особенности его сознания, отношения к творчеству, и проблема современного ему социального и редакторского заказа:
Мысль нелепая, шальная
Раз пришла мне сдуру:
«Дай-ка, – думаю, – ударюсь
Я в литературу?
Дарованьем несомненным
Удивлю я прессу».
И в неделю накатал я
Чудо, а не пьесу…
Решив заняться литературой, лирический герой – литератор – перепробовал себя в разных жанрах, но то его произведения оказываются едко сатиричными, то «соли очень много», а то изданию требуются «имена», так как «публика ведь – стадо». Остается поместить «маленький скандальчик». Как оказывается, этот «жанр» востребован:
«Ах, давайте ради Бога! –
Говорит издатель. –
Их у нас всего охотней
Жалует читатель.
Грязи больше нам несите, –
На лету мы схватим:
Чем грязней, черней статейка, –
Тем мы больше платим».
В итоге литератор бежит от издателя, который кричит ему вдогонку: «Эй, вернитесь… в наше время / Деньги выше славы!»[18]
Так предметом изображения в этом стихотворении оказывается не столько сам писатель, умеющий подстроиться под любые требования редактора и читателя, сколько вкусы современного общества, подчиняющие себе и пишущего, и издающего.
«Какое время – такие и песни» – тема довольно распространенная в «малой прессе» тех лет. И, как выясняется, дело отнюдь не только в цензуре. Любовная тематика наскучила, приелась читателю, время выбрало иных «героев», и социальная проблематика выходит на передний план (как в «большой», так и «малой» литературе). Эта же мысль выражена в стихотворении Ф.Ф. Филимонова «Поэту», опубликованном в «Осколках»:
Брось эти старые темы,
Полно от страсти кипеть;
Право, уж нынче не те мы,
Чтоб про лобзания петь.
Знаешь – наш век материальный…
Пой и напойся ты всласть;
Темы – исправник, квартальный
И полицейская часть[19].
Однако темы, предлагаемые Ф.Ф. Филимоновым, уже не новы, и перед авторами встает извечный вопрос: о чем писать? Вопрос этот, к примеру, в тех же «Осколках» меньше чем через пять месяцев будет поднят И. Астровым в стихотворении «Недоразумение»:
Поэт: Избиты темы; я не знаю,
О чем писать и как писать?
Событья все перебираю –
Старо, а надо повторять…
Читатель: Тьма тем: из них бери любую;
Избиты – чуточку поправь…
В стихах остри напропалую,
Где не прибавлено, прибавь!
Поэт: Тьма тем? согласен я с тобою:
От тьмы давно страдаем мы,
Тьма тем густою пеленою
Спустилась в вихре кутерьмы…
Из этой дьявольской тьмы тем
Никак не выберу я тем![20]
Непритязательный читатель, представленный в этом стихотворном диалоге, вряд ли способен понять и осознать тот кризис «безтемья», который назрел в массовой литературе и так пугал многих авторов, о чем можно судить как по их текстам, так и по переписке.
В период активного многописания и графоманства, а также обострения зависти в литературной среде, ценным качеством пишущего оказывается молчание или хотя бы «малописание», о чем размышляет на страницах «Московского листка» Капитан Квит (Н.П. Кичеев) в стихотворении «Современная элегия»:
Блажен, кто пишет очень мало
И не печатает совсем…
Чье не язвит тупое жало,
Кто к сплетне глух, а в правде нем.
Он не возбудит козней злобы,
Его не встретит взгляд вражды,
Не испытает, что могло бы
Довесть его до злой беды…
До той беды, которой дышат
Досада, зависть, злоба, месть…
Итак, пускай он меньше пишет,
Заслуг немало в этом есть[21].
Начинающий амбициозный автор с искаженными представлениями о литературе вообще и творческом процессе, стремящийся к одному – быть напечатанным, – один из часто встречающихся на страницах «малой прессы» типов, получивший даже прозвище в щедринском духе – «кувыркатель». Этот тип хорошо представлен в анонимном очерке «Один из кувыркателей», опубликованном в журнале «Будильник». Анатолий Петрович Жучков около года пытается пристроить свою единственную статью во все существующие и появляющиеся в столице издания. Таких просителей, как он, редакторам приходилось принимать часто:
«Издателя газеты “Туча” уже с утра осаждало и брало приступом много личностей, подобных Жучкову. Злосчастного одолевала после обеда дремота, а он вынужден был слушать болтовню гостя… С ним наконец начали делаться галлюцинации: ему вдруг показалось, что его целый день тормошил Жучков, только видоизмененный, являвшийся то с бородою, то в очках, то без очков, казавшийся один раз толстым и с идиотическою физиономиею, а через час – маленьким человечком с подвижным лицом».
Статью в итоге напечатали в газете «Лужа», что вызвало у героя те же эмоции, что и в пятью годами позже написанном романе Ги де Мопассана «Милый друг»:
«На другой день Анатолий Петрович пошел в пассаж и у продавца газет, своего приятеля, купил газету “Лужа”. О, восторг! Статья его была напечатана. Он вышел на Невский и трем разносчикам газет заявил о том, что сегодня в “Луже” напечатана его статья. Потом пошел в редакцию и получил гонорар; взял два нумера газеты и отправился в трактир, где у него был приятель-буфетчик, который обещал познакомить его с одним адвокатом.
Напевая веселые мотивы, Анатолий Петрович пришел в трактир и, отдавая буфетчику нумер газеты, сказал:
– Тут напечатана моя передовая статья».
Публикация в «Луже» была, однако, не единственной целью Жучкова. Своей сожительнице Катерине Павловне он открывает свои планы на будущее:
« – Пойми мою цель: некоторые из моих статей ты будешь отдавать в редакции под своим именем и, когда приобретешь некоторую известность, всеконечно из литературного фонда можешь получать пособие, на которое и я, со своей стороны, буду иметь право…»
Трезвую оценку статье Жучкова – «ослиное хлопанье ушами» – и всей его «литературной» деятельности дает в очерке адвокат Бурдалай, напившись пунша:
«– Вы думаете, что от писательства получите золотые горы! Положим, что со временем вы набьете руку и напишете недурную статейку, но и за ту вы с трепетом будете ожидать… рубли. Как заметно, таланта из ряда выходящего у вас нет; известности вам и полизать не придется. С душеньками да с сшитыми из старых лоскутьев статейками вы, миленький, будете дуть в кулаки. Послушайтесь старого воробья и бросьте напускную блажь: служите – дело будет верное»[22].
Газетно-журнальный быт, о котором авторы «малой прессы» знали не понаслышке, был одной из самых популярных тем (наряду с дачными историями и сюжетными коллизиями, участниками которых являются «он» и «она»), объединяющей их вне зависимости от социального происхождения.
Интерес литераторов к этой теме можно объяснить прежде всего их потребностью в самоопределении, а также необходимостью (общей для литературы того времени) в описании и осмыслении новых, нарождающихся или уже существующих социальных типов, одним из которых как раз и был тип автора «малой прессы».
Представления о творческом процессе, «алгоритме» появления литературных произведений у героев-литераторов, как, вероятно, и у некоторых реальных авторов, были явно искажены. Не содержание требует в их сознании определенной формы выражения, но решение писать в каком-либо жанре является отправной точкой в создании произведения. Это ярко проиллюстрировано в «мелочишке» В.В. Билибина из подборки «Среди поэтов»:
« – Думаю переменить жанр своих стихотворений… Начну недельки через две писать стихотворения анакреонтические…
– Почему через две недели?.. Устал, передышку делаешь?..
– Устать-то я не устал, – ведь я могу сколько угодно стихотворений написать… Но недели через две начнут купаться дачницы… а так я анакреонтических стихотворений еще ни разу не писал, то мне надо как-нибудь вдохновиться…»[23]
В реальности многие тексты были основаны на бытовых ситуациях, взятых из жизни. То есть та дистанция, что всегда есть между подлинно художественным текстом и порождающей его ситуацией, в «малой прессе» была незначительной или отсутствовала вовсе.
« – Зачем ты ухаживаешь за женою Петра Онуфриевича? Ведь ты сам же говоришь, что не любишь ее…
– Да видишь ли, запродал я одному журнальчику новый роман и аванс уже получил, а о чем писать, не знаю… Исписался… Вот я и вздумал приударить за Натальей Павловной… Посмотрим, что выйдет… Что выйдет, то и опишу…
– А если выйдут для тебя неприятности?.. Ведь у нее муж страшно ревнивый…
– Ну что ж, тем лучше, если неприятности выйдут… Роман будет еще интереснее для читателя…»[24]
Или:
« – Опять переезжаете?
– Я решил менять меблированную комнату каждые две недели… Во-первых, выгоднее: за комнату можно ничего и не платить, или платить задаток… А во-вторых, в каждой квартире – свои нравы, свои типы, новые сцены, новые сюжеты… Нам, беллетристам, необходимо изучать жизнь…»[25]
Обесценивание литературного творчества, создаваемых и печатаемых произведений является, наверное, основной темой большинства литературно-бытовых текстов в «малой прессе». Творчество, бывшее по преимуществу занятием индивидуальным, боговдохновенным, в новую эпоху может быть результатом деятельности группы, иногда «семейного подряда», так как на первом месте оказывается не выражение каких бы то ни было субъективных авторских чувств, мыслей, идей, а вопрос пропитания всего семейства. В «мелочишках» В.В. Билибина рифмы подыскивают то студент, искавший уроков, то члены семьи страхового агента:
« – Как это вы успеваете, служа в страховом обществе, еще писать так много стихов?
– Мне жена и свояченицы помогают… Я набросаю утром начала строчек, а они днем подыскивают по словарю рифмы…. Ну вот, к вечеру два-три стихотворения и готовы…»[26]
Неспособность к творчеству в условиях каждодневного писания к сроку порождала плагиат и заимствования как характерную особенность литературного быта эпохи. В разделе «Читатели и читательницы» в книге «Юмористические узоры» В.В. Билибин помещает мелочишку-анекдот:
«В редакции провинциальной газеты.
С о т р у д н и к. Павел Сидорыч, надо ножницы новые купить…
Р е д а к т о р. Помилуйте, давно ли ножницы покупали!
С о т р у д н и к. Да уж совершенно иступились… Ведь сколько вырезок приходится делать… Не то что ножницы, у меня даже мозоль на большом пальце сделалась… Передовая статья – вырезка, хроника – вырезки, фельетон – вырезка, внутренние известия – вырезки, иностранные сообщения – вырезки»[27].
Один из таких псевдолитераторов представлен и в чеховской сценке «Драматург» (1886), напечатанной в сорок шестом номере журнала «Сверчок». Процесс «работы» он описывает врачу так: «Прежде всего, сударь мой, мне в руки случайно или через приятелей – самому-то мне некогда следить! – попадается какая-нибудь французская или немецкая штучка. Если она годится, то я несу ее к сестре или нанимаю целковых за пять студента… Те переводят, а я, понимаете ли, подтасовываю под русские нравы: вместо иностранных фамилий ставлю русские и прочее… Вот и все… Но трудно! Ох, как трудно!» (С., V, 429–430)
В сознании читателей также формировался определенный стереотип газетной работы, издания «малой прессы» читатели воспринимают как орудие сведения личных счетов, а литератора как бездельника, зарабатывающего себе на хлеб легким способом. Высокое назначение поэта нивелируется в общественном сознании и текстах «малой прессы», отражающих это сознание.
В «мелочишке» В.В. Билибина в редакцию газеты является старушка и выражает желание видеть редактора.
« – Что вам угодно, сударыня?
– Племянник совсем от рук отбился… Гимназии не кончил, баклуши бьет да долги делает… Тянул жребий, да дальний номер вытянул…
– Чем же я могу помочь вам?
– Определите вы его к себе в газету хоть лепортером этим самым… Все лучше, чем так-то без дела болтаться… Да и, по крайности, на разных, там, свадьбах и поминальных обедах сыт будет…»[28]
Естественно, в текстах «малой прессы» создавался также и некий образ читателя, впрочем, разного. Например, в стихотворении Нико-Ники (Н. Никифорова) «Читательница» представлены предпочтения определенной группы населения:
– Ах, друг мой, Машенька! Читать
Ты любишь Поль де Кока…
Зачем сердечко развращать
Картинами порока?
Не лучше ль взять – хоть Щедрина:
Щедрин талантом дышит,
Страница каждая умна…
– А про любовь он пишет?
– Или, примерно, Лев Толстой –
Гигант,
художник, гений!
И ум, и
чувство бьют волной
В любом из сочинений!
«Война и мир»! Таких страниц
Никто уж не напишет…
В романе масса верных лиц…
– А про любовь он пишет?
– Ну да, мой друг! Тебя любовь
Всегда интересует, –
Возьми Тургенева… хоть «Новь»:
Вот женщин кто рисует!
Какие типы!.. Жизнь – как есть…
Убьешь за чтеньем ночи…
– Пожалуй рада я прочесть;
Но нет ли покороче?[29]
Недовольство читателей, авторов и редакторов результатами литературной деятельности, вызванное разными причинами, не могло не отразиться и на страницах юмористических изданий. С этой темой связана анонимная стихотворная сценка «Читатель, сотрудник и редактор»:
Читатель (зевая).
Газетки и журнальчики,
Как будто все мы мальчики,
Не тешат нас диковинкой,
А больше пустяковинкой.
Сотрудник (пожимая плечами).
Читателю не нравится?!
А мне?!.. Изволь-ка справиться
С фантазией, с цензурою!
Редактор (потирая затылок).
А я толкуй с читателем,
С сотрудником, с издателем
И с цензором – корректором…
И всем кажися нектаром.
(Расходятся недовольные) [30].
Иных текстов и иного отношения к творчеству трудно ожидать в эпоху, когда «малая пресса» становится занятием массовым, а основной ее функцией является не создание эстетически прекрасного, не постановка каких-либо общественно значимых вопросов, а по преимуществу развлечение. Но как непросто развлекать и смешить, когда собственные социальные условия далеки от идеала…
Окружающая действительность, хорошо знакомая среда (в данном случае газетно-журнальная) часто служили импульсом к созданию текстов как для многих авторов «малой прессы», так и для А.П. Чехова. Казалось бы, все они должны описывать одни и те же ситуации, положения, в их произведениях должны найти отражение отношение самих авторов и общества к газетно-журнальному миру. Но, сопоставляя тексты, несложно увидеть, что даже при сходстве сюжетов у Чехова принципы изображения литературного мира иные, нежели у авторов «малой прессы». Здесь же нужно отметить, что интерес Чехова-писателя в произведениях, связанных с литературно-бытовой проблематикой, обращен в большей степени к образам пишущих (корреспондентов, журналистов, литераторов), их психологии, особенностям мышления, поведения в изменившихся социальных условиях. Только в апреле 1883 года в письме к Н.А. Лейкину, отвечая на упреки в серьезности кажущихся смешными текстов, Чехов обронил мимоходом, в скобках: «Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет. Поневоле в область серьеза лезешь…» (П., I, 67)
В рассказе «Марья Ивановна» (1884), который Чехов сначала предполагал опубликовать в «Осколках», но затем отдал в «Будильник», мы находим не только высмеивание шаблонных литературных типов, но и писательские размышления о реальных нелегких буднях «литературных поденщиков»: «Я должен писать, несмотря ни на скуку, ни на перемежающуюся лихорадку… Должен, как могу и как умею, не переставая. Нас [профессиональных литераторов] мало, нас можно пересчитать по пальцам. А где мало служащих, там нельзя проситься в отпуск, даже на короткое время. Нельзя и не принято».
Редактор журнала Н.А. Лейкин не стал печатать этот рассказ, аргументировав тем, что «он уж очень интимно написан (курсив мой. – Э.О.), а я этого избегаю в “Осколках”… растянут, а говорится в нем в сущности ни о чем»[31].
В маленькой юмореске «Мой юбилей» (1880) судьба несостоявшегося автора, печатаемого только в разделе ответов авторам («Почтовый ящик») журналов и газет, представлена Чеховым поразительно тонко. Ирония юморески-обращения «Прозаического поэта» к «юношам и девам» исчезает после признаний несостоявшегося литератора: «И я должен был голодать за то, что воспевал природу, любовь, женские глазки… за то, что делился своим пламенем с… гг., писавшими мне ответы… Две тысячи ответов – двести с лишним рублей и ни одного “да”» (П., I, 34).
Здесь представлена весьма типичная ситуация для того времени. «Присутствие того священного пламени, за которое был прикован к скале Прометей» и безденежье нередко толкали авторов присылать свои «творения» «во все концы… обширного отечества» не столько в поисках славы и известности, сколько в поисках средств к существованию. Комизм создается в юмореске языковыми средствами: бытовая ситуация излагается при помощи романтических клише, но при этом сам персонаж вызывает сочувствие.
В юмореске в жанре письма «Исповедь, или Оля, Женя, Зоя» (1882) герой, «жрец Аполлона», получает следующий ответ в «почтовом ящике» одного из юмористических журналов: «Село Шлендово. Г. М. Б–у. Таланта у вас ни капельки. Черт знает что нагородили! Не тратьте марок понапрасну и оставьте нас в покое. Займитесь чем-нибудь другим» (С., I, 136).
В рассказе «Петров день» (1881) также представлен тип такого «автора»: «Кардамонов послал в прошлом году в “Ниву” статью под заглавием: “Интересный случай многоплодия среди крестьянского народонаселения”, прочел в почтовом ящике неприятный для авторского самолюбия ответ, пожаловался соседям и прослыл писателем» (С., I, 71).
Обычно над попавшими в «Почтовый ящик» авторами и произведениями в «малой прессе» принято было смеяться. Но Чехова привлекает не возможность высмеять известное положение вещей. Обратившись к избитой теме и разработанным средствам комизма, он ненавязчиво, без морализаторства и дидактизма заставляет читателя задуматься о личной трагедии этих горе-авторов, ведь и сам он не раз оказывался на их месте, получая язвительные отзывы в «Почтовом ящике» «Стрекозы» и других журналов.
В рассказе «Корреспондент» (1882), в общем-то совсем неюмористическом, но опубликованном в журнале «Будильник», в центре внимания Чехова оказывается фигура провинциального корреспондента Ивана Никитича, который пусть и не добился никаких значительных успехов на лоне журналистики, однако вызывает авторское и читательское сочувствие. Каким бы ни был с профессиональной точки зрения Иван Никитич, он не заслуживает презрительного отношения купца Грыжева и тем более его лакея Сережки, называющего корреспондента «миздрюшкой».
В статье «Литературные дебюты Чехова» В.В. Каллаш, обращаясь к этому рассказу, отмечал: «От всего этого пахнет, конечно, анекдотом, но нетрудно заметить большой шаг вперед в области техники, самой компоновки рассказа, а в изображении самого “корреспондента” и его злоключений смех над “пошлостью пошлого человека” глубоко проникается грустью»[32].
В этом рассказе очевидна связь с «Петербургскими повестями» Н.В. Гоголя и принципами изображения им «маленького человека». Особенностью большинства чеховских сценок, отражающих положение газетчика и отношение к нему общества, является ориентированность Чехова не только на жизненные впечатления, но и на литературную традицию (прежде всего на Н.В. Гоголя и М.Е. Салтыкова-Щедрина). И эту ориентированность на «большую» литературу очень важно учитывать при проведении разделительной черты между ранними газетно-журнальными опытами А.П. Чехова и текстами авторов «малой прессы».
Рубрику ведет Дмитрий БАК
[1] Здесь и далее ссылки даны по изданию Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. – М.: Наука, 1974–1983 с обозначением (П) для писем и (С) для сочинений.
[2] Чехов М.П.Вокруг Чехова. – М., 1989. – С. 54.
[3] Стрекоза. – 1880. – № 2.
[4] РГАЛИ. Ф.549. Оп. 1. Д. №
[5] Подробнее см.: Демченко А.А. Литература 1880–1890-х годов // История русской литературы ХIХ века. 70–90-е гг. – М.: МГУ, 2001. – С. 313.
[6] Салтыков-Щедрин М.Е.Собр. соч.: в 20 т. – М., 1965–1977. – Т. 13. – С. 628.
[7] Осколки. – 1882. – № 15.
[8] Эйхенбаум Б.М. Писательский облик М. Горького // О литературе. – М., 1987. – С. 437.
[9] Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту. Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX в. – М., 1992. – С. 110.
[10] Ежов Н.М. Юмористы 80-х годов прошлого столетия / публ. и прим. В.А. Александрова // Лазурь. – 1992. – № 2. – С. 286.
[11] Цит. по: Динерштейн Е.А. А.П. Чехов и его издатели. – М., 1990. – С. 8–9.
[12] Надсон С.Я. Прежде белые ночи весны я любил… / Надсон С.Я., Фофанов К.М. Избранное. – СПб., 1998. – С. 91–92.
[13] ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75-а. Л. 19.
[14] ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75-в. Л. 8 об.
[15] ОР РГБ. Ф. 331. К. 36. Ед. хр. 75-а. Л. 25.
[16] ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр.
[17] Альбом сентиментального юмориста // Будильник. – 1880. – № 8.
[18] Будильник. – 1880. – № 26.
[19] Осколки. – 1882. – № 29.
[20] Осколки. – 1882. – № 46.
[21] Московский листок. – 1882. – № 9.
[22] Будильник. – 1880. – №№ 10-11.
[23] И. Грэк. Юмористические узоры. – СПб., 1898. – С. 117.
[24] Там же. – С. 90.
[25] Там же. – С. 91.
[26] Там же. – С. 121.
[27] И. Грэк. Юмористические узоры. – СПб., 1898. – С.84.
[28] И. Грэк. Юмористические узоры. – СПб., 1898. – С. 91–92.
[29] Читательница // Будильник. – 1880. – № 15.
[30] Осколки. – 1883. – № 2.
[31] ОР РГБ. Ф. 331. К. 50. Ед. хр. 1а. Л. 3. Письмо от 21 января 1884 года.
[32] Каллаш В.В. Литературные дебюты А.П.Чехова (Критико-библиографический обзор) // Русская мысль. Кн.VI. – М., 1905. – С. 89.