Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2015
Илья Кочергин родился в 1970 году в Москве. Окончил
Литературный институт. Публиковался в журналах «Знамя», «Новый мир», «Дружба
народов», «Континент» и др. Автор книг «Помощник китайца», «Я внук твой»,
которые были переведены и изданы во Франции. Лауреат нескольких литературных
премий.
По небу – редкие, некрасивые облака. Жара.
У нас, как у ужей и черепашек, чем выше температура, тем больше активность: толчея в метро, пробки на дорогах, ремонт на всех загородных трассах по выходным и прочие удовольствия.
Нет, ты не прав, дружочек, ты просто немного устал. Злишься на людей впустую, из-за жары. Если не нравится жара, езди с кондиционером. Если аллергия на кондиционер, то не езди или терпи. Ведь на самом деле, клали бы асфальт в мороз, ты так же злился бы.
И потом, у кого «у нас»? Ты живешь не как остальные, ты проводишь в Москве только три дня в неделю, занимаясь интересной работой. А в твоем любимом Алешково – ни активности, ни толчеи, ни пробок. Ты уже десятый год, как барин, проводишь четыре дня из семи в приятных трудах в своем маленьком королевстве площадью двадцать пять соток, в книгах и в строительстве бани, гаража или терраски, в общении со своей любимой и прогулках вдоль речки.
До Москвы километров тридцать осталось. Выехали из долгой полосы ремонта и перед мостом снова встали. Тут же сзади вывернула на обочину «девятка» с роскошным поселковым тюнингом, грохнула о землю днищем, подняла густую пыль и скрылась впереди.
Роман закрыл окна, поднял рычаг ручного тормоза, стал глядеть на вереницу автомобилей, переваливающихся по обочине вслед за «девяткой». Вглядывался в лица водителей, оценивал машины.
Если не желаешь обгонять по обочине, стой в своем ряду, как лох или как иностранец какой-то.
Он и стоял, отстранясь, разглядывая, изучая туземцев, населявших страну, в которой родился, вырос и прожил сорок пять лет. Почти не злился на этих поднявших страшную пыль людей, которые сейчас начнут встраиваться обратно, улучшив себе жизнь на пятнадцать выигранных секунд.
Нравы этой страны и этого времени. Людям тяжело и тревожно, они делают маленькие апгрейды своего существования, пробиваются вперед, гребут лапками, как лягушки в горшках. Сбивают себе комочки масла для опоры, стараются уверить себя, что контролируют хоть что-то в жизни.
Опять ты за свое, сам же говорил, что тебе надоело оправдывать людей. К тому же этим ты ставишь себя выше них. Такой типа крутой, что даже не злишься. Позлись, будешь как свой.
Ну не знаю. Помыслим лучше в рамках социопсихологии. Сейчас эпоха нарциссических личностей, так уж сложилось. Правила поведения задают нарциссы со своим глубинным чувством обманутости и нелюбимости. Производят впечатление, пытаются увидеть себя в отражении чужих глаз.
Имидж важнее, чем сущность. Имидж заменяет сущность. И большинство следует этому правилу как может. Как могут, так и следуют.
Роман не обгонял по обочине, включал поворотники, старался пропускать пешеходов на зебре и не выбрасывал из окошка пустые сигаретные пачки. Считал, что нужно именно так себя вести, вот и вел себя так. Но не оставляло смутное ощущение, что тоже выпендривается. Вроде делаешь как считаешь нужным, а выходит криво.
Весной в Алешково прошелся по реке, собрал одиннадцать мешков мусора, вывез на свалку. Люди косились, впрочем, восприняли причуду толерантно. Вреда не наносит – и ладно. Но осталось ощущение, что вел себя несколько вызывающе, что ли. Потом, слава богу, прошел слух, будто Роман просто получает в районной администрации пять тысяч за сбор мусора. Честно, как-то отлегло даже.
Теперь и справа, на обочине, тоже встали.
Вообще, в машине ездить скучно, поэтому и раздражаешься чаще. Сидишь, слушаешь диск с самоучителем испанского или под конец не слушаешь. За окном – всё как на экране, без вкуса и запаха. Что останется от сегодняшней дороги в памяти? Бабки, сидящие на обочине с вишней и огурцами в Дмитровке? Топчущиеся перед зеброй перехода гастарбайтеры в одинаковых красных бейсболках, промелькнувшие полчаса назад? Коренастая проститутка у стоянки дальнобойщиков с выражением непонятного самодовольства, почти торжествующе глядящая на дорогу? Завалившаяся набок фура у Луховиц, из которой высыпалась груда коробок? Иногда эти мелкие, беззвучные проявления жизни в сопровождении бодрого голоса, читающего испанские фразы, вдруг начинают утомительно бить в мозг, страшно раздражают однообразным мельканием. Будто лежишь больной с температурой и слушаешь монотонное квохтанье соседских кур в жаркий полдень.
Роман подумал о тесном уюте плацкартных вагонов, в которых провел в молодости в общей сложности месяца три, не меньше. Автовокзалы, очереди в билетные кассы, просьбы посторожить сумки. Автобусы и электрички, которые нужно брать штурмом. Сонные деревянные аэропорты на северах и в Сибири, запирающиеся на ночь амбарными замками, катера с сидящими на своих вещах пассажирами. Заежки и гостинички с туалетом на улице. Это была дорога с бесконечными разговорами, дорога вся состояла из разговоров, из общения. Запахи, прикосновения, толчея, чужое дыхание. Тогда, по молодости, он изо всех сил общался, старался стать своим, влиться, раствориться, а когда не получалось, то ощущал себя неправильным, недоделанным.
Сейчас он каждую неделю проезжает двести километров до Москвы и двести обратно на дачу, иногда разлепив губы, только чтобы сделать глоток минеральной воды без газа.
Да и не смог бы Роман сейчас начать бездумный дорожный разговор, не смог бы часами кивать в полудреме какой-нибудь проговаривающей свое прошлое бабке, глядя на пролетающие за окном вагона пейзажи и слушая позванивание стаканов.
Он стал в этом смысле гурманом. Роману должно быть интересно и вкусно общаться. И помногу сразу он тоже не осилит – издержки профессии.
Потихоньку продвигались, объехали аварию, проскочили бутылочное горлышко у моста.
Следующие десять минут перед ним на заднем стекле заляпанного «патруля» маячила оранжевая надпись: «Спасибо деду за победу!» Наконец Роман прочел ее.
Правильная фраза, а ухо режет. Имиджем от нее пахнет, а не сущностью.
Вспомнил Мишу Остроухова на интенсиве в Черногории года два назад. Миша тогда четко выразил его собственное ощущение от работы: семьдесят лет прошло с той войны, а мы только начали разгребать последствия. И конца этому не видно. Психологическая такая Хиросима на всю страну, врожденные уродства в третьем поколении, только лечиться мало кто хочет. Всех коснулось, уцелевших почти нет.
Ну что же, будем дальше разгребать эти последствия, включая весь свой профессиональный опыт, все свои знания. Разгребать, лечить, а в понедельник утром обратно в Алешково.
Вот бы лет пятьдесят без войн и революций. Ну хоть двадцать. Записались бы в общество анонимных пацифистов, продержались бы первое, самое трудное десятилетие. Очистилась бы, восстановилась натруженная печень нашего гигантского организма, прояснились глаза, интерес к жизни появился бы. Главное – не сорваться.
Нет, ты, дорогой, опять умничаешь. От этой фразы на «патруле» пахнет не имиджем вместо сущности, от нее пахнет тем, что ты чужой. И что тебе одиноко. И не спихивай все на свою профессию.
Вот сколько уже тянется это все на Украине, а ты так и не решил ничего. Сидишь по вечерам, листаешь «Фейсбук», мелко злишься и на тех и на других. И особенно на тех, кто стали вдруг другими. Поднимаешься выше и выше и паришь высоко, устало глядя сверху на их игры и на их злобу.
Так бы взял и всех их вылечил. И парили бы вместе.
Тут ведь, дорогой, не получится просто стоять в своем ряду и соблюдать правила движения. Ты мешаешь проезду. Тебя в конце концов сгребут с дорожного полотна бульдозером и будешь парить в кювете.
За кольцевой увидел на рекламном щите крупными буквами: «Вернули Крым».
«Как, неужели обратно вернули?» – спохватился, будто спросонья. Вот все-таки что значит – без телевизора! А зачем тогда присоединили только что? Прищурился.
«Вернули Крым. Вернем и Москву без пробок».
Роман устало потер лицо ладонью. Жарко у вас тут.
В пятницу с утра заехал к дочке, потютюшкался часик с внуком, у которого вылезли уже два зуба. За это время на оставленной под окнами машине кто-то сделал гвоздем длиннющую царапину.
Потом – обратно к себе на квартиру и с двенадцати начал работать.
Сначала был православный художник, после него – профессиональный путешественник, пишущий стихи. Оба с потерей сил и жизненной энергии. Потом обедал, записал несколько разрозненных мыслей, пришедших во время терапии с первыми двумя клиентами:
«Падение жизненной энергии может усиливать поиск смысла как стимулятора к жизни».
«Следование смыслу жизни мешает нахождению в настоящем».
«Может, интерес к жизни лучше, чем смысл жизни?»
Потом была одна женщина-психотик, которая, как всегда, вымотала его до предела.
Лера у него на сегодня была уже четвертым клиентом.
Леру увлекают узоры текинского ковра на полу. Она завороженно путешествует по нему взглядом, пока говорит. Ее зеленые глаза блуждают по красному полю ковра, по красной от заката пустыне, покрытой многоугольниками распустившихся цветов.
У края ковра путь ей преграждает ступня Романа, большая мужская ступня в коричневом носке. Лера поворачивает и бездумно, печально идет прочь, в глубину барханов, обратно по своим следам.
Девушка сидит напротив него на диване. Коленки вместе, ладошки засунула под себя, между бедрами и сиденьем, как будто ей холодно. Худенькая, хорошенькая, работает редактором в известном глянцевом журнале.
Полчаса она рассказывает об очередном улучшении. Кончик носа чуть шевелится, когда она произносит некоторые согласные звуки.
Рассказывает о том, что чувствует себя увереннее, что она всю неделю о чем-то размышляла и что-то вдруг понимала. Но Роман видит: пока почти ничего не изменилось. Трудно это – устраивать настоящие перемены.
Девушка сидит напротив него на диване почти каждую пятницу уже второй год.
– Я вдруг поняла, что не хочу больше так. И во вторник я сказала: Сергей Витальевич, я сегодня должна уйти в восемь, у меня запись к зубному.
Девушка говорит все тише и тише, и Роман вынужден переспросить.
– …запись к зубному. И вообще у меня рабочий день не резиновый, я не могу работать каждый день до ночи. И он совершенно нормально отреагировал.
– Ага, да, отлично. Как вы чувствовали себя, когда вам наконец удалось уйти вовремя?
– Ну, получилось все равно не в восемь, а позже, потому что верстальщица должна была доделать обложку, а я там кое-что… Ну, в общем, я ее ждала до десяти. Но это как бы ее вина, а не каприз Сергея Витальевича. То есть если непосредственно брать мои отношения с Сергеем Витальевичем, то я поняла, что могу спокойно озвучивать то, что считаю нужным. И он это нормально воспринимает.
Она еле говорит, кончик носа печально шевелится, руки опять ищут место, где бы им поуютнее устроиться. Симпатичное, молодое, сложно и мудро устроенное создание несчастно. Полтора года просит Романа пожалеть ее и спасти, ну или хотя бы разозлиться и смешать ее с грязью окончательно и бесповоротно. Когда же ей надоест это? Роман решает немного позлиться:
– Значит, в восемь вам все равно не удалось уйти?
Лера не поднимает глаз, молчит.
– А на следующий день?
– Но, вы знаете, я все равно почувствовала большую уверенность в общении с Сергеем Витальевичем, мне кажется, это важно.
– Безусловно, это важно. После этого, Лера, вы, наверное, будете задерживаться на работе, чувствуя большую уверенность.
Теперь Роман сидит в своем кресле, скрестив по-турецки ноги, и улыбается.
– Ну зачем вы издеваетесь надо мной? – жалобно спрашивает Лера.
– Я нисколько не издеваюсь. Я немного разозлился, а потом слегка пошутил.
– Вы хотите сказать, что я неудачник. Вернее, неудачница.
– Нет, я так не считаю.
Муж – спившийся писатель, тонкий, ранимый. Секса не было больше года. Муж ничего не хочет, почти не встает с дивана, ему нужен уход и внимание. Но поскольку Леру очень поздно отпускают с работы, к мужу часто приезжает его мама, чтобы готовить, кормить и развлекать. Еще мама убирается (наводит свой порядок на кухне и в спальне, в шкафах и на Лериных полках с бельем), стирает его носки и постель. Поэтому большая уверенность часто нужна девушке и для общения со свекровью. Развод невозможен, потому что Сашеньку нельзя предать в такой тяжелый для него период.
Как же иногда хочется пойти навстречу девушке и сделать то, что она давным-давно выпрашивает всем своим поведением – взять и спасти ее. Взять за плечи, взять на руки, просто взять, чтобы она перестала говорить о своих улучшениях, чтобы ее нос перестал печально шевелиться, чтобы она наконец весело и доверчиво поглядела в глаза. И пообещать ей что-нибудь здоровское. Например, разбить морду ее начальнику Сергею Витальевичу.
Роман хорошо подходит на роль спасителя. Он умный, он высокий, чуткий и безопасный и знает почти все о Лериной жизни, включая события ее младенческого возраста. Она все успела ему рассказать. Он кажется ей таким близким. Но вот уже полтора года он сидит на своем белом коне и никак не въезжает в ворота сдавшегося города.
Лера махала со стен флагами, раскрывала ворота до предела, так что самой жутко становилось, прикрывала их, чтобы подразнить, но Роман аккуратно, с подчеркнутым удовольствием брал деньги в конце каждого часа и отказывался даже переходить на «ты». Видимо, Лера просто была рождена для неудач и несчастливой жизни.
– Лера, смотрите, через пятнадцать минут наше время заканчивается. Да?
– Если надо, я могу уйти пораньше. Если у вас дела.
– Я вижу, что вы готовы пожертвовать своим временем ради меня. Мое время и время Сергея Витальевича важнее, чем ваше.
Лера кивает, потом поспешно мотает головой:
– Нет. Я вижу, как глупо я сказала. Мне нужно обращать на это… Ну да, я поняла…
– Теперь вам удалось себя немного поругать.
Лера опять кивает, потом оба молчат.
– Я хотел спросить – как вы?
Лера пожимает плечами, наклонив голову:
– Нормально.
Роман кивает и ждет, может, она добавит что-нибудь.
– Просто сегодня, когда вы вошли, мне показалось, что вы выглядите очень уверенно. Необычно уверенно. Вы держались как-то вот так вот. Давайте я попытаюсь показать.
Роман встает и показывает:
– То есть корпус… видите? Заметили это свое состояние, когда вошли?
– Наверное, да.
– А почему вы так держались? Что вы чувствовали, можете вспомнить?
– Ну, я как бы помню… Я хотела рассказать, но потом подумала, что, может быть, это неактуально.
– Актуально. И попробуйте вспомнить то свое состояние телом.
– Ну, попробую.
Лера пытается расправить плечи, но печально опущенная голова не позволяет.
– Просто Саша последнее время как бы плотно следит за событиями на Украине. Постоянно мне новости зачитывает, так что я тоже довольно хорошо теперь… ну, в общем, я в курсе всего этого. А вчера он, короче, объявил, что собрался ехать воевать. И что меня просто убило – что воевать он хочет на стороне фашистов!
– Как «фашистов»? Он же у вас лежит, не встает?
– Ну он как бы стал даже немного вставать. А вы… – Лера вдруг растерянно поднимает зеленые глаза на Романа. – Вы, вообще, как относитесь ко всему этому? В смысле к Украине?
– Это абсолютно неважно. Давайте будем считать, что никак.
Тут наконец Лера проснулась.
Ответ был неверный. И ее теперь не обманешь.
Роман почти с восхищением смотрит, как меняется эта женщина. Вместо забитого редактора перед ним вдруг прекрасная коммунарка, комсомольская богиня из песенки Окуджавы.
Какие глазищи!
Рукой она отбрасывает волосы со лба. Выпрямляет спину.
Господи, да у нее хорошая грудь, оказывается.
Она вчера, даже не поужинав, сидела до поздней ночи на кухне, яростно стуча по клавишам ноутбука. Она разместила десять или двенадцать длинных постов в своей ленте, написала хренову тучу комментов. А главное – отфрендила штук тридцать уродов, которым на все наплевать, которые бесятся с жиру и ненавидят Россию.
Ей было хорошо. Она только не могла ответить себе на вопрос – как она могла так долго жить так, как она жила до этого?
С утра, с недосыпа, возбуждение как-то приугасло. Но сейчас, после его слов, опять все встало на свои места. Все как должно быть, как хотелось всегда.
Лера долго смотрит на Романа. Сначала как обычно – может быть, все еще чуть просительно, то в правый, то в левый зрачок. Она все еще хочет, чтобы он был рядом, чтобы сказал нужные слова, даже и соврал, и спас ее хотя бы от потери терапевта, мужчины вроде и недоступного, но ставшего своим, привычным.
Потом смотрит грустно, прощаясь. Уже не только в глаза. Она как будто гладит его по лицу зеленым взглядом, незаметно трогает волосы, ткань рубашки, касается его запястий. Потом легонько отталкивает. И переходит на «ты».