(Андрей Битов. Все наизусть; Багажъ: книга о друзьях)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2015
Сергей Чередниченко родился в Кызыле,
живет в Москве. Прозаик, критик. Окончил Литературный институт им. А.М.
Горького. Публиковался в журналах «Вопросы литературы», «Континент», «Урал»,
«Октябрь», газетах «Литературная Россия», «НГ – Exlibris».
АНДРЕЙ БИТОВ. ВСЕ НАИЗУСТЬ. К
СТОЛЕТИЮ 1913 ГОДА. – М.: АРСИСБУКС, 2013.
АНДРЕЙ БИТОВ. БАГАЖЪ: КНИГА О
ДРУЗЬЯХ. – М.: АРСИС-ДИЗАЙН (ARSISBOOKS), 2012.
С конца 90-х годов
критики пишут об Андрее Битове мало и робко. И
действительно, писать рецензию или критическую статью о Битове
– дело заранее проигранное. Текст Битова неизбежно
окажется умнее, глубже, остроумнее любой «критики». Фраза Битова
заряжена саморефлексией настолько, что делает всякую
попытку рефлексии над ней чуть ли не комичной.
Зато много пишут о Битове… как их назвать? Литературоведы? Нет, более точно –
авторы кандидатских диссертаций по литературоведческим специальностям. Для них
тексты Битова вот уже лет двадцать оказываются
«богатым материалом» для создания тягомотины (призванной подтвердить их
квалификацию) о постмодернистском дискурсе
в современной русской литературе. Хотят они того или нет, но тем самым они
отправляют Битова в постмодернистский заповедник, где
ему совсем не место. Битов между тем – живой участник литературного (и исторического)
процесса.
В последние годы Битов
почти не пишет прозу, основанную на художественном вымысле, то есть
беллетристику. На то, чтобы, по слову самого автора, «домучить»[3] роман «Преподаватель симметрии» (2008),
все сюжеты которого «вышли на берег Куршской косы, как тридцать три богатыря,
еще летом 1971 года»[4],
ушло сорок лет. Прозу без вымысла Битов начал писать давно, его первое
документальное путешествие «Уроки Армении» вышло в 1969-м (Дружба народов, №
9). И по сей день Битов продолжает писать эссеистику, то есть прозу, основанную
на художественном размышлении над жизнью.
Нон-фикшн сейчас
привлекателен для издателей. И книги старой и новой эссеистики Битова выходят почти каждый год: «Пятое измерение. На
границе времени и пространства» (2007), «Фотография Пушкина» (2007), «Битва»
(2009), «Текст как текст» (2010), «Багажъ: книга о
друзьях» (2012), «Все наизусть. К столетию 1913 года» (2013) – все
перечисленные книги, кроме «Пятого измерения», вышли под редакцией Анны
Бердичевской (в основном в издательстве «ArsisBooks»).
К двум последним изданиям
– «Багажъ» и «Все наизусть» – можно было бы поставить
общий эпиграф – знаменитую фразу, пущенную в оборот восьмидесятилетним Корнеем
Чуковским: «Писатель в России должен жить долго». «Жить долго» – значит многое увидеть и (если не лениться) кое-что понять. Эти две книги, а также некоторые журнальные и газетные публикации
последних лет связаны общими творческими задачами: закончить opus magnum, начатый в 1961 году
рассказом «Автобус» и писавшийся всю жизнь («Империя в четырех измерениях»),
создать памятник друзьям и дружбе, подвести итоги своей частной жизни, а через
них и некоторые итоги русского ХХ века.
«Багажъ:
книга о друзьях» – это и «памятник дружбе», как справедливо сообщает аннотация,
памятник тем людям, с которыми счастливо свела судьба, и «долгое прощание» с
уже ушедшими в мир иной. Она посвящена тем, кто входил в полуреальное-полувиртуальное,
провозглашенное, но существующее уже двадцать лет на стадии почти
что идеи объединение литераторов и художников «Багажъ».
В книге даже приводится клеймо объединения, нарисованное Резо
Габриадзе, а заглавное слово представляет собой
сложную игровую аббревиатуру, составленную из имен и фамилий некоторых
участников, расшифровать которую даже у самого Битова
получается с трудом. Что объединяет художника, скульптора, режиссера Резо Габриадзе, писателей Юза Алешковского, Беллу Ахмадулину, Михаила Жванецкого и Гранта
Матевосяна, певицу Викторию Иванову, фотографа Юрия Роста, биолога Виктора
Дольника, музыканта Владимира Тарасова и архитектора Александра Великанова? Дружба с Андреем Битовым.
Многие из названных людей
уже становились персонажами прозы и эссеистики Битова
– грань между литературой и жизнью в его художественном мире призрачна и
непостоянна, как песчаные дюны на Куршской косе. Скажем, Грант Матевосян
впервые появляется у Битова в упомянутых уже «Уроках
Армении» в образе безымянного ереванского друга, в доме которого столичный
гость постигает ценности традиционной культуры.
В книжке «Багажъ» Матевосяну посвящено восемь страниц. Могло быть и
больше, ведь в сборнике избранного Матевосяна «Возвращение», вышедшем в
московском издательстве «Текст» в 2012-м после долгого полузабвения,
Битовым составлено из весьма разнокалиберных, писавшихся в разные годы и по
разным поводам текстов (и все они – эссеистика) тридцатистраничное послесловие.
Из нескольких разных по
жанру и функции текстов составлен и раздел о Белле Ахмадулиной: стихотворные
послания и экспромты, речи – на вручении Пушкинской премии и на годовщину
смерти, прозаические зарисовки о Белле, письмо в Нобелевский комитет… Кое-что
имеет большой затекст и требует комментария. Битов
любит давать автокомментарии. (Том «Пушкинского дома»,
выпущенный «Издательством Ивана Лимбаха» в 1999-м,
включает шестьдесят страниц авторских комментариев к роману и сто двадцать
страниц приложений – история создания и долгой непубликации,
критические статьи, иллюстрации…) Блок Ахмадулиной открывается стихотворением
«Белле», а на следующей странице мелким курсивом примечания к каждой строфе.
Так, к строчкам «Посланье Лоренцу от нас… где ни строки / Разборчивой» –
комментарий: «Четвертая строфа – Конрад Лоренц – великий этолог. Для меня было
неожиданностью, что Белла тоже его поклонница, и мы сговорились написать ему
вдвоем письмо. Постоянно возвращаясь к этому намерению, так и не написали». Здесь «неожиданностью» значит «счастливым открытием», а то, что
«так и не написали», неважно, главное, что была эта странная общая цель.
Вот из таких вспышек общего интереса к чему-то, что лежит вне них самих, и
рождается дружба.
Слово «дружба» мелькает в
книге полтора десятка раз. Однако оно оказывается слишком общим, а потому
неточным и расплывчатым. На долгом меридиане от полюса «случайное знакомство»
до полюса «счастливая семейная жизнь» пролегает бесконечное разнообразие
вариантов человеческих взаимоотношений. Возможно ли
определить все их на человеческом языке? «Ожог влюбленности» – об Ахмадулиной.
Преклонение перед Матевосяном как камнем в горе армянского народа; Матевосяну в
аббревиатуре «Багажъ» даже досталась соответствующая
по духу буква – твердый знак. С Габриадзе Битов издал
несколько замечательных книг импровизированной пушкинианы. С Виктором
Дольником, описанном в повести «Птицы, или Новые сведения о человеке», Битов
вел сократические диалоги об экологии человека… Все
это – дружба? Нет, слишком объемное получается слово, и в то же время – слишком
узкое.
Битов пишет о друзьях, но
при этом в каждом из них он старается найти и описать
прежде всего человека дела и служения. Удивительно, но ведь именно этого Битов
так избегал в своей прозе, когда в пику канонам официального социалистического
реализма либо отодвигал занятие героя на задний план (кто из читателей помнит
профессию Алексея Монахова?), либо иронизировал
над этим занятием (образ «положительного героя» вулканолога Генриха из
«Путешествия к другу детства» подвергнут деконструкции).
Исключение тут, конечно, составляет филолог Лева Одоевцев,
чья профессия является сюжетообразующим элементом. Но это объясняется, с одной
стороны, тем, что герой романа – alterego автора: Битов сам учился в
аспирантуре пусть не питерского Пушкинского дома, а московского ИМЛИ и «Лёвина»
статья «Три “Пророка”» появилась в журнале «Вопросы литературы» (1976, № 7) под
фамилией Битов, а не Одоевцев. С другой стороны, тем,
что через профессиональную «любовь к логосу» Битов пытается преодолеть
отчужденность, характерную черту многих его персонажей, идентифицировать героя
как личность через приобщение к классической культуре XIX века.
Не та же ли механика
работает и в отношениях с друзьями? «Я влюбился в цельность этого человека, о
которой он и не подозревает», – пишет Битов о Габриадзе.
За профессиональной деятельностью персонажей «Багажа» все равно просвечивает
отношение Битова к этим людям не только как к
«выдающимся мастерам культуры», но и как к творениям Божьим. И тогда значит,
что дружба – это такой способ соприкосновения личности с миром, при котором
другой человек становится самостоятельной ценностью, но, в отличие от любви, не
становится частью единого тела или тем более собственностью. И научиться этому
способу, по Битову, означает обрести собственную
человеческую идентичность и подлинность.
Вот уже лет десять Битов
дописывает свой главный труд – «Империю в четырех измерениях». Первое издание
вышло в виде четырехтомника в 1996-м. Затем было переиздание 2002 года: в одном
огромном красном томе толщиной в восемьсот страниц – формат, напоминающий
монументальность сталинской архитектуры. Затем – четырехтомные переиздания
2008-го и 2013 годов. Это не собрание сочинений, это, по настоянию самого
автора, единый текст[5].
И текст – живой, продолжающийся, изменяющийся. В каждом переиздании автор
добавляет новые фрагменты, как правило продиктованные
самой жизнью. И книги эссеистики тоже дополняют «Империю»: «В Грузию пришлось
лететь через Киев: грузинское небо после Осетии для России было закрыто» («Все
наизусть»).
«Грузинский альбом»
(часть «Путешествия из России», третьего измерения «Империи») был написан в
первой половине 70-х. Политическая реальность того времени исчезла, но
человеческое измерение жизни осталось. И Битов летит в Грузию как человек, для
которого категория личной памяти – одна из главнейших: «И потянуло меня
вспомнить одну точку в Грузии, где меня покрестили
наконец в мои сорок пять как старинного князя, вместе с моим первенцем, дочерью
Анной». Цитируемый текст называется «Последний из оглашенных».
В нем рассказывается о неожиданной встрече автора со своим персонажем Павлом
Петровичем (повесть «Человек в пейзаже», входящая в четвертое измерение
«Империи» – «Оглашенные»). Это их встреча – последняя: Павел Петрович,
превратившийся в отшельника и старца, но не потерявший при этом способность под
благотворным содействием спиртного напитка вести сократические диалоги, в конце
текста умирает. И автор пишет в скобочках мелким курсивом: «Можно считать это
эпилогом “Оглашенных”, а также всей четырехтомной “Империи в четырех
измерениях”. 1960 – 2011… …я довел ее до сегодняшнего дня и больше в нее не
вернусь». Первая публикация «Последнего из оглашенных»
состоялась в январе 2012 года (Октябрь, 2012, № 1). И кому бы тогда взбрело в
голову предположить, что спустя три года теперь уже киевское небо может
оказаться закрытым для России? «Империя отражалась в каждом осколке своего
великого кривого зеркала: чем меньше осколок, тем кривее отражение». Значит ли
это, что финальная точка единого текста еще не поставлена, что сама жизнь будет
заставлять Битова дописывать «Империю»?
Как прозаик Битов к
«Империи», может быть, и не вернется, но тема – назовем
наконец вещи своими именами – советской империи, ее ментальности, ее распада и
ее предполагаемой реставрации уже не отпустит его. «Я никогда не работал над
словом, это слово работало надо мной» – этот афоризм Битов не раз повторяет в
эссеистике и интервью, точно так же и тема владеет писателем помимо его воли. И
здесь неизбежно встает важный вопрос – вопрос об авторской позиции, оценке.
Родившийся в 1937-м, при «императоре Иосифе»,
сковавшем «страну вечной мерзлотой ГУЛАГа», Битов
нашел формулу устройства советской имперской жизни: ГУЛАГ как цивилизация.
Можно ли принимать такую цивилизацию и считать ее благом? Есть те, кто
принимают, и безоговорочно. Модный сейчас социологический тренд: сталинизм как
золотая эпоха русской истории ХХ века, как успешный проект модернизации
народного хозяйства.
Вслед за словами типа
«модернизация», принадлежащими новоязу нулевых,
всплывают в общественном дискурсе
и, казалось бы, уже навсегда ушедшие слова тоталитарной эпохи. Когда Владимир Познер в своей программе от 15 декабря 2014 года
спросил Наталью Солженицыну, слышала ли она, что на днях на расширенном
заседании свердловского отделения Общероссийского народного фронта было
предложено вернуть в официальный оборот статус «враг народа», на лице вдовы
великого русского писателя, занимающейся подготовкой к столетнему юбилею на
высоком государственном уровне, на секунду мелькнула судорога растерянности и
ужаса. Это предложение, по мнению Солженицыной, усугубляет раскол
общества и ведет к тому, что граждане вновь будут бояться своего правительства.
Допустим, что попытка реинкарнации термина «враг
народа» – это «перегибы на местах». Однако в целом воинственная риторика
великодержавности не чужда и представителям власти, и некоторым вещателям
пропагандистских СМИ.
Битов далек
от подобных перегибов и всплесков. Его взгляд на имперско-советское прошлое
России стремится к объективности оценок и стилистической нейтральности. У Битова здесь возникает существенное различение: империя как
территория и империя как ментальная сущность. Вопрос о сущности – это вопрос о
способе и стиле управления, в конечном счете – вопрос о власти: «Советскую
власть надо было скрутить, судить и подвергнуть полному покаянию. В результате
все те же люди, их потомки, их внуки у власти. Сейчас очень ценятся деньги и
власть в чистом виде. Это и есть хамство»[6]. Не скрутили, не судили, покаяния не
случилось.
Напротив, на наших глазах
происходит реставрация политической несвободы. В последних интервью (они
включены в книгу «Все наизусть») Битов с сочувствием говорит о протестных
акциях 2011–2012 годов. На одной из них, 4 февраля 2012, Битов, «человек не
площадной и не митинговый», даже выступил, начав свою речь с афоризма, после
которого события 6 мая 2012 года кажутся просто бессмысленными: «За всю свою
историю Россия еще ни разу не выбирала из двух, только из одного». Чего же мы
ожидали, когда выходили на «Окупай Абай»
и «писательские прогулки» с белыми ленточками? Некоторые девушки даже вплетали
белые ленты в свои черные косы: это красиво и содержит отсылку к протестным
акциям американских хиппи и французских новых левых. Но романтические 60-е
давно стали историей, и мы находимся в более северном
локусе. Поэтому у нас дела обстоят иначе: В «ГУЛАГ как цивилизацию» завезли
колбасу и фирменные шмотки, колючая проволока смотана,
но невидимые «пределы, через которые нельзя переступать»[7] обозначены верховной властью ясно, в
частности, как объяснили писателю Сергею Шаргунову на
Российском литературном собрании, нельзя кидаться в полицию предметами типа
лимона.
Декларируя нетерпимость к
советской власти и ее реставрации, Битов в то же время полагает имперскую
территорию ценностью для народов, ее населяющих. Это значит, что существование
империи как территории предшествует ее сущности. Народы и люди должны наполнить
территорию империи новым содержанием – своей частной жизнью, своей свободой. Утопическая
идея? Если обратиться к судьбе Битова, то кажется,
что нет.
В эссеистике последних
лет Битов подводит итоги своей частной жизни, а через них и некоторый итог
русского ХХ века. Начиная с первой книги «Большой шар» (1963), в центре
художественного мира Битова стоит частный человек.
Нередко он оказывается противопоставлен миру, потому
что это человек внутренне свободный и пытающийся быть счастливым. Этот же
образ, но как образ автора, организует художественное мышление в эссеистике. И
в огромной «Империи в четырех измерениях» эта черта характеров героев –
внутренняя свобода – становится главным лейтмотивом, связывающим воедино все
произведения этого сверхтекста. Герой Битова – это маленький частный человек, который, живя в
империи, выбирает личную свободу.
И в советское время, и
теперь это не такая простая задача. В антиавтобиографии
в книге «Все наизусть» Битов цитирует секретную ориентировку КГБ, которая
каким-то образом оказалась в руках у Виктора Ерофеева в пору скандала и
репрессий после выхода «Метрополя». Чекистские характеристики авторам альманаха
поразили Битова краткостью и точностью стиля:
«Аксенов – “мы же только что выпустили его с матерью в Париж, чего ему мало?”
Битов – “А этот всю жизнь делал, что хотел!” – таков был мой диагноз. Считаю эту
характеристику высшей оценкой, орденом КГБ».
Делать, что хочешь – это
преступление против Большого Брата в любую эпоху и при диктате любой идеологии:
«…Новые старые времена! Я же, Битов Андрей Георгиевич, никому никогда не
прослойка, не герой и не жертва, а один человек, писавший и
говоривший, что думаю. И поскольку я один, расколоть меня невозможно»[8].
Год 1913-й был последним
годом процветания империи, последним годом перед самоубийством европейской
цивилизации. Ему посвящена крайняя книга эссеистики Битова.
Опыт ХХ века, пропущенный через хрусталик таланта Битова,
дает формулу свободы: быть счастливым и делать, что хочешь! Счастье, дарованное
Битову судьбой, – в том, чтобы жить долго, познать
дружбу и при всяком режиме суметь сохранить свободу мысли и независимость
действия. А больше человеку ничего не надо.
[3]Андрей Битов: «Каждый день можно
обработать как роман…». Беседовал Дмитрий Бавильский
// Частный корреспондент, 2012, 27 мая.
[4] Битов А. Что-то с любовью… //
Октябрь, 2013, № 10.
[5] Подробнее об «Империи в четырех
измерениях» см.: Чередниченко С. Путешественник
по Империи // Вопросы литературы, 2012, № 4. – С. 163–174.
[6] Битов А. Все наизусть. К столетию
1913 года. – М.: АрсисБукс, 2013. – С. 106.
[7] См.: Стенограмма Российского
литературного собрания (21 ноября 2013 года) // http://kremlin.ru/news/19665
[8] На новый сайт Русского ПЕН-центра от Андрея Битова (24 августа 2014 года) //
http://www.penrussia.org/new/2014/1969